Просмотр исходного текста страницы Тал Жайлау Читать Онлайн




ЧАСТЬ 1




    Пролог
      Среди песков, по узкой полоске, проложенной перекати-поле, из последних сил тащился обросший, оборванный человек, одетый в дырявый халат из грубой шерсти. Босые ноги обжигал горячий песок. Временами он останавливался, чтобы передохнуть. И долго стоял, тяжело дыша, опираясь на худой, как и он сам, посох. Не было воды, чтобы смочить пересохшее горло. Не было тени, где можно было укрыться от палящего солнца. Не было сил, чтобы идти дальше. Но повернуть означало гибель. Он должен идти дальше.
    Юркая ящерица, удивленно взглянув на одинокого путника, невольно замерла, сливаясь с солончаковой песочностью горизонта. Но поняв, что путнику не до него, важно прошествовала прямо перед ним, равнодушно помахивая хвостом.
     Отдышавшись, путник, собрав остатки сил, пошел дальше, с трудом волоча ноги. Так он и шел, временами уходя сознанием в прохладу воображаемой лощины. Но подкашивающиеся ноги роняли тело на землю, и, очнувшись, усилием он поднимал себя, чтобы идти дальше.
    Через какое-то время он увидел  в небе чайку._И повеяло тем самым предчувствием большой воды, которое тонко ощущает обострившееся в палящий зной обоняние._Откуда-то появились силы. И он пошел быстрее, и с каждым шагом все больше тянуло морем._И вот донеслись первые звуки шума волн. Воздух становился все более влажным, а серо-желтая земля зачастила зелеными кустарниками и деревьями. Море дышало близко.
Наконец вдалеке показалась, сливаясь с бесконечным горизонтом голубого неба, синяя лазурь. Путник радостно вздохнул и еще больше ускорил шаг, почти побежав. И оказавшись на берегу, без сил рухнул на колени, и прошептал, еле двигая засохшими губами: «Здравствуй, Великое Море! Я долго шел к тебе!» И зачерпнув_воду из пенистых волн ладонью, блаженно омыл свое лицо. 
- Благодарю тебя, Всевышний, что позволил мне увидеть это чудо!
    Путник стал_ пить ее жадными глотками. И эта, пахнущая илом соленая вода, казалась самой вкусной в мире. Нетерпеливый знойный ветер ревниво осушал капли морской воды на руках, но путник вновь и вновь зачерпывал воду, чтобы_насладиться этой долгожданной влажной радостью. А над его головой кружилась, неожиданно появившаяся откуда-то, стая весело щебетавших ласточек.Он долго просидел на берегу, созерцая миллионы солнечных бликов на поверхности моря. Оно пахло брызгами и древними словами, стоявшими у самого его основания. Улыбаясь, он наблюдал изменчивый рисунок воды, который рисовал невидимый художник. И слушал невидимую мелодию, которую играло море. Так он просидел до самого вечера, пока солнце не ушло за горизонт.  Появились первые звезды, и море заблестело огнями,словно проснулись корабли древней печали, забытых надежд и былых радостей, затонувших в этой пучине. А среди них появился город на острове, вспыхнув тысячами огнями, подпиравшее звездное небо, тая в себе таинственный смысл, за которым пришел этот человек.
    Путник встал на ноги, и, улыбнувшись, шагнул на дожидающийся его одинокий плот. Ветер с города подхватил его, ласково окутав теплым дыханием истощенное тело странника,бережно понес его вместе с плотом к стенам города смысла. Смысла, которые несут древние слова понимания. Море  радовалось этому  гостю, ведь только избранным он показывает  город на острове. Лишь тем, кто проделал долгий путь, полный сомнений и терпеливой любви_ксловам, которые хранили служители Понимания.
  Город ярко светил огнями, нетерпеливо ожидая одинокого человека на маленьком плоту,_которого было еле видно среди блестящей лазури моря. Но путник нашел путь, и скоро он увидит то, ради чего так долго шел!
Доброго понимания, книжный пилигрим!

 
Глава 1. Аэропорт
Алма приходила в аэропорт каждый раз, когда ей было плохо. Как в ее любимом фильме, который она много раз пересматривала. И долгими часами сидела на холодных скамейках в зале ожидания, грустно наблюдая за пассажирами. Она никого не ждала, но в этом мнимом ожидании она словно растворялась и исчезала, забывая о своей грусти и печали. Бесконечный поток людей, бесстрастный голос диспетчера, а самое главное – царящее в зале отчуждение распыляло ту тяжесть, которую она принесла. Словно в каждый чемодан пассажира она клала кусочек своей грусти, и сотни людей разбирали ее ипохондрию. Чужие образы отвлекали, привлекая своей недосказанностью. И ей становилось легче. Ей становилось легче дышать, и действительность разжималась, отпуская своей давящей реальностью.И она взлетала вместе с этими пассажирами в далекие края, где творились новые истории и волшебные приключения.
Ей снова хотелось жить, чувствовать, и самое главное- любить. Любить не определенного человека, ведь это слишком узко для нее. А мир, людей и этот аэропорт. Именно здесь, она считала, должна обитать любовь, которую не встретишь там, за пределами этого вневременного портала._Ведь аэропорт, словно генератор и смычка между путями, должен накапливать любовь и радость, которые эти неведомые и необыкновенные пассажиры несут с собой._И Алма окуналась в этот поток, чтобы быть немного сопричастной к чужим эмоциям,чтобы отвлечься от тупика, в который зашла, надеясь, что это и есть правильный путь.
Она любила аэропорты. Любила своей искренней, немного детской и любознательной любовью. Так, как обычно любят люди, не уставшие от бесконечных ожиданий и перелетов, и романтизирующие аэропорты.
Но Алма любила не только сам аэропорт, а то вдохновение, которое дарил он. Ведь аэропорт словно библиотека, несет в себе столько образов и сюжетов. А пассажиры, как герои из различных повестей и романов, случайно встретившиеся в суетливой библиотеке._И им срочно нужно было разбежаться, чтобы не перепутался сюжет, не столкнулись буквы, не смялись слова. И лишь диспетчер, словно умелый библиотекарь, аккуратно раскладывал их по своим воздушным полкам.
-Внимание! Началась регистрация на рейс Алматы – Стамбул.
«Стамбул. Город воспоминаний» , всплыло в ее памяти, и Алма погрузилась в меланхоличную прогулку по улицам древнего, но никогда не виденного ей города. А гидом выступал писатель, открывающий потайные стороны удивительного города. Диспетчер становился_невольным собеседником и путеводителем, с которым Алма заводила негласный диалог на страницах воображаемой книги. Пока диспетчер не объявляла следующее направление. 
- Заканчивается посадка на рейс Алматы – Ташкент!
И пред глазами всплывали новые картины, наполненные отрывистой печалью элегии Рауфа Парфи .
Алма почти нигде не была, но в своих мечтах она побывала по всему миру. Она летала в Дублин, чтобы побродить по тем улицам, по которым ходил ее любимый Джеймс Джойс ._Наслаждалась праздником Блумсдэй ,вспоминая строчки из романа «Улисс». «Бывала» в Японии, чтобы найти те медитативные пески, в которые погружал великий_Кобе Або в_романе_«Женщина в песках» .В своих мечтах она бывала почти во всех уголках мира, где были книги и творились строки. А есть ли на этой земле места, где нет книг и слов?_Они везде, как и любовь, о которой рассказывал тот самый английский режиссер в ее любимом фильме. А значит, Алма была везде, много раз объехав этот наполненный мудростью слов земной шар, не раз осуществив свою книжную кругосветку. И пусть это было всего лишь в ее грезах, но ведь мечты не имеют границ!
Но сегодня утренний аэропорт был бесстрастен. Возможно, потому, что было раннее утро, и в аэропорт еще не прибыли шумные рейсы. Или потому  что Алма сегодня здесь была не ради ритуала, а потому, что на ее руках был билет, и она стала одной из пассажиров, терпеливо ожидающих свой рейс. Хотя на душе у нее было грустно из-за последних событий, и книжный ритуал ей бы не помешал. Но воображение было тоже сонным, как и аэропорт, и не хотело ничего рисовать. А сюжетные линии никак не хотели укладываться в канву ее фантазий.
-Простите, вы не знаете, как отсюда выйти на стоянку такси? – спросил седовласый иностранец с сильным акцентом.
- Выйдете прямо и перейдете дорогу, - указала Алма.– Там сможете найти официальное такси. Перед входом много частных таксистов, берегитесь их! Они могут вас обмануть.
- О! Благодарю, мадам! – благодарно раскланялся иностранец, спешно направившись к выходу. И тут же, словно комары, его облепили приставучие таксисты.
- Никакая я вам не мадам! И никогда не была замужем, – хотела ответить Алма, но лишь грустно посмотрела ему вслед, вспоминая последние события в своей библиотеке, из которой ей внезапно захотелось уехать. Неважно куда, неважно зачем, главное, чтобы подальше отсюда, где все стало ей стылым, как и утренний аэропорт.
Аэропорт сонно подрагивал от гула самолетов, постепенно просыпаясь к новому дню. Прошла уборщица, дребезжа коляской. Зевающий таможенник лениво досматривал таких же зевающих пассажиров. А дежурный полицейский отрывисто ругался в хрипевшую рацию. Аэропорт начинал свой новый день, и постепенно заполонялся куда-то спешащими людьми. Вот бежит солидный мужчина в костюме. Он явно спешит в столицу на очередную деловую встречу с чиновниками._Почему-то столичный вояж накладывает на лице отпечаток деловой обреченности и задыхающейся нехватки времени. 
А эта группа суровых и напряженных мужчин с обветренными лицами скорей всего летит куда-то на запад страны, в_Актау или Атырау, чтобы качать такую же коричневую, как и они сами, нефть. Великую нефть, которая простит и смягчит многие ошибки в этой стране. Если бы эта нефть могла смягчить ее ошибки, сделанные за всю жизнь, но ведь это иллюзия. Такая же иллюзия, как ее жизнь
Алма вздохнула, вернувшись к своим мыслям, от которых она хотела сбежать. Но аэропорт никак не хотел ее принимать, расслабляя и отвлекая от дум. Наоборот, с каждым увиденным пассажиром ей становилось грустней. Ей вдруг стало жалко этих людей, вынужденных жить в нервном городе, вынужденных вставать спозаранку, чтобы лететь туда, куда они возможно и не хотят лететь. И самое главное – вынужденных не улыбаться! Ведь в улыбке столько любви! Но утренние люди были хмуры и мрачны, словно ненавидели мир и этот аэропорт, который своей унылостью еще больше вводил их в уныние._И люди были безрадостны, скрыв за ней себя и свою доброту. Здесь она была напрасна и не к месту. 
Вот идет еще один поток безрадостных и хмурых людей, семеня мелкими шажками, шурша длинными платьями по холодному полу. Их головы были покрыты платками, а лица сосредоточены. Они были медитативно хмуры и сконцентрированы на своем внутреннем мире, возможно добром и радостном, но наглухо закрытом от  всего остального мира. Они ехали в духовный путь, где их ждет, возможно, новое переживание. В паломничество, полного духовного подвига. На юг, куда направлялась и сама Алма. Но внутренний мир Алмы был рыхлым, разбитым и разобранным, в отличие от них. Она словно застряла в межвременье и в пространстве «безжелания». Ей хотелось бежать, но не было сил. Ей хотелось любить, но внутри росла ненависть. Ей хотелось обрести себя, но внутри она разделилась на множество «Алма», противоречивших друг другу._Она устала от дум, когда же, наконец, начнется регистрация на ее рейс. Придя пораньше, она надеялась пройти свой ритуал, чтобы облегчить охватившую ее хандру. Но теперь она жалела об этом. Этот аэропорт выдохся так же, как и она. Он не несет радости. И люди, попавшие сюда, всеми силами пытаются покинуть трясущийся терминал, чтобы не заразиться тоской. И пассажиры надевают на лицо непроницаемую маску безразличия, словно боясь заразиться вирусом тоски, исходящей от безрадостного пространства. И лишь привыкшие ко всему завсегдатаи – таксисты, развалившись на сиденьях, самодовольно поглядывали на своих будущих жертв – пассажиров. Им было все равно, они сами стали частью этого будничного сплина, в котором жил этот мир. А может быть, ее мир такой же безотрадный? И поэтому она бежит, куда глаза глядят, лишь бы ничего не напоминало о прошлой жизни?
Алма встряхнула головой, словно желая избавиться от своих навязчивых мыслей, и нетерпеливо взглянула на табло. Прямо под ним все еще скучала цветочница, не продавшая еще ни одного букета. А прилетающие напряженно прилетали, улетающие нервно улетали, а неприветливые работники аэропорта дополняли этот суровый облик местного аэропорта. Аэропорт жил своей, суетливой, будничной жизнью. И не было в этой суете никакой любви. Может любовь есть в других аэропортах? В тех, где снимают фильмы о любви?
- Приземлился рейс КЗ 2190, прилетевший из Дубая, – объявил снова приятный женский голос  диспетчера. И через некоторое время в зал хлынули загорелые курортники с арабского побережья. У них был другой мир,полный  радостного загара отдыха и счастья.!Через некоторое время и они смешаются и с бытом, и с явью, и потускнеют в городской сутолоке. Но сейчас они дышали радостью и полнотой отдыха!
….
В холле появился плотный_мужчина, он купил цветы и встал у дверей зала прилета. Он ожидающе смотрел то на часы, то на табло. И нетерпеливо прогуливался возле зала прилета. Алма тоже проследила за его взглядом, пытаясь угадать рейс, который ожидал этот человек. Что-то было знакомое в его фигуре, в его манере держать цветы и в самих цветах, которые он купил. Словно она видела это давно, но успела забыть. Алма вытянула шею, чтобы внимательно рассмотреть мужчину, но внезапно стеклянные двери раздвинулись, и зал наполнился очередным потоком прибывших пассажиров._И из этой оживленной массы вынырнула хрупкая девушка в светлой куртке и радостно бросилась к мужчине. И смяв его букет, повисла на шее. И обнявшись, они стояли долго, словно компенсируя долгое время, что не видели друг друга. Затем, взявшись за руки, покинули аэропорт. Кто же они друг другу? Отец и дочь или любовники? Воображение азартно затрепыхалось и стало подкидывать яркие картины их отношений. Серый аэропорт, наконец, заиграл красками, и Алма невольно улыбнулась. Как же небольшой букет может изменить мир?_И почему в этом аэропорту так мало дарят цветов?
Нет, все-таки и в этом_аэропорту есть любовь. Пусть совсем немного, всего лишь чуть-чуть, но все-таки она есть. Совсем как в кино. И пусть в ее, Алмы, жизни совсем не осталось любви, но ведь это не главное. Чтобы найти любовь, не обязательно любить, а всего лишь нужно уметь ее видеть. Видеть, чтобы понять и почувствовать красоту и гармонию в мире, где люди создают пары, влюбленные дарят цветы, матери рожают дочек. Любовь есть везде. Она была и в ее жизни, но словно падающая звезда, ярко мелькнула и исчезла. Осветив, пусть на миг, богатые миры, полные настоящей жизни. Но она не умела управляться со звездами и обожглась на всю жизнь. Тот ожог испугал ее, затворив двери перед опасным миром. Но Алма никогда не прекращала искать любовь везде. Искала в прочитанных книгах, просмотренных фильмах и во встречаемых людях.
Алма оживленно огляделась. В этом аэропорту настроение менялось на ходу, а серые краски стали вдруг яркими и живыми. И унылый, неприветливый аэропорт стал постепенно оживать не только людьми и самолетами, но и неожиданными бликами тепла, которые, словно утренние лучи, неожиданно стали согревать ее одинокое, замерзшее сердце._Алма снова улыбнулась этому новому ощущению надежды, за которой, наверное, она летела в неизвестную даль.
Конечно, ей было страшно. Ведь она привыкла путешествовать лишь в своих фантазиях,а здесь Алма  впервые ступила на тропу реальности. Реальности, которая может привести ее к любым неожиданным поворотам. И это уже не воображение, где она сама правила сюжет и в любой момент могла вернуться с любой страницы. В реальности сюжет непредсказуем, а обратной дороги, может быть, и нет. Она прислушалась к своему сердцу, но оно молчало. 
Диспетчер объявил ее рейс. И она взволнованно поднялась, сжимая в руках билет. В реальности все непредсказуемо, но, может быть, этим и прекрасна действительность. И пусть ей страшно, и хочется повернуть назад, но этому не бывать. Она много раз поворачивала назад, но теперь пойдет до конца. Пусть реальность покажет, какой у нее сценарий!
Она взяла в руки сумку и решительно направилась к стойке регистрации. 
…
Пройдя регистрацию, она быстро проследовала через трап в переполненный самолет и, примостившись на задних рядах, посмотрела в иллюминатор._Взобравшееся на вершину обесснеженных гор, солнце отбрасывало блики в стеклах далеких небоскребов на проспекте Аль-Фараби. И зеленый город, нежась в лучах солнца, распрямлял заснувшие кроны и застывшие листья. Где-то там, у каменного берега реки, спряталась ее скромная библиотека. А рядом дом, где она живет.
Алма ласкала глазами город, дома и деревья. Как же трудно покидать этот город, в котором много любви, и хочется быстро вернуться. И в сердце закололо от грусти расставания с любимым городом. Но ее ждет путь, и она не вернется, пока не узнает сюжет, который пишет ее путь. И пусть будет так, как того требуют слова. А она будет говорить свои слова радостно:
- Я люблю тебя, мир! И верю, что сюжет моего пути будет занимательным!
Алма закрыла глаза и мечтательно улыбнулась. Новое уже не пугало,а наоборот, волновало ее радостным предчувствием. А самолет, взревев двигателем, тяжело вознесся над любимым городом и устремился в синюю высь, унося ее в неизвестную даль с неизведанным сюжетом.
 
Глава2._Книжный пилигримм
Дала Ар лежал в темной, сырой комнате, где робкий, еле видимый свет, проникал сквозь маленькое окошко прямо под потолком. Это было даже не окошко, а всего лишь дыра, из которой струился небольшой ручеек света и свежего воздуха.
Он не понимал, где находится. Не знал, сколько сейчас времени. Не понимал, как он вообще здесь оказался.
Последние дни, а может, даже недели, прошли, словно в тумане. Та далекая жизнь, где он был свободным человеком, простым учеником Великого Книгочея, осталась в прошлом. Жизнь, где он просыпался рано утром, до восхода солнца, чтобы поймать время до того, как белая нить будет различима. И бежал принять омовение, чтобы успеть прочитать намаз до первых лучей. А потом, начинался его солнечный день прислужника и ученика в городском Доме Чтения. Он спешил в огромное хранилище, чтобы начать день в благословенной рукописной. И каждый раз он_с трепетом открывал большие, деревянные ворота своим ключом и был невероятно горд тем, что день книг в городе начинался с его первого шага в священное хранилище. 
О, Всевышний, спасибо за то, что ты даруешь! И пусть он, Дала Ар всего лишь ученик, мелкий служка, но лишь ему дарована огромная честь хранить ключи от этой книжной сокровищницы. И каждый раз он с благовеением смотрел, как медленно открываются скрипучие, тяжелые двери, напоминающие крепостные ворота, и осторожно делал первый шаг. Настолько тихо, словно боялся разбудить ночных читателей. А потом, на миг замирал, вдыхая носом этот невероятный запах предвкушения, наполненный ароматом сырости и пергамента. И снова выдыхал, чтобы вновь набрать в легкие трепетный запах книг. Порой, первый шаг длился так долго, словно вбирал в себя протяженность всей ночи, за которой помощник Хранителя успел соскучиться по своим книгам. И лишь после этого ритуала, он делал следующий шаг, чтобы разбудить заснувшие книги.
А ласточки, свившие гнездо в углу зала, приветственно щебетали ему, и вылетали в открытые двери, чтобы найти дневной корм для своих птенцов.Солнечный свет, крадучись и дрожа мелким пересветом, мягко пробегал по книгам. День чтения начинался в славном городе Дженда.
Говорят, в других странах есть хранилища, где книг намного больше. В два, в три, а то и в десятки раз. Но Дала Ар только слышал об этом, но никогда не видел_Он часто разговаривал с приезжими купцами и торговцами, монахами и пилигримами, странниками и бродягами. Он находил их везде, на улице, в дороге под городом, на базаре и постоялом дворе, чтобы расспросить о книгах в странах, откуда они прибыли. Как же он мечтал увидеть те великие дома книг, о которых рассказывали эти говорливые, вечно веселые купцы и истощенные бродяги! Порой, их рассказы казались сказкой, ведь трудно представить книгохранилище, где не видно конца и края. Но ведь сказка лишь на вид кажется выдумкой, а за ней всегда есть жизнь. Хоть бы одним глазком увидеть эти хранилища! Ведь он с детства грезил книгами. Родившийся на берегах Сейхуна , сын_переписчика Касыма, внук поэта Истара, Дала Ар только жил книгами, и в них путешествовал по всему миру, хотя не был дальше другого берега  Сейхуна._Но пусть его хранилище еще маленькое, и в нем всего лишь несколько сот книг, он все сделает, чтобы здесь их было тысячи._А пока, начинается новый день, и он, ученик-переписчик, до самой ночи будет переписывать великие мысли, скрытые в этих буквах.
Вот уже слышатся шаги-Великого Книгочея, почетного окырмана . Он слышит его кряхтенье. Скоро Окырман войдет сюда, и спросит:
- Как славятся книги, дорогой ученик  ?
А он пока подготовит перо-калам и бумагу, чтобы пробудить слова и книги.
….
В темноте кто-то заворочался, закряхтел и что-то проворчал на незнакомом языке.
- Кто здесь? – раздался сиплый, хриплый голос, и в темноте зашевелилось что-то большое, огромное, словно это была громадная туша медведя.
Дала Ар испуганно посмотрел в тот угол. И его глаза, уже привыкшие к темноте, разглядели лохматого, обросшего бородой, рыжего мужчину преклонных лет.
Незнакомецтяжело поднялся и сел на лавочку. Затем исподлобья уставился на своего соседа по каморке, и неприветливо спросил на арабском:
- Ты перс?
- Нет, я тюрк.
- Тюрк, – удивленно округлил глаза здоровяк. – Редко встретишь в наших краях вашего брата.
Он опять покряхтел, пытаясь встать, но то ли лавочка, на которой он лежал, скрипела, то ли скрипели его старые кости. Здоровяк слегка было приподнялся, но, не удержав свое тело, опять плюхнулся на лавочку, сморщившись от боли.
- Вчера изрядно перепили, а стража за это влепила нам по сто палок, - застонал он, поглаживая спину. – Ох, больно как. А ты за что здесь? Ты_раб?
- Нет, – возмущенно ответил Дала Ар, с вызовом взглянув на собеседника. Он пока еще вольный пленник и в рабство ни к кому не поступал.
- А как же ты сюда попал тогда? – недоверчиво спросил здоровяк, разглядывая его прищуренными, серыми глазами.
- На меня напали возле Бухары. Оглушили и связали. И дальнейшее я не помню. Очнулся только здесь. Я даже не знаю, где нахожусь.
- И ты не можешь отсюда уйти по своей воле? – насмешливо спросил незнакомец.
- Получается, да, – беспомощно пожал плечами юноша, и посмотрел на окно, словно примеряя, пролезет ли он в него.
- Значит, ты тоже раб, – ухмыльнулся здоровяк. – Все, кто не может уйти по своей воле – рабы.
- Как и ты? – ехидно отозвался Дала Ар. – Или ты можешь уйти?
- Да, я тоже теперь раб, – охотно согласился он. – Мы теперь с тобой в одной лодке.
Они замолчали, обдумывая свое положение. В маленький проем влетела ласточка. Она покружилась по каморке, _громко защебеча, и тут же вылетела обратно. У молодого пленника заныло сердце, он вспомнил своих ласточек из книгохранилища Дженда .А может быть, это те самые ласточки, с которыми он начинал каждый свой день в родном городе? 
С улицы донесся шум. Кто-то кричал зычным гортанным голосом:
- Sozumupasteri !
Слышна была речь на арабском, румейском , и даже китайском, и, перемежаясь с другими незнакомыми говорами, они создавали шумную, пеструю многоголосицу, влетающую обрывками в маленькое окошко. Дала Ар пытался по этим отрывкам узнать о новой реальности, которая окружала его. Несмотря на то, что он с детства учил языки, и легко разговаривал с чужестранными купцами, здесь он слышал совершенно незнакомые говоры.
- Значит, тебя продали согдийские работорговцы, –пробормотал здоровяк, нарушив молчание. – В их руки попадешь, не отделаешься.
Дала Ар ничего не ответил, и сердито молчал.
- Кстати, меня зовутБраас. _Я из вольного города Неймегена . Ты слышал о таком городе, тюрк?
Дала Ар не знал, но продолжал упрямо молчать.
-Этот город находится далеко на севере. На землях, про которые, наверное, ты никогда не слышал. 
Дала Ар равнодушно закрыл глаза, словно ему было неинтересно, что говорит сосед. Но, несмотря на внешнее безразличие, внутри он не упускал ни одного слова из его рассказа. 
-Жаль не вижу твоего лица, тюрк. Но по голосу чувствую, что ты – юноша.
- Меня зовут Дала Ар, старик, - наконец отозвался Дала Ар. –Я из города Дженд, что на берегу Сейхуна.
- Старик, – попытался рассмеяться он, но, схватившись за бока, вновь застонал и надсадно закашлялся.
- Что же ты делал так далеко от своих степей, Ар?
- Меня зовут Дала Ар, – недовольно перебил юноша. 
- Да ладно, – махнул рукой здоровяк, - Ты же не араб, любящий удлинять краткое. _Мы, люди севера, любим упрощать имена.Так что ты делал так далеко?
Дала Ар ничего не ответил. Он и сам не знал, что он делал так далеко от своего города. Сказать, что он поехал в далекий город, чтобы посетить библиотеку и увидеть книги? Вряд ли этот здоровяк поймет. Сказать, что он тайком сбежал из своего города, не уведомив никого? И сейчас, в родном городе, его, поди, уже хватились. Ах, как глупо все это получилось. Нет, он лучше ничего не скажет этому подозрительному здоровяку.  Может он лазутчик, и что-то пытается разузнать? Впрочем, что полезного может сказать он, несмышленый юноша, попавший в такую передрягу, врагам? Какой от него толк? Он кроме книг-то  в своей жизни ничего больше не видел.
Брасс обиженно засопел, и прилег на свое ложе. И, немного покряхтев, вскоре захрапел. 
- Turа!  – донесся сердитый окрик и следом хлесткий звук удара плетки. 
- Ааа! – закричал от боли кто-то и застонал, слезливо прося пощады. Дала Ару стало жутко и страшно. Он пытался скрыть, спрятать страх, но от этого стало еще тревожней. 
- У тебя есть дети, тюрк? – донесся голос Брааса, и Дала Ар облегченно вздохнул. Беседа, хоть немного, но все же отвлекала от ужаса неизвестности, охватившего пленника.
- Нет, – с трудом выдавил из себя Дала Ар.
- Ты еще совсем юн, тюрк, снисходительно усмехнулся чужестранец. – А вот у меня есть дети.
- А где же твои дети? –боязливо прислушиваясь к шуму на улице, спросил Дала Ар. 
- Они далеко, Ар, – неопределенно махнул здоровяк. – В той далекой прежней жизни.
- Тебя тоже захватили в плен?
- Нет, – пробурчал Браас, беспечно сложив руки на широкой груди. – Я попал в кабалу за долг. За дурацкий долг. Все получилось глупо, что уж там говорить. Эх!
Здоровяк вздохнул и отвернулся к стене. А снаружи продолжал стонать человек, моля о пощаде. Но суровый палач не унимался и продолжал нещадно стегать его плетью.
- Скажи Браас, а ты из алеманов ? – пытался поддержать разговор Дала Ар, чтобы не слышать эти чудовищных звуков. Но все было бесполезно, к одному голосу добавились другие, и все вокруг наполнилось истошными воплями. 
А Браасу было все равно, он словно не слышал ничего. Равнодушно зевая, он приподнялся и приготовился рассказывать:
- Нашим городом действительно владеют алеманские короли, но там живет другой народ. Их называют баваты.
- Баваты? – удивленно протянул Дала Ар. – Баваты! – беззвучно повторил он про себя.
 - Но наш род помнит свои корни, и мы ведем свой род с древнего кельтского рода Хорана. Кстати, кельты, говорят, пришли из ваших степей. Ведь в переводе с вашего языка, слово «кельты» означает пришедшие.
- Действительно, кельты – пришли, – удивился Дала Ар.
Наконец голоса за окном стихли, и опять донеслась далекая многоязыкая разноголосица, из которой Дала Ар пытался выцедить что-то знакомое и понятное, но из-за волнения ничего не получалось. Слова превращались в единый гул.
- Кха кха… Замучил этот кашель, – захрипел Браас. - Я белг, кха кха. Те земли принадлежали кельтам. Потом пришли баваты, а после них римляне и алеманы.Это долгая история.
- Твои земли,  наверное, красивые? – с тоской в голосе спросил Дала Ар, вспоминая наполненный весенней силой, великолепный Сейхун. Сердце защемило от тоски по родным землям.
- Мои земли, …они очень красивые, Ар.Эх-х-х, они удивительно красивые. Там много полей, лугов, полных рек. Сочных трав и красивых женщин. Там сильное вино, юноша. Как я скучаю по нашим винам, если бы ты знал…Эх…
Скажи, Ар, у вас пьют вино?
- Нет, - возмутился он. – На то запрет. Мы молимся Аллаху.
- Как скучно, - зевнул Брас и разочарованно вздохнул. – Мне скучно там, где не пьют вина.
Дала Ар промолчал о том, что, несмотря на запреты и наказания, пьянство есть и у них. Пьяницы находят пути, чтобы предаться хмелю, и с ними трудно бороться. Но ему не хотелось говорить об этом белгу. Его, Дала Ара, город, непорочный и целомудренный. И даже о нем мысли должны быть чистые, как прозрачные воды Сейхуна
- Ты тоже воин, Дала Ар?
- Я из рода великого Коркыта . Мои предки были музыкантами при дворе правителя. 
- А кто такой Коркыт?
- Это наш великий предок!– горделиво вытянулся Дала Ар. – Он создал музыку.
- Так ты музыкант?
- Я писарь. Переписчик при книгохранилище.
- Как же так получилось, что ты попал в это подземелье? – сочувственно покачал головой Браас. – Ведь это казарма, где готовят воинов. Мы солдаты. Нам нужно уметь махать мечом, а не пером макать.
- Разве меня кто- то спрашивал? – усмехнулся Дала Ар. 
- Ты прав, покупатели не спрашивают, – согласился Браас. – Но ничего, я тебя научу держать меч.
-Но ты ведь стар, чтобы воевать?
-Мне всего лишь 35 лет, юноша, – усмехнулся здоровяк. – Не юноша, но и не старик. И поднять меч я еще в состоянии. Я ведь рыцарь, а они не бывают стариками. Я командовал отрядом меченосцев при осаде Иерусалима и являюсь опытным воином Крестового похода. Я вольный воин и добровольно вступил в войско Раймунда IV .
-Но как ты попал сюда? – снова повторил вопрос Дала Ар. – Неужели твой долг был таким большим?
-Дело не в долге, а в одном мерзком псе. Рыцарь, которому я задолжал, продал меня сарацинам.
- И ты дал себя взять?
- Почему? – возмущенно поднялся здоровяк. – Да я бился, как лев. Я уничтожил дюжину, прежде чем они меня взяли. Ведь в этих самых руках все еще много силы. А ты говоришь – старик, – обиженно насупился Браас.
- Прости, я не хотел обидеть тебя.
- Да ладно, ты еще совсем молод, чтобы понимать обиды. Да и я так много ранен, что обиды не трогают меня.
- А ведь Иерусалим и для нас священный город, – задумчиво произнес Дала Ар. – Такой же священный, как и благословенные Мекка и Медина.
- Там Гроб Господний, друг мой. И для нас он более священен. Мы столько пролили крови ради этого города и дрались ожесточенно. Враги бежали при виде нас. Но потом рыцари обезумели от трофеев, алчность и жадность стали нашими спутниками. Воины разлагались на глазах. Кутеж и пьянки стали царить в некогда строгих гарнизонах. И если бы не все это, то не оказался бы я, славный воин из рода Хоранов, здесь, в настолько темном подземелье, что не вижу даже своего собеседника.
Здоровяк внезапно вскочил на ноги и угрожающе помахал невидимому врагу.
- А сейчас? - развел руками и жалостно вздохнул Браас. – Я действительно стал стариком. Оборванный, грязный, жалкий. Ты прав, я старик. И мы все, воины крестоносцы, стали стариками. Жалкие остатки некогда  великого войска стали ныне рабами. Эх!
Брас нервно стал ходить по узкой каморке и со злости ударил кулаком в стену.
- А ведь до войны я работал гончаром. Меня знал весь наш город. Ко мне приезжали за кувшинами из других графств. Даже из самого Великого Рима. Все знали Брааса из Неймегана.
- Зачем ты пошел на войну?
- Я был глуп. Был юн. Мне казалось стыдно обжигать горшки, когда люди воюют за священное дело. Наши бароны кинули клич, и мы, тогда еще юноши, побежали на священный призыв. Я даже оставил жену и детей. Священный долг был важнее.
- Трудно, наверное, бросить семью и уйти на войну.
- Мне хотелось быть героем. Вчерашние голодранцы приезжали героями, облаченными в доспехи. А в их мешочках звенели золотые монеты. Они становились богачами и уважаемыми людьми. Перед ними преклонялись, их любили. А я все продолжал обжигать горшки. И мне захотелось поймать удачу за хвост. Тоже вернуться рыцарем с огромным мечом и с блестящими доспехами, чтобы я гордо ехал на своей лошади по своему городу, а люди при виде меня приветствовали бы и отдавали честь. Они бы восторженно кричали: - Да это же сам великий рыцарь Браас из рода Хоран. Славный воин, истребитель неверных. Спаситель Гроба Господнего.
Мне хотелось славы, Ар. Мне хотелось почета. И много денег.
- Все хотят этого. 
- О, я знаю, что вы, тюрки, славные воины. И воинская слава для вас не пустой звук.
- Я никогда не был воином. Я даже меч не могу держать. И из лука плохо стреляю. Меня учили переписывать книги в библиотеке правителя Дженда. Мы – хранители книг. Для других все тюрки – воины. А мы тоже разные. И я вышел в путь, чтобы посетить славные города, где были большие хранилища книг. Я вышел за знаниями, а меня записали в солдаты.
- Печально, мой друг, - сочувственно сказал Браас. – Теперь ты не книгохранитель. Теперь ты  воин. Мы гулямы  ,  и наша участь теперь воевать за наших хозяев. 
- Но я не хочу быть воином, – запальчиво воскликнул Дала Ар. – Я не хочу убивать. Война несет зло, а мои руки хотят творить добро, но не зло.
- Теперь не мы хотим, а за нас хотят. Мы – всего лишь орудие, и наша воля больше не принадлежит нам, – вернулся на свое место Брасс. – Забавно, что книгочей и гончар стали гулямами. Но такова жизнь. В ней все случайно. Ты лучше не думай об этом, завтра ты ко всему привыкнешь. А теперь давай спать. Сон важнее всего. Он лечит душу и исцеляет тело. Спи, мой друг. Спи!
И что-то пробормотав на незнакомом языке, громко захрапел.
А юноша никак не мог заснуть. Он видел величественно несущий свои воды  Сейхун, своего учителя – мудрейшего Окырмана, и бесчисленное количество книг в Доме Чтения, наполняющих его сердце вечным восторгом и ощущением нескончаемого праздника. Увидит ли он теперь их? Кто его знает? Прав чужеземец, все в этой жизни случайно. И лучше всего в данном случае - научиться быстрее засыпать.
А на улице в темноте громко ухала чужестранная сова.
 
Глава 3. Тай Казан
- Гууу! – загудело что-то тяжелое и с шумом остановилось, задрожав всей своей мощью. Алма проснулась от толчка и осоловело оглянулась вокруг. Прямо перед ней сияли голубые купола древнего здания. А вокруг было полно людей в пестрых халатах и в белых платках. Неужели она все еще в Газне? В Древней Газне, которая так часто и настойчиво приходит к ней во сне?
Но действительность стала постепенно вырисовываться перед ней сквозь стекло автобуса, в образах мужчин в джинсах и женщин в юбках, и хоть и старыми, но, все же, современными домами вокруг древнего здания. 
Спросонья Алма продолжила свой сон в реальности, и мозг услужливо напомнил те детали, которые вплелись в пробуждающееся сознание. Ведь настолько живой и реальной была картина, которую она видела во сне. Этот сон она видела с самого детства. Она была там лишь невидимым зрителем, сидящим в темном зале, далеко от сцены. Иногда сон дополнялся, расширяясь во времени и пространстве. А порой, наоборот сжимался, концентрируясь лишь на одном фрагменте, который кочевал из сна в сон, он настолько был ярким, красочным и осязаемым, словно Алма сама была частью древней Газны. А реальность казалась настолько зыбкой, что  проснувшись, она долго не могла отойти от ночных видений.
Она любила сны. Порой, сны завлекали настолько сильно, что она временами теряла связь с реальностью. И проснувшись, в полусонной дневной рутине с нетерпением дожидалась ночи, чтобы вновь окунуться в эти загадочные миры из книг. Порой, сны имели продолжение, прерываясь лишь утром, от звука будильника. И следующая серия ждала ее в очередную ночь. Алма научилась не только жить во сне, но и порой управлять ими, внося свои коррективы в сценарий. И сознательно растягивала сны на серии, пока ей не надоедал сюжет. Но те сны всегда были основаны на том, что она видела, или читала. Ее сны не появлялись ниоткуда, они все имели четкое происхождение. Процесс возвращения из сна был привычно долгим и даже механическим, и машинальным. И сейчас, полусонно рассматривая пассажиров автобуса, выходящих из салона, она усиленно возвращала себя в эту реальность, вспоминая события последних дней. Как купила билет на самолет в Шымкент, и, не задерживаясь в городе ,выехала в сторону Туркестана на автобусе. Хотя ее путь лежал еще дальше, в сторону Кызылординской области, где находится загадочное поселение Тал Жайляу.
Наконец, все пассажиры покинули салон, и Алма вышла из автобуса последней, оказавшись на знойной, шумной площади перед мавзолеем. Туркестан, представлявшийся ей древним и таинственным, словно из какой-нибудь восточной сказки, всегда манил ее. Перед ней рисовались картины величественных куполов,шумных базаров с пестрыми, диковинными товарами и ароматными запахами. И люди там должны быть такими же древними, как сам город. Так, наверное, выглядела неведомая Газна в реальности, ведь во сне она была прекрасной.
Но ее встретил обычный и даже достаточно современный, но все же провинциальный городок, ничем не отличающийся от других. Здесь был тот же ровный, где-то облупленный, ряд стандартных домов, утыканный хаотичными магазинчиками и безобразными рекламными плакатами, слишком характерными для современной действительности. И только древний мавзолей своей архаичностью уравнивал историческое восприятие города. 
Алма сначала растерялась от обилия людей на площади перед мавзолеем. Но увидев группу паломниц из автобуса, незаметно пристроилась к ним. Позади шла пожилая женщина в очках. Заметив Алму, она чуть замедлила шаг и поравнялась с ней. 
- Ты паломница,  доченька?– приветливо улыбнулась она. – Ты уже была у Арыстанбаб?
- Нетнет, я не паломница, - отрицательно покачала она головой. – Я туристка, никогда не была здесь.
- Так ты туристка, – разочарованно протянула она, неодобрительно оглядев тесные джинсы и облегающую кофту Алмы. Но снова улыбнувшись, деловито протянула руку: – В любом случае, ты пришла поклониться духу великого Яссауи, пусть даже как туристка. А значит одна из нас. Меня зовут Шолпан тате.
И критически посмотрев на непокрытую голову Алмы, укоризненно покачала головой:
- Здесь не принято ходить в таком виде. Это место святое, и мы не должны оскорблять своим видом духи предков.
- Разве они нас видят? – искренне удивилась Алма.
- Не просто видят, но и читают наши мысли, – испуганно   прижав палец к губам, прошептала Шолпан тате. – Не нужно их гневить. 
И вытащив из сумки белый платок, она заботливо накинула на голову  Алмы .– Нельзя посещать святые места с непокрытой головой.
Алма лишь усмехнулась, но не стала перечить женщине.
- Вот теперь порядок, - удовлетворительно крякнула Шолпан тате. – Теперь можно идти.
….
Вблизи, мавзолей оказался по-старинному величественным, хоть и был покрыт строительными лесами, портившими его архаичность. Шумно было не только снаружи, но и изнутри, где в прохладных залах сновало много людей.
- Это все туристы или паломники? 
-Между туристами и паломниками очень тонкая грань, – поправила очки Шолпан тате, разглядывая большой казан, стоявший в центре мавзолея. 
Алма тоже присмотрелась к артефакту, пытаясь увидеть то, что так заинтересовало спутницу. На вид это была большая, даже огромная утварь, и не было ничего примечательного в нем.
- А чем отличается паломник от туриста?
- Намерением. Паломник вышел в путь, чтобы достигнуть духовного совершенствования. А турист путешествует, чтобы увидеть новое, развлечься. У туриста приземленное желание, в то время как у паломника – возвышенное. Турист развлекает себя, даже если путь трудный. А для паломника трудности, преодолеваемые в пути, считаются духовно очищающими и рассматриваются как акт преданности Богу
- А нет ли в этом гордыни? – ехидно спросила Алма. – Ранжировать людей по намерениям?
Шолпан строго посмотрела на нее поверх очков. 
-Ранжировать – это ставить кого-то выше, а кого-то ниже. А я говорю о различии, – назидательно объяснила она Алме, словно несмышлёному ребенку.
 - Простите, если я бестактна, – извинилась Алма. – Мне просто хотелось бы понять смысл паломничества. Ведь духовно очиститься можно и дома, не выезжая никуда? 
- У  каждого свое намерение, – терпеливо объясняла Шолпан тате. – Лично мне это нужно, чтобы набраться духа, обновиться. Прикоснуться к местам силы и получить от них поддержку, очиститься и зарядиться. Ведь эти места полны той энергии, которой не получишь, сидя дома. Паломничество – это духовное подвижничество, часть моей веры. 
Слова паломницы не укладывались в голове Алмы. До этого она никогда не встречала паломников, разве что в книгах. Они ей виделись изможденными путниками в оборванных лохмотьях, бредущих по безводной пустыне. В книгах они были полны духа и внутренней веры. Но здесь, в этой сутолоке, трудно было ощутить ту чистоту, о которой  говорит  Шолпан тате. Но, возможно, Алма многого не понимает.
- Многое не объяснить словами. Это нужно прочувствовать, – словно услышав ее мысли, сказала паломница. – Раньше я тоже многое не понимала. Более того, я сама во многое не верила. И если бы мне, преподавательнице научного атеизма кто-нибудь сказал, что буду паломницей, то я бы рассмеялась в лицо. Но время все меняет, и никогда не знаешь, насколько ты изменишься в будущем. Порой я сама не понимаю, что делаю. Но понимание истины, которую обрела, позволяет мне жить более гармонично и счастливо. Я словно только сейчас ощутила саму жизнь, хотя тоже многого не понимаю. И самое главное, в дороге я учусь еще больше любить Бога и его творения.
Шолпан тате говорила, не переставая разглядывать казан. Что она могла там увидеть особенного? Алма начала терять терпение.
– Каждый раз я смотрю на этот казан, и постоянно нахожу в нем новые грани. Знаменитый Тай казан. Король всех казанов! – восхищенно разглядывая казан, воскликнула паломница. – Это чудо! Это самая большая по всему восточному мусульманскому миру чаша для воды.
– Сколько же нужно еды, чтобы его заполнить? – изумленно спросила Алма, обойдя казан.
- В нем не варили еду. В Тай казане была освященная вода, которую давали паломникам. А воду брали из кудыкханы, колодезной, которая находилась здесь же. Воду из этого колодца считали священной, и ею наполняли Тай казан и раздавали паломникам в дни мусульманских праздников. Кстати, в этой кудыкхане были установлены светильники, два из которых хранятся в Лувре и Эрмитаже. Также был потерян зеленый флаг, который украшал этот мавзолей. Многое разворовали из этого мавзолея. Да и самого колодца уже нет. Не умеем мы хранить свои ценности. Эх, – сокрушенно вздохнула Шолпан тате.
- А что написано? – пыталась разглядеть Алма орнаментальную вязь-надпись на тулове казана. 
- В центре - “Будь благословен”. А чуть дальше, написаны слова мастера:   ”Сделал бедный раб, нуждающийся в Аллахе Всевладеющем, мастер Абд ал-азиз, сын мастера Шараф ад-дина Тебризи”. В нижней части 22 раза повторяется на арабском языке “Власть принадлежит Аллаху”.
- Вы знаете арабский?
- Нет, я не знаю арабского, – покачала головой паломница. – Но я так научилась понимать вязь и вникать в суть слов. И они отдаются в моей душе. А этого достаточно. 
Наконец, паломница, видимо насмотревшись на казан, засеменила дальше, шаркая калошами по мраморному полу.
- Кстати, этот мавзолей построен Железным Тимуром. И казан привез он. Тот самый Тимур, строитель и покровитель зодчих, когда-то разрушивший Сарайчик . Разрушив одно, он, получается, построил другое, – задумчиво покачала головой Шолпан тате. – Впрочем, в этом мире ничего не бывает однозначным.
Они пошли по длинному коридору, полному посетителей.
- Скажи, а кем ты работаешь доченька?
- Я работаю библиотекарем.
- О, это благородная профессия. Хранитель мудрости, защитник письмен, – одобрительно покачала паломница головой. – Здесь ведь тоже была древняя библиотека. Она примыкала к главному залу с запада, возле так называемого малого дворца. И в книгохранилище были древние рукописные книги. Там работали переписчики, задачей которых было обновление старых, ветхих книг. А еще, там же была канцелярия казахских ханов. 
Алма равнодушно оглядела стены, где ничего не напоминало о библиотеке, и последовала за спутницей в малый зал. Внутри был постелен зеленый ковер, на котором расположились паломники, молча слушающие читающего молитву священнослужителя. Алма и Шолпан тате тоже присели на ковер у входа и притихли, слушая мелодичную молитву.
Алма была равнодушна к религии. Иногда, излишняя религиозность ее даже пугала   и раздражала. И она с неприязнью смотрела на женщин в хиджабах и бородатых мужчин, которых стало много в ее городе. Они держались обособленно и вели себя, словно чужаки, увеличивая к себе антипатию. Ей вообще претило любое проявление религиозности. И когда кто-то начинал говорить о религии, она всегда отстранялась, стараясь держать дистанцию от всего, что касается духовности. Но Шолпан тате, несмотря на то, что тоже была одета религиозно, вызывала у нее симпатию. В ней были притягательная мягкость и жизненная мудрость. И о своей любви к Богу она рассказывала от сердца, пронося слова через себя и свой жизненный опыт, не манипулируя лишь догматическими формулами.
Верила ли Алма в Бога?
Она нечасто об этом задумывалась, но сейчас под звуки молитвы она скорее сказала бы «да», нежели «нет».
Скорей да, ведь в душе она часто к нему обращалась. Но не к богу определенной религии, а к абстрактному, всеобщему и, как написано на том казане, Всевладеющему Богу. 
Там, в Алматы, так мало места для религии, что она почти не пересекалась с ней. Но здесь, в этом зале, ее неожиданно заворожил речитатив имама, и она зачарованно слушала его голос, пытаясь уловить в незнакомых словах некое понимание. И даже невольно подалась вперед, чтобы лучше услышать непонятные слова. Может в этом месте действительно есть сила, которая приближает тебя к Богу?
- Как божественно он читает! – прошептала Шолпан тате. – Говорят, он учился в школе хафизов . 
Как только имам закончил читать молитву, в зале началось протяжное: «Амин»! И прихожане снова разбрелись по узким коридорам. Шолпан тате, поблагодарив священнослужителя за великолепное чтение, вышла с Алмой из зала, и они снова пошли по коридору, рассматривая гробницы, установленные внутри мавзолея.
- Ты чувствуешь эту силу? Эту особую энергию этих мест? – испытующе глядя на Алму, спросила паломница.
- По правде говоря, не очень, – лихорадочно продираясь сквозь огромные потоки людей, растерянно ответила Алма. – Но я никогда не искала святости.
- А ты веришь в Бога? – Шолпан тате взяла ее за руку и отвела вглубь коридора. – Ты мусульманка?
- О, мне на этот вопрос трудно ответить, – замешкалась она. – Мой отец был коммунистом и с детства учил не верить. А мама скрытно пекла шельпеки и тайком читала молитвы, шепотом наказывая и нам так делать. Моя вера так и росла тайком и шепотом. Конечно, в душе я верю в то, что что-то есть. Но это, наверное, недостаточно, чтобы назвать себя мусульманкой или тенгрианкой.
- Мы все такие, – понимающе усмехнулась Шолпан тате. – Немного мусульманки, чуть-чуть тенгрианки, на публике – пренебрежительные атеисты. А внутри все-таки у каждого есть Бог. Даже тот, кто смеется над мракобесием верующих, в душе держит Бога. Может быть не так громко и шумно, немного боясь и робея, но у каждого есть Бог. Ведь он вездесущ. 
- Но если Бог везде, то какой смысл его искать по миру, если настоящий мир – наша душа?
-Ты права! Чтобы узнать Божественную любовь, необязательно выходить из дома. Ведь в первую очередь важен труд сердца, а не тела. Но для того, чтобы узнать себя, мы выходим из дома. Ведь любовь к Богу – это постоянное совершенствование, это работа над собой. Тот, кто знает себя, знает Бога. Это, в конце концов, маурифат – постижение тайн божественного мира. И конечная наша цель – это фана, исчезновение в Боге. Но сколько нужно пройти, чтобы прийти к фане. И мы идем по миру, чтобы встретить больше людей, через которых, словно через зеркала, узнаем себя, а значит Бога. Ведь каждый человек на нашем пути – дар Бога. Вот как ты, например. Ты для меня подарок Бога. Поэтому мы и собираемся в дорогу, чтобы растворяться в пути, узнавая себя и божественную любовь вокруг. Ведь тот, кто знает себя, знает Бога.
- Кто это мы? 
- Мы – это тарикат. Мы это суфии.
•	Разве женщины могут быть суфиями?
 - В океане Божественного Единства не существует ни «я», ни «ты», ни женщины, ни мужчины, – снисходительно улыбнулась Шолпан тате. - А в истории было много женщин-суфиев. Ведь суфии проповедуют любовь и радость. А женщина и есть воплощение любви и радости. Как говорил великий мавляна  Руми: «Женщина – луч Бога. Она – не только земной возлюбленный; она является творческой силой». Ведь женщина полна творческого могущества, которая может родить другую жизнь, силу и суть. Для нас, женщин-суфиев, много примеров, на кого можно ориентироваться. Например, для меня образцом идеальной женщины-суфия служит легендарная Рабийа . Ее мистический опыт, как и опыт многих других женщин, показал, что на пути познания гендерная принадлежность не имеет значения. Суфием была великая Фатима, дочь императора Индии Джахана. Именно она написала знаменитую «Рисаля-Сахибиия», где описывает красочными рифмами свой суфийский опыт. Среди женщин-суфиев было много поэтов. Например, Хаяти Кермани, автор великолепных поэм, жившая в Средневековье в Дамаске. Женщины-суфии были ученые, тяготели к знаниям. Кстати, одна из ранних книг в Исламе называется «Первые женщины-суфии» в XI веке. В этой книге рассказывается о восьмидесяти женщинах-суфиях, живших в центральных исламских землях с VIII по XI века. И это были великие люди, своими знаниями, мудростью и благочестием являющиеся примером для подражания. Так что женщины еще как были суфиями.
В этот момент в коридоре образовалась столпотворение. Стало тесно, и весь коридор заполнился людьми.
- В это время начинается пик, – успела шепнуть Шолпан тате, и тут же людской поток, подхватив их, вынес из здания. Алма с удовольствием вдохнула свежий воздух, щурясь яркому южному солнцу. Как мало было солнца там, внутри, так много его здесь, снаружи. А может быть истинная любовь – это любовь ко всему живому, действующему, настоящему? Ведь сколько времени она посвятила служению вечным мудростям в полутемном зале своей библиотеки, не замечая, как прекрасно бывает на улице солнце. А солнце ведь мудрее всех книг, и иногда нужно просто быть рядом, чтобы понять непонятное.
Алма обернулась и еще раз оглядела величественное здание мавзолея, обрамленное строительными лесами, наполненное кучей суетящихся торговцев, туристов и бесстрастных охранников. И вздохнула. Слишком много суеты и земного быта вокруг святыни, которую она представляла малолюдной и созерцательной. 
- А может это и к лучшему, – задумчиво произнесла Шолпан тате, проследив за ее взглядом. – Больше людей узнает о великом аскете, ушедшем в подземелье в 63 года. А значит, часть из них встанет на путь Истины.
-Он так и не вышел из подземелья?
- Нет. Он решил, что не имеет права жить на белом свете дольше, чем сам пророк. И никто не знает, сколько он провел в подземелье в аскезе, погруженный в молитвы. Великий стоик, отшельник, учитель и святой Хожа Ахмет Яссауи . 
Шолпан тате смахнула накатившую слезу и удрученно вздохнула:
- Не каждому дано пройти путь Учителя. Ведь его путь был суров. Он говорил, что не познавшие семидесяти наук и не прошедшие семидесяти духовных макамов (стоянок), стоят не больше идола. Но для совершенства нет предела. И мы не должны сворачивать со своего пути.
Из мавзолея вышла группа паломниц, с которыми изначально была Шолпан тате и, увидев ее, призывно замахала. 
- А поехали с нами? –предложила Шолпан тате. 
- Куда? 
- Туда, где ты найдешь новые ответы на свои вопросы.Поехали по пути, который давно ведет нас. Он начался давно и продолжается всю жизнь. 
- Но я не готова.
- Никто никогда не бывает готовым. К большому пути идут с боковых тропинок. Мы поедем через весь Казахстан. Мы едем из древней мечети Арыстанбаб. Предания называют его учителем и Ходжи Ахмеда Ясави, который, умирая, передал аманат , заключавшийся в косточке хурмы, своему ученику. Дальше наш зиярат  лежит на запад, через могилу Коркыт ата, мы поедем к мечети Бекет ата  и Шопан ата .А по пути еще много мест сил, которые мы должны посетить. Много макамов-стоянок, и не только духовных, но и физических.
- Я не могу. Я не могу, потому что еще не готова к такому духовному подвигу. Ведь я так мало знаю и совсем не готова.
-Знания ты можешь обрести в пути. Ведь ты ученый, знаток книг, и наше учение легко войдет в твою душу. Но самое главное, это даже не знание ума, а знание души. Ведь ум всего лишь подспорье и слуга, а настоящий владыка – душа. И наш путь покажет тебе твою душу.
Эх, как заманчиво! Алме внезапно захотелось сорваться, поехать в неведомые места сил, и забыть о своем пути, семинаре и непонятном Тал Жайау. Поменять одну неизвестность на другую. Сердце азартно призывно забилось. И она с удивлением отмечала в себе авантюризм, который не был ей присущ. Но она вовремя остановила себя, и холодный ум пресек робкий трепет души. В конце концов, она уже выбрала уже дорогу. И сворачивать с нее – значит, оскорбить изначальный путь. 
-У вас очень светлый и высокий путь, но я не готова к нему. Все-таки я не паломница, а всего лишь туристка. И меня интересует дорога, как есть, а не духовный путь. Спасибо за приглашение, но я вынуждена отказаться.
- Жаль, моя милая подруга. Жаль, – расстроенно вздохнула она. И внезапно порывисто обняла Алму. – Ты хороший человек – это я чувствую. И в тебе я обрела сестру по духу, и не хотела бы расставаться. Но иногда пути расходятся. Пусть твой путь будет светлым и полным радости. И желаю, чтобы ты обрела понимание, что истинный путь – это увидеть то, что скрыто в нашей душе. Увидеть отражения любви Всевышнего. И как только ты это осознаешь, рассеются тучи в твоей душе. А их, моя сестра, пока у тебя много. Прощай, сестра. Я так и не спросила, как тебя зовут, но для меня ты уже Жол Жандос . 
-Меня зовут Алма.
- Алма, – повторила паломница, словно пробуя имя на вкус. – Яблоко. Ты действительно прекрасна, словно яблоко. Прощай, Алма! Прощай, моя сестра!
И поцеловав ее в лоб, поспешила к своим соратницам.
- Прощайте! – вздохнула Алма. Паломница уже давно скрылась, а она все не уходила с площади, задумчиво глядя вслед Шолпан тате. Ей вдруг стало грустно и одиноко. Вокруг сновали люди, а грусть и тоска все больше охватывали ее душу. Внезапно захотелось домой, в отчий дом, и обнять маму. 
Внезапно зазвучал азан, и Алма, словно очнувшись, наконец, сдвинулась с места и присела на скамейку. Верующие поспешили к мечети на призыв к молитве. Пространство словно стало вибрировать от звуков азана, и она устало закрыла глаза. И перед ее глазами возникла картина подземного лаза, полутемный хильвет  и одинокий мужчина, читающий молитву вслух. Но он читал не пронзительным звонким голосом, каким читал муэдзин, а глухим и старческим. И он был один, совершенно один. Совершенно один в этом темном подземелье, и только Всевышний и ангелы слышали его молитвы. Как скромен его быт, наполненный величием тихого созерцания. И как много поверхностной суеты сегодня здесь. Как много шумной тщеты, порой, в памяти.
 
Глава 4. Загадочное приглашение  из Тал Жайлау
«Уважаемая Алма!
Имеем честь пригласить вас посетить наше поселение «Тал Жайлау», которое расположено на берегу живописной и красивой реки – Сырдарьи. 
Мы собрали самых лучших книгохранителей, чтобы вместе с ними ощутить радость особого и благословенного чтения книг. Именно книги являются идеей и философией нашего лагеря. Книги, которые становятся не только нашими учителями и наставниками, но и друзьями, и проводниками в миры неожиданных и благостных смыслов.
Мы не учим читать слова, мы хотим понять предназначение букв, когда они рождаются, чтобы породить целую цепочку множества пониманий. Вместе с книгами мы хотим вернуться в то естественное лоно гуманизма, чтобы уйти от машинного диктата, окружающего нашу действительность. Ведь за монотонностью автоматического чтения мы забыли, что такое гармония первого звука. Мы предали забвению мелодию чтения, как откровение, и уже не понимаем, что значат слова. А значит, разучились любить этот мир, который полон доброго сочетания слов.
Мы читаем не для того, чтобы знать. Мы читаем не для того, чтобы наслаждаться. Мы читаем, чтобы стать частью великого и доброго понимания. 
Понимаю, что многое из написанного выше, Вам кажется странным, если не сказать бредом. И Вы имеете на это право. Ведь непонятное вызывает агрессию, а Понимание – слишком дорогое удовольствие, и порой на него не хватит и всей жизни.
Но мы делаем длинную дорогу короткой, а твердый камень – мягким песком. И уверен, что вы, вступив на наше пространство, станете частью нашего Великого и Доброго Понимания!
Мы ждем Вас у нас, и будем рады, если вы примете наше приглашение. Наш адрес указан в конце письма.
Не беспокойтесь о транспорте, Вас встретят. 
С уважением, жители книжного поселения «Тал Жайлау».
    Перечитав письмо, хранящее в себе запах ила, глины и степных трав, она просветила бумагу на свету, подняв к гостиничному торшеру. Это была обыкновенная, слегка рыхлая, офисная   бумага, почерневшая по краям. Письмо было написано аккуратным, почти каллиграфическим почерком, своей размашистостью выдающим крупного, уверенного в себе мужчину. Мягкие, слегка завитые края букв и широкое «О» говорили о романтичности автора, а возможно, даже, о ранимости. Может быть, человек, написавший письмо, видел так много в жизни, что в каждом слове пытался выразить весь тот болезненный опыт, через который он сам прошел. Возможно, у него красивые глаза и сильные руки, ведь тот нажим, с которым он писал, почти проткнул бумагу насквозь. А может быть, все это фантазия Алмы, которая от скуки и однообразности унылого гостиничного номера стала опять придумывать различные образы. И по привычке принялась разгадывать в тексте то, чего, возможно, вообще нет. 
  В институте она хорошо освоила науку герменевтики .С текстом Алма умела работать, как не работал никто. Она чувствовала такт и структуру текстов, причем как   древних, так и современных. В буквах она видела намного больше, чем обычный человек. И часто играла в читательскую дедукцию, пытаясь определить по психологическому синтаксису и писательской стилистике портрет отправителя. Алма настолько преуспела в этом, что ей удавалось понять не только возраст или социальное положение автора, но даже психологические фобии человека. А она была мастером по фобиям. Профессиональная диффузия порой не давала ей покоя, и она не переставала читать тексты на остановках, в троллейбусе и даже на рекламных таблоидах, пропуская их через свою шкалу палеографии . Но потом спохватывалась и приказывала себе остановиться, чтобы не уходить в дебри текстового анализа.
   Но этот сумбурный, неровный текст был необычен. Полный стилистических перепадов, он одновременно привлекал своей искренностью, и в то же время немного раздражал, сбивая с толку. Ей не нравился поучительный, менторский тон письма. Разве это приглашение? Ведь она не какая-то студентка филологического факультета, а  библиотекарь. А два года назад даже выиграла республиканский конкурс среди библиотекарей.
   Алма пыталась раскопать информацию о таинственном поселении   в Интернете. Наводила справки среди коллег. Но ни Интернет, ни коллеги не слышали об этом неведомом «Тал Жайлау». Так, может быть, это некая религиозная секта? Она закинула письмо в дальний ящик, мало ли, что пишут люди. И на некоторое время даже забыла о нем.
Но письмо не давало покоя. Оно пульсировало в голове постоянной и непрерывной мыслью: «Ехать! Ехать! Ехать!». Алма даже перестала спать, думая только о письме и загадочном «Тал Жайлау». Она потеряла покой, хотя, чему  могли научить ее в этом поселении? Кто может знать книги так, как она? Кто может их любить больше, чем она? И кто мог понимать их? Поездка ей казалась делом бессмысленным. Да и потом, кто его знает, что это за люди? Это безумие, ехать в неизвестность. Особенно для нее, почти никогда не выезжавшей не то, что из родного города, но не уходившей далеко от родительского дома.
Но желание ехать было сильнее всей логики, всего разума, который ее останавливал. Желание ехать сминало на своем пути любые преграды в виде робких сомнений. Желание ехать было сильнее ее, и она в итоге безрассудно решилась. Решилась, не предупредив никого, тайно послав на обратный адрес сообщение о своем подтверждении.
….
   Из окна гостиницы на нее глядели огни обыденного, ничем не примечательного города. Такого же, как и те, что были по пути. Все города светят ночью одинаково. А некоторые, обыденно одинаково. Города словно строились серыми людьми, чтобы сделать жизнь людей еще более серой. Чтобы и без того серый быт еще больше посерел. А дома в них были похожи на заводские болванки, которые равнодушный станок формирует бесстрастной кучей на своем сером, шаблонном конвейере. Серая серость серого мира. Ничего не грело ее в этом городе. Ничего не делало его родным. А сильный ветер с песком еще больше отчуждал ее от города, поездки и всей этой обыкновенности, которая окружала ее повсюду. И чем дальше она отдалялась от Алматы, тем меньше была уверена в своей поездке, и  с каждым километром ее все больше охватывало сомнение. Настроение менялось почти каждый час, и она уже устала от своей переменчивости. Как она могла нарушить многолетний привычный быт, состоящий из работы, книг и дороги к дому. Алма так долго шла к тому, чтобы ее жизнь была отлажена, как часы, чтобы ничего не отвлекало ее от любимой работы и от книг. И добилась успеха в том, чтобы механизм стабильности работал исправно. Но вся ее стабильная жизнь оказалась ловушкой рутины и ложным ощущением порядка. И в этом мнимом порядке было много тайного хаоса, который стал сводить ее с ума. И, возможно, поэтому она решила сбежать от всей этой мнимости , которой себя окружила.
…
    Алма раздраженно отвернулась от окна и нервно включила телевизор. На экране появилась студия с яркими стенами в национальных узорах. Ведущая, миловидная женщина с длинной косой, внимательно слушала мужчину в темном костюме. А тот, важно сложив руки на животе, степенно разглагольствовал о литературе:
    - Понимаете, книги сегодня никто не читает. Людям интересен экшн, клиповость. Почему так популярны видео? Потому что люди хотят видеть, а не читать. Слышать, а не мучиться с буквами.
- Но ведь чтение развивает воображение, оно заставляет работать ум.
- Ах, оставьте, – снисходительно махнул пухлой ручкой мужчина, словно на неразумное существо .– Я сам писатель, и знаю, что говорю. Да, мы все еще пишем книги. Но не так, как раньше. Раньше вот писали тексты. А сейчас люди, рожденные в эпоху телевизора и кино, просто описывают кадры. По сути, современные писатели – это описатели сцен.
- А что же делать с книгами? – спросила ведущая, дежурно улыбаясь в камеру. – Что делать с библиотеками, где хранится вся наша мудрость?
- Это всего лишь макулатура, здания с бумажным мусором, – продолжал глумиться мужчина. – Их надо закрывать, вычищать. Информация сжалась. Все сегодня здесь, – торжественно показал он на камеру свой модный смартфон.
- Надутый глупец, – гневно пробормотала Алма, вспомнив свою библиотеку.
В дверь номера неожиданно постучали.
- Входите, – открыла она дверь. В комнату мягко вошла полная женщина, администратор отеля.
- Я хотела подсказать хорошее место для ужина, – вежливо начала она. – Находится недалеко, буквально через дорогу, рядом с парком Батырхана Шукенова.
- Парк Батыра? – удивленно переспросила Алма. – Прямо целый парк?
- Да. Буквально рядом, через дорогу от нас. 
- Ух ты, – удивилась, Алма. – Даже у нас нет такого парка. Мне нужно это увидеть. 
- Там еще памятник, посвященный ему, – угодливо добавила администратор. – Но не забудьте про кафе «Достар», это кухня моего брата, и там очень вкусно. Доступные цены, свежие продукты, гарантия безопасности, – продолжала она тараторить свой рекламный текст, но Алма уже не слушала ее. Она быстро накинула курточку и стремительно вышла в коридор. Она должна увидеть и парк человека, который был почти в каждый миг ее жизни. Она должна посетить его, пусть даже отлитого в неподвижной статуе, ведь благодаря его голосу Алма порой жила. Батыр! Как же она могла забыть, что это его родной город, ведь для нее он всегда был своим алматинцем.
- Как только выйдете, вы сразу увидите вывеску кафе, – не унималась администратор, продолжая рекламировать кафе своего брата. Но Алма, безучастно пожав плечами, стала стремительно спускаться по лестнице.
…
Выскочив на улицу, она остановилась. Та дневная, унылая серость города, сменила свою будничную робу и вырядилась в  вечернее платье, украсив себя украшениями из фонарей, неоновыми вывесками, и надушившись ароматом свежего, речного воздуха. Вдоль Сырдарьи неторопливо прогуливались люди, совершая вечерний променад. Где-то здесь, наверное, ходил в детстве Батыр. И Алма невольно оглянулась, словно выискивая среди теней своего любимого певца.
Она перешла реку по узкому мосту и вступила в тень небольшого сквера, где, несмотря на поздний час, прогуливались влюбленные пары и мамаши с детьми.
Обойдя весь парк, она, наконец, вышла на освещенную площадку, где на постаменте, в окружении  деревьев и цветов, стоял Он: коленопреклонённый, бронзовый, с саксофоном в руках, словно только что сошел из клипа на знаменитую песню "Отан Ана".
Алма, не в силах справиться с охватившим ее волнением и дрожью в ногах, невольно присела на скамейку, чтобы перевести дух. А бронзовый Батыр, словно увидев ее, слегка повернулся к ней, улыбаясь при свете фонарей. И тихо заиграл знакомую мелодию, которая часто согревала ее застывшую душу. И она, закрыв глаза, полетела на крыльях любимой мелодии по знакомым улочкам. Уносясь во времена радости и ощущения нескончаемого праздника и безмятежности. Когда каждая улочка ее родного города впитывала до боли родные ноты, наполняясь романтичным юным волшебством. И это было не волшебство детской сказки, а чудо нового, неизведанного, но всепоглощающего чувства. Чувства, которое тогда называлось любовью, а сейчас, это была всего лишь зрелая ностальгическая истома по давно прошедшему, светлому, и в то же время темному времени. 
Сердце Алмы сжалось от легкой элегии, витающей в воздухе далекой песни, много раз исписанной пером переживаний на когда-то чистых, наивных листках ее души.
Школа, парк, речка Весновка  и …выпускной бал. Ах, как это было давно и недавно. Как это было надежно спрятано в тех ящиках памяти, старательно запертых в далеких кладовках. Она никогда не хотела возвращаться туда, в эти забытые комнаты. Но листки, словно услышав безмолвную мелодию, исполняемую этим бронзовым певцом, плавно выплывали из забытых закоулков хранилища ее воспоминаний. И она уже не могла сопротивляться нахлынувшим воспоминаниям, вырвавшимся из далеких комнат.

 
Глава 5. Выпускной бал
   В тот год она услышала, как звучит любовь, и увидела ее воплощение в маленьком большеглазом мальчике, который старательно слушал учителя в первом ряду за первой партой. Она сидела чуть поодаль, в третьем ряду за пятой партой. Так, почему-то определил учитель. Так она и привыкла жить, в третьем ряду за пятой партой, подальше от чужих глаз и поближе к себе. Она услышала слова любви в устах Батыра, даже не понимая их. Она увидела образ любви, даже не понимая этого чувства. И с этого времени началась ее долгая и молчаливая любовь, которую она изливала на страницах дневника. Переживала, слушая песни Батыра. И ни разу за все эти годы она не сказала Арману о том, что любит его. И словно музыкальный шафер, Батыр был всегда с ней, когда она тосковала по Арману. А он продолжал сидеть за первой партой первого ряда, постепенно превращаясь из милого мальчика в статного высокого юношу, в которого уже была влюблена вся школа.
Но она имеет на Армана больше прав. Потому что она влюбилась в него с первого класса, в тот день, когда впервые увидела его. Когда даже слово «любовь» было слишком велико для ее детского сознания. Но в этот вечер она наконец-то решилась. В этот вечер Арман наконец узнает все. И как пел Батыр, она сложит послание любви. И пусть все будет ; «ди-ги-ди-ги-дай» .
Сегодня все будет по-другому. Она все спланировала. Больше никаких тайных грез, никакого томного ожидания. Пора словам воплотиться в действия, ведь сегодня выпускной бал, единственный вечер между школьными мечтами и взрослой реальностью. И он станет волшебным, ведь так хочет она.
И она ждала. Ждала, наряженная в белое платье, словно невеста. Ждала на высоких каблуках, которые удлиняли и без того высокий рост. И хотя ноги, не привыкшие к таким каблукам, уже ныли, она ждала, стиснув зубы. Скоро, после завершения официальной части, в центр школьного зала выйдет ведущий и объявит белый танец. А ее одноклассник, школьный диджей Талгат включит заветную песню, которая стоит первой на ее кассете. И это будет условный сигнал, чтобы сделать решительный шаг к взрослению. И пусть это всего лишь школьный бал, и еще многое нужно пройти, чтобы повзрослеть по-настоящему, но разве не прекрасен первый настоящий выбор после многих лет за партой.
Но время шло, Алма продолжала стоять в углу зала, а Талгат, с огромными наушниками на ушах, продолжал проигрывать различные песни. Но только не ее красную кассету TDK. Алма умоляюще глядела в его сторону, но Талгат словно растворился в своих огромных наушниках, уйдя полностью в свою музыку.
А праздничный вечер продолжался, пестря яркими нарядами, пышными букетами и красивыми словами растроганных педагогов. Скоро для них откроются тысячи дорог, и останется позади то, что объединяло их всех – школа.
Наконец, Талгат поднял на нее глаза и заговорщически подмигнул. И тут же, словно по команде ведущий, школьный учитель биологии, вышел вперед, и хорошо поставленным голосом объявил:
- А теперь, белый танец. Дамы приглашают кавалеров.
Динамики, захрипев, наконец, зазвучали знакомой мелодией. И Алма, набрав в легкие воздуха, решительно пошла вперед к нему, стоящему в окружении своей свиты. Он был словно проповедник, стоящий в кругу своей паствы, выделяясь среди них некой лучистостью и благодатью. 
Она шла, полная непреклонности и уверенности, ни одним мускулом не показывая, что внутри у нее все дрожит от страха. И была бы ее воля, она бы зарылась дома под одеялом, чтобы не испытывать на себе эти взгляды, сопровождающие ее. Она шла, неуклюже семеня на высоких каблуках, готовая упасть от паники и неловкости, готовая в любой момент отступить назад. Но разве она не мечтала об этом вечере, много раз представляя себя, танцующей с Арманом? Завтра, возможно, они больше никогда не увидят друг друга, и сегодня последний шанс, чтобы сказать несказанное, чтобы излить не излитое. И пусть сегодня страх и робость, вечные ее спутники, подождут. Сегодня она сделает шаг, который, наконец-то, откроет то, что она накапливала многие годы.
Арман не увидел ее сразу, занятый разговорами. Он всегда что-то рассказывал, а люди его внимательно слушали. Неважно, было это интересно или нет, но каждый стремился быть рядом с ним, словно заряжаясь солнечным теплом, исходящим от него. 
Его собеседники, увидев грозно надвигающуюся на них Алму, недоуменно расступились. И она подошла вплотную и быстро выпалила заготовленный заранее текст:
- Арман, можно тебя пригласить на белый танец?
Он слегка оторопел от такого приглашения. Они никогда не общались, виделись лишь в школе, и для него такое приглашение было неожиданностью. Но ведь это всего лишь белый танец девушки в белом. А танец не требует знакомства. И, улыбнувшись, галантно взял ее за руку и повел в самую гущу уже танцующих пар.
Три дня назад растаял летний дым,
Как легкий взмах твоей руки.
И я за ним бежал все эти дни, эти дни.
Неслась мелодия, томно разливалась из динамика большого проигрывателя, заполняя размякшую, сладковатую атмосферу полутемного зала, романтичной негой. И вчерашние школьники, наконец-то поверив в свою взрослость, медленно кружились, робко обнимая друг друга. А Батыр, механически потрескивая в больших колонках, установленных по бокам от диджейского стола, продолжал напускать своим бархатным голосом сентиментальные волны в распаленный от дыма и танцев, зал. И лишь диджей, несмотря на медленный ритм мелодии, живо подпрыгивал на месте в такт своего энергичного мотива, прижав огромные наушники к ушам. Музыка, звучащая в зале, была слишком общей и неличной. Она была для тех, кто слишком лично влюблен. Влюблен эгоистично, сужая границы этого космического чувства до пределов определенных людей. А он, Талгат, влюблен в эту жизнь, где нет границ и условностей. И для любви ему не нужна девушка, чтобы послушно кружиться рядом с ней весь вечер. Любовь Талгата безгранична, и пусть эти пары, играющие в любовь, кружатся под вялую мелодию, которую он для них поставил. А у него свой вечер любви, который отдавался в ушах буйными ритмами. И он будет радоваться, и танцевать вместе со всеми, ведь он тоже выпускник, и за плечами десять лет скучной и постылой учебы. Но будет радоваться так, как он хочет, по своему индивидуальному репертуару.
А пары продолжали кружиться, неумело положив свои юношеские руки на талии одноклассниц. Неуклюже перетаптываясь, стараясь не наступить на нарядные туфли своих пар. Увлеченные романтичной атмосферой и неожиданно взрослой близостью своих бывших одноклассниц, выпускники были сосредоточены и одновременно растерянны. Взрослая жизнь начиналась здесь, с этих нарядных платьев выпускниц, с томных взглядов партнерш и неожиданного чувства легкости и тяжести.
А Талгат был без пары. Он был улыбчив и временами бросал снисходительные взгляды на своих одноклассников. Ему не нужно было стараться, чтобы выглядеть взрослым в глазах спутниц. Его парой сегодня была музыка. Он жонглировал, словно ловкий фокусник, песнями, и правил этим залом. Безмятежный и веселый, воодушевленный и ликующий, Талгат был опьянен этой атмосферой, которую сам же и ваял.
- Танцуем все! – весело крикнул он в зал, вызвав недовольство скучающих у стены дежурных учителей. Им не нравилась излишняя фривольность «вчерашне» послушных учеников.
Зато выпускникам 94 года, заполнившим весь зал, было не до учителей. В этот день они искали парности, находя в своих многолетних одноклассниках новое, неизведанное, возмужалое и неожиданное. То, что не замечали все эти годы. Словно все они разом сбросили надоевшую за десять лет «партовую школьность» и облачились в новые наряды принцев и принцесс. Сегодня их бал. Бал откровений, за которым следует новое познание, которое отделяет их, выпускников, от вчерашних школьников. И они спешили, чтобы успеть познать за неумелыми танцами и трепетными прикосновениями, новые грани желанного взрослого мира.
Был мой сон – были мы вдвоем.
Верни мне вновь свой голос,
Нашу любо-о-о-овь,  - тянул Батыр и его слова проникали во все потайные улочки, растрепанной, возбужденной и волнующей души Алмы. И она, словно путешественница, с удивлением узнавала новые улочки своей души. И на каждой из них играли радость, счастье и любовная истома, плотной завесой окутывающая ее сознание. Танцы – это всего лишь шаг к пониманию. Танцы – возможность узнать то, что она любила годами. Любила тайно, скрытно, в душе переживая каждый его взгляд и улыбку. И разве она могла мечтать, что весь вечер этот принц, в которого были влюблены почти все девушки школы, будет танцевать только с ней. А может, это всего лишь сон, и она опять блуждает в своих фантазиях, нарисовав в воображении и Армана, и песни Батыра, и весь этот вечер? 
Время еще было осязаемо в первом танце, который выбрала Алма. Но потом скомкалось, словно бумага, потеряв привычные контуры, и дальше все происходило, словно в бурном водовороте, кружа в танце, урывками и обрывками, вспышками всплывая в штрихах и линиях. Удивленный Арман стал любопытным, затем интересующимся, а потом восторженным. И с каждым кругом танца он все больше изумленно узнавал неожиданно новую одноклассницу. И его так захватило это открытие, что он так и не отошел от нее, словно она была единственной девушкой на этом вечере. Они танцевали быстро, а потом медленно. Затем снова быстрый танец, который ставил Талгат. И снова сходились, робко обнимая друг друга в полумраке мигающей цветомузыки. Они потеряли счет времени и танцам.
- Ты словно цветок, неожиданно распустившийся после долгой зимы! Ты словно вспышка в беспроглядной тьме, – страстно шептал Арман, пытаясь вспомнить красивые цитаты из книг. – Ты словно волшебное творение в череде пресной обыденности.
-Ах, Арман, твои слова страшнее любого оружия. Зачем ты стреляешь красивыми стрелами, ведь ты никогда не говорил эти слова? Я была для тебя тенью, сквозь которую ты проходил, – укоризненно покачала она головой. – Что мешало тебе сказать это раньше? Или это иллюзия, обман? – Она, словно ребенок, нежилась в его эпитетах. Пусть они не настоящие, и слишком дежурные. Но она не могла не признать, что ей безумно приятно слышать эти слова. И ей хотелось слышать их все больше и больше.
- Обман? – возмущено воскликнул Арман. – Разве я похож на обманщика? Хочешь я крикну об этом на весь зал? 
Нет, он не врал. Да, он не замечал ее ранее. Но ее раньше и не было, ведь нельзя увидеть то, чего не было. Вместо Алмы была действительно тень, невзрачная и скучная одна из одноклассниц, которые становятся такими же бесполыми, как родная сестра. Но сейчас это была внезапно выросшая красивая девушка, наполненная зрелой силой и спелого очарования. От нее исходила накопленная энергия, вбирающая в свою орбиту все вокруг. И он пожирал ее глазами, восхищаясь вьющимися локонами, тонкой шеей и неожиданной женской грацией.
- Все эти десять лет я знал, что когда-нибудь буду танцевать с тобой на нашем выпускном балу. Возможно, я не хотел расплескать слова, которые нес к тебе, – смотрел он в ее бездонные, чуть подернутые мечтательной поволокой, дымчатые глаза. 
- Ох, Арман, ты просто мастер обольщения. Наверное,  такие слова ты говоришь не только мне, – недоверчиво усмехнулась она. Он ничего не ответил, пытаясь все теснее прижаться к ней, ведь Арман всеобщий любимчик и не знал границ. Но книжная Алма любила его воздушной эфемерностью, где не было земных чувств. И все время испуганно отступала от него, пытаясь держать дистанцию.
- Хочешь, я крикну о том, что ты красивая, на весь зал? – вдруг остановился Арман. – Эйй! Слушайте! – пьяно закричал он в зал, заглушив на миг музыку: - Алма – это чудо! 
Все с улыбкой оглянулись на них, и невольно смялся строй танцующих пар.
- Тихо! Ты что! – прикрыла ладошкой его рот Алма. - Я верю! –доверительно опустила она голову на его плечо. – Давай лучше молчать. Молчать, чтобы не спорить. В спорах нет любви. Пусть они останутся в наших душах. В танце свой ритм, Арман, давай просто танцевать.
А вокруг продолжали кружиться пары, не размыкая объятий, словно боялись потерять друг друга. Иногда они слишком сближались, и тогда раздавался командный, зычный голос завуча, требовательно разводящий зарвавшихся школьников в стороны.
Но к Арману она не решалась подходить, и только умильно улыбалась издалека. Она восхищалась этой гордостью школы, победителем многих олимпиад, талантливым художником, активистом. Арман был для учителей священной коровой, которым можно было лишь восхищаться, но не критиковать. Да с него пылинки нужно сдувать, а не ругать. 
- Так, не сближаемся. Держите расстояние, молодежь, – продолжал отчитывать завуч пары, изредка бросая на Алму оценивающий взгляд. Не нравилась она завучу. Не нравилась своей независимостью. Раздражала отстраненностью и безразличием. Возмущала пренебрежением к табели симпатий, которой завуч поделила школу на группы. И ее фавориты всегда были обласканы, а других она подвергала гонениям. Но Алма не относилась ни к одной группе. Она училась прилежно, вела себя тихо, к ней невозможно было придраться, и это злило еще больше.
Но сегодня их вечер, и, несмотря на то, что завуч была категорически против такого выбора своего любимчика, она натянуто улыбнулась. Арман вне критики, как и его выбор, и в этом давно устоявшийся баланс справедливости в мире завуча. Так живет она, так живет страна. И с трудом сдерживая в себе бешенство, поспешила прочь в дальний угол, где слышались громкие голоса.
А музыкальный фокусник Талгат, тонко чувствуя настроение одноклассников, менял одну песню за другой, давая остыть разгоряченным парам. И не давая им совсем охладеть, вновь задавал ритм, которым дирижировал танцорами:
Стоп ночь подожди, подожди, не уходи
Стоп ночь подожди, мне нужны твои огни  
Кавалеры, успевшие прижаться к своим дамам, нехотя выпустили их из объятий. И стали неуклюже притоптывать вокруг одноклассниц, с каждым разом вовлекаясь в этот радостный задор, который царил в душном зале. Ведь позади десять лет школы, которые останутся последними танцами здесь, а снаружи их ждут целый мир и первая в жизни взрослая ночь.
Ночь уходит красным ветром
Безжалостной зари,
Помоги мне, на мгновенье ее останови…
Атмосфера в зале становилась все больше живой и раскованной. Этот вечер – всего лишь раз в жизни. И пусть он будет полон любви, истомы предчувствия. И танцующих окончательно накрыло сладкой негой всеобщего братства и взаимной любви, за которой исчезли все школьные обиды. И словно колышущиеся от ветра стебельки, выпускники взрослели на глазах, превращаясь из школьников в юношей и девушек.
А учителя, не в силах уже сдерживать этот напор выпускной взрослости, махнули рукой, и старались не вмешиваться в порой чересчур фривольные танцы. В конце концов у них теперь новый учитель – сама жизнь, а школа уже выполнила свою миссию. 
- Поедем на Медео? – тяжело дыша от многочасовых танцев, спросил Арман. 
- Поедем! – бесшабашно кивнула Алма. – Поеду хоть на край света! 
Взрослая жизнь начнется без детских страхов, и она готова к любым приключениям. Она будет танцевать, петь, и радоваться всю ночь. А может быть, и всю жизнь. Хватит витать в книжных облаках, она хочет полных ощущений от жизни, чтобы душа и тело воссоединились в одно целое, а не были друг другу плохими знакомыми. Здравствуй, взрослая жизнь! Здравствуй, зрелый мир!
- Ура! – закричал Арман, высоко подпрыгивая на месте в ритм песни. – «Диалог ночной, разговор без слов! Обжигают дыханьеееее», – закричал, вторя поющему в колонках Батыру.
- «Строит ночь мосты в облаках мечты! Для желанных свидани -и-ий!» – Слегка пьяная от охватившего ее всеобщего ликованья, радостно подпевала она. И весь мир танцевал вместе с ней от радости, ведь радость заразна, и охватывает все вокруг. 
… 
Но в темном углу зала был один человек, который не разделял всеобщего веселья. Он хмуро стоял, бросая презрительные взгляды на своих одноклассников, не понимая причины этой радости. Никто не знал его настоящего имени, но его звали Жабай – Дикий. Он и выглядел, словно дикий зверь, с длинным шрамом на левой щеке, хищным оскалом и необъяснимой злостью, которая отпугивала всех. Его боялись, его не любили, его сторонились, ведь зверь непредсказуем.
Иногда, выпускники спотыкались об его взгляд, и пытались перейти в другой угол зала, подальше от него. А Жабай лишь ухмылялся этим глупцам: взрослый мир жесток, в нем нет границ, и он не раз нещадно будет бить в лицо. Но эти глупцы не знают и радуются напрасной детской радостью, а насупившее завтра их быстро отрезвит.
Но больше всех его внимание привлекала одна пара. Это была красивая, статная пара. Высокий парень с длинными вьющимися волосами и девушка в белом платьем на высоких каблуках.. Они танцевали уже много часов, и не могли оторваться друг от друга. Они привлекали своей слаженностью и некой гармонией, словно бы это была пара. Но Жабай знал, что это их первый танец в жизни, и от этого у него еще больше портилось настроение. Он буравил их взглядом, пока девушка в белом не почувствовала и не оглянулась. Жабай улыбнулся, встретившись взглядом, но разве зверь умеет улыбаться, и его лицо осклабилось, напоминая волчий оскал. И девушку охватили страх и тревога, как бывает у любого, кто встречается с ним взглядом. Она юркнула за спину своего кавалера и прошептала:
- Прошу, поехали скорей отсюда! Поехали немедленно на Медео!
И пара, неожиданно сорвавшись, побежала к выходу. Подальше от этого зала, ставшего вмиг колючим и жестким, словно тот взгляд. Она еще раз оглянулась, чтобы ответить ему взглядом вызова и бесстрашия, но Жабая уже нигде не было. Он, словно призрак, пришел лишь на миг, чтобы заразить всех страхом. Ведь страх тоже заразен, и порой достаточно одного взгляда, чтобы заразить им весь мир вокруг.
 
Глава 6. Таксист из Кызылорды
В такси, кроме нее, были и другие пассажиры: супружеская пара и их дочка, девочка лет десяти. Они расположились на заднем сиденье старого фольксвагена, и Алме пришлось занять единственное пустующее место рядом с водителем. Хотя она не любила сидеть спереди, где водитель словно вторгается в твое личное пространство, нарушая ее внутреннюю, как она называла – «геометрию дистанции». 
Водитель, загорелый, сухощавый мужчина с вытянутым, словно клюв, носом, завел двигатель и весело сказал:
- Жол болсын! Пусть будет дорога счастливой!
Было достаточно тепло, и Алма опустила окно, чтобы разглядеть при свете дня покидаемый город. Это уже было не чужое поселение, наполненное однообразными коробками, а город Батыра, значит, частично и ее город. Но сам центр проехали быстро, а дальше начался пригород с желтыми, наспех сбитыми домами земляного цвета, хаотично расположенными вдоль дороги. Таксист, пропетляв между ними, выехал в степь, которая раскинулась до самого горизонта. Привыкшая с детства к горам, Алма никак не могла зацепиться за какой-либо пространственный выступ, столь привычный в родном городе. Здесь не было ни гор, ни деревьев, а бескрайнее небо не покрывали даже облака. Все пространство вокруг было заполнено ровной, почти безжизненной пустотой, слегка усыпанной редкими чахлыми кустарниками, растущими между огромными проплешинами песка. И только вдалеке виднелись небольшие, пологие холмы.
Алме стало неуютно. Вчерашняя сентиментальность в парке мигом улетучилась, и ей опять захотелось домой. Ее не грело даже солнце, которого здесь было в изобилии. Голубое, ясное небо было чужим и неродным. А в нос ударили другие, совершенно незнакомые запахи этой, никогда не виданной доселе, земли. Было что-то душистое, терпкое, и в то же временами дурманящее в этом коктейле ароматов, перемежающимся с запахом протекшего бензина в старом автомобиле. И это все было чуждо и настолько неуютно для искавшего комфорт повсюду человека, что Алме вдруг захотелось плакать. Она проглотила тоскливый ком в горле, и расстроенно закрыла окно. 
Водитель, заметив состояние пассажирки, протянул скомканный грязный платок:
- Алматыдан? (Из Алматы?), – неожиданно спросил он.
- Ия! - отказалась она от черной промасленной тряпки, от которой чуть не вырвало. 
- Я сразу понял, - проницательно усмехнулся он. – У вас язык другой и  акцент.
Алма промолчала. Водитель засунул обратно тряпку, и, потеряв к ней интерес, обратился к супружеской паре:
- Едете поклониться духу Коркыта? – продолжил он на казахском языке. Алма облегченно вздохнула. Продолжить диалог на родном языке она вряд ли смогла бы. – Издалека едете?
- Мы сами из  Шу,– живо заговорил полнолицый пассажир в белой рубашке. – Мы вообще-то каждый год ездим. С тех пор как родили эту девочку, - с гордостью кивнул он на девочку, усиленно тыкающую маленькими пальчиками в экран смартфона.
- Ух ты? Вы ее выпросили, получается? - улыбнулся таксист.
- О, да, - вступила в разговор женщина, перехватив инициативу. Мужчина недовольно крякнул, но замолчал, нехотя уступив ей разговор. – Я ведь долго не могла …(неразборчиво).
Алма, хоть и понимала казахский язык, но выражение, сказанное женщиной, до конца не разобрала. Скорее всего, это был литературный или народный оборот. Казахский язык славится метафорами и аллегориями, и не всегда слова можно понять буквально. А в этих солнечных краях речь имела совершенно другие интонации и оттенки.
- Я знаю много случаев, когда люди не могли заиметь детей, но побывав на могиле Коркыта ата, получали желаемое. Конечно, нельзя чудо придавать силе Святого Коркыта ата, ведь он всего лишь человек. А исполняет желания Всевышний, - поучительно объяснил мужчина. 
– И вообще, мы должны. ..– вступил было в разговор пассажир, но женщина тихо цыкнула, и мужчина снова замолчал. 
Вдалеке показался всадник на гнедом коне. Это был мальчик. Вздымая пыль, он мчался во весь опор, словно хотел показать свою удаль, пришпоривая голыми пятками своего коня. А гнедой еще больше старался, длинными прыжками перепрыгивая через кустарники джингила. Его длинная грива развевалась на ветру, словно флаг. И пассажиры в автомобиле невольно залюбовались красивым скакуном, словно появившимся из сказки. Восхищаясь ровным шагом быстрых ног аргамака и мастерством мальчугана, умело правившего им. 
- Чу! Чу! – рисуясь, подстегивал мальчик коня, поймав на себе взгляды людей из машины. – Чу! – кричал он громко, показывая всем видом, что природная быстрота может быть не хуже скорости механической, неуютной и дребезжащей. Но, в конце концов, всадник отстал от автомобиля и исчез в клубах пыли, оставшись за невысокими холмами. А в салоне наступила ровная, автомобильная тишина сопровождаемая гулом гудящего двигателя.
Водитель, привыкший долго и много говорить, заерзал на сиденье и вновь посмотрел в зеркало, найдя глазами пассажира.
- М-да, ты прав, братишка, - глубокомысленно изрек он изменившимся голосом. Из хамоватого, настырного рвача, торговавшегося за каждый тенге в городе, он неожиданно превратился в глубокомысленного, степенного мудреца. И стал рассуждать о желаниях, вере, жизни и отношении людей к Богу. Он говорил теперь мягким, плавным тоном умудренного жизнью философа, затрагивая глубинные пласты человеческого бытия, что Алма невольно заслушалась. И хотя она не понимала части слов и выражений, но по интонации и какому-то незримому коду слов, который устанавливается между оратором и слушателем, Алма улавливала смысл всего того, о чем рассуждал водитель.
- Порой не знаешь, что помогает в исполнении желаний.  И тебе кажется, что вот она дорога, которая ведет к исполнению всех желаний. Но наступает конец дороги, а там новый поворот, и снова - новая дорога и новые желания. А може,т мы и есть дороги, а желания – это наши пассажиры.
-У нас было одно самое заветное желание - родить ребенка, - отозвалась вместо мужчины женщина, хотя водитель обращался не к ней. – Но человек ведь ненасытен. За одним желанием следуют другие, и нам захотелось братика для дочки. 
- Жизнь – это желания, иначе зачем жить. Все в этом мире и в других мирах в руках Всевышнего, - глубокомысленно продолжал таксист, не обращая внимания на ее слова. - И нет никакого посредника между человеком и Аллахом. Но в некоторых местах, говорят, желания особенно исполняются. Я не знаю, чему тому причина. Возможно, хранители этих мест усиливают ваши просьбы. Или люди очищаются в этих местах, что их начинают слышать высшие силы. Мы многое не знаем в этом мире. Вот у меня нет никаких желаний. Я прошу только одного, чтобы все мои родные были живы и здоровы. А остальное неважно. Я считаю нельзя Бога отвлекать пустыми просьбами. Во всем нужно придерживаться ысырапа. 
Таксист вошел в раж, и стал рассказывать о чудесах, волшебной силе здешних мест и целебных травах. Алма невольно оглянулась в окно, чтобы рассмотреть в этой безводной пустоши хоть какие-то намеки на силу и волшебство. Здесь так мало было растительности, что было непонятно о каких травах ведет речь водитель.
-Здешние травы настолько волшебные, что рождают вторую силу.
- Вторую силу? – удивленно переспросил пассажир.
- Да! – многозначительно поднял палец водитель. – Ведь помимо первой, есть у трав еще и вторая, скрытая сила, которую может прочесть лишь опытный читатель, знающий слова. И слова растений знают лишь потомственные целители, которым дано знать язык трав.
- Но здесь так мало трав. Степь здесь голая, словно вымерло все, - недоуменно оглянулась женщина.
- Для настоящего степняка степь никогда не бывает голой, – укоризненно покачал головой таксист. – Она всегда полная. В ней так много того, что порой не найдешь нигде. Просто степь нужно уметь читать. Читать так же, как травы, как мир, как людей. И понимать его язык. Степь – это захватывающая книга, в которой заложено столько смысла, что не каждый его отгадает. И не каждого она принимает. Степь не бывает голой для вдумчивого читателя. Ведь она разная, полная, покрытая знаками и таинственная. Степь никогда невозможно разгадать, и каждый раз находишь в ней все новое и новое.
- Папа! – внезапно воскликнула девочка. – Смотри, ракета.
Перед ними ехал длинный тягач, который тащил на длинном прицепе ржавую, потрескавшуюся ракету. Таксист ловко вывернул и обогнал медленно тащившийся грузовик по встречной полосе. 
-Ух ты!  – прижались все к окну. – Вот это огромная ракета.
- Да ерунда, – ревниво махнул рукой водитель, недовольный тем, что пассажиры отвлеклись от его рассказа. – Это какой-то ржавый старый мусор. А настоящие ракеты намного больше, и их привозят целым железнодорожным составом.
Но ракета, несмотря на свою старость, выглядела величественной и огромной, словно собиралась снова покорять космос.
-А вообще, Кызылорда – это наша первая столица. Здесь есть все. И ракеты, и море, и все, что угодно. 
- Разве не Оренбург наша первая столица?
- Э-э-э, нет, – покачал головой таксист. – Первая столица республики – Кызылорда. А Оренбург – это было при автономии.
И почему-то сердито ускорил машину, рассыпая по обочине гравий.
- Вот они – ракеты пустыни, – кивнул он на, неспеша бредущих в далеком мареве, верблюдов. – Скорость небольшая, зато в своем космосе. А космос здесь везде.
И вправду космос, подумала Алма, разглядывая за окном марсианские пейзажи. И в этом есть свой космос. И в этом есть свои слова, о которых говорит таксист. Но как бы не старалась, она не могла прочитать буквы этого большой пустынной земли. Она пыталась рассмотреть каждую кочку, кустик и траву, перебирая в голову все, что знала об этих землях. Но, кроме отторжения и устойчивой неприязни ко всему тому, с чем ассоциировался юг, она ничего больше не ощущала. Как алматинка, она не любила приезжих. И хотя в городе было много и других гостей, но чаще всех ей на глаза попадались южане. Они были такими же, как этот таксист – наглые, хамоватые и грубые. И, увидев в городе автомобиль с южными номерами, она пыталась как можно быстрее пройти мимо. И в городе она почти не пересекалась с ними. А, может быть, их тоже нужно научиться читать? Может быть, за внешней обложкой, кроется вот такой философ, умудренно рассуждающий о жизни.
….
За разговорами пассажиров и убаюкивающим однообразием внешнего пейзажа Алму разморило. Веки стали тяжелыми, и ее стало клонить ко сну. Голоса, автомобиль, пески и травы – все стало расплываться перед глазами, пока не превратились в один большой, черный экран. И она, не в силах уже сдерживать себя, склонив голову к окну, незаметно задремала.

 
Глава 7. Книгохранитель из Газнауи
Газна, XII век.
На вечернюю прогулку султан выходил налегке, с небольшой стражей. И иногда посылал гонца за Дала Аром, чтобы «степной друг», как правитель шутливо называл его, составил компанию. За эти годы они сильно сблизились, и вчерашний невольник, проданный в рабство согдийскими купцами ,настолько вошел в доверие к султану Алиму, сыну Максуда и потомку знаменитых Газнtвидов, что последний общался с ним на равных. И принять участие в его вечерней прогулке было для Дала Ара великой честью.
Но Ар был уже не вчерашний пугливый юноша, с тонкими, нежными пальцами, способными держать лишь книгу и перо. Это был уже огрубевший и сердцем, и телом человек, много раз раненный и выживший, и не раз выигрывавший сражения. Он был уже опытным воином, и его крепкие руки теперь держали не перо, а мечи и копья.
Прошло уже много лет с того времени, как он в первом бою под Гиндукушем, чуть не сбежал в ужасе от вида кровавого сражения. И, возможно, он бы и пал в первом же бою, разве мало их, безвестных мальчишек, остается на полях брани. Но, к счастью, рядом был здоровяк Браас, опытный и закаленный воин. В тот день небеса были благосклонны к испуганному юноше, и отважный рыцарь вынес раненого Дала Ара на своих плечах.
С тех пор они с Браасом из Нейменгена стали лучшими друзьями и соратниками по оружию. И в гуще ожесточенной битвы не раз спасали друг друга.
Дала Ар с усмешкой вспомнил тот первый бой, казалось бы, сущий ад из криков, крови, стенаний и груды тел. Разве он предполагал, покидая свой уютный город Дженд, что окажется солдатом чужого государства, где их, гулямов, бросали в самые жестокие сечи.
А потом был второй бой в той же Индии. Затем третий, четвертый, страх приелся и исчез сам по себе. Его не пугали уже грозные противники, звон клинков, свистящие рядом стрелы и крики ужаса. Не страшили даже чудовищные боевые слоны, от вида которых душа уходила в пятки у многих храбрецов. Дала Ар почувствовал вкус настоящего боя, и страх стал ненужной ношей, лишь обременяющей умелого воина. Теперь его увлекали битвы и вид поверженных врагов. Это было то, ради чего стоило воевать. И теперь, перед началом очередного боя, он не трепетал, словно сурок у своей норы. Он спокойно смотрел в глаза смерти, а та обходила его стороной, только нанося иногда раны, и временами калеча, чтобы не забывался. Теперь не страх правил им, а он страхом. Его собратья по оружию прозвали его Отважный Ар из Дженда. А он в ответ лишь посмеивался: ведь он стал просто равнодушным к страху, а в этом не было доблести.
В один из боев под Пенджабом их отряд, сопровождавший султана, попал в засаду. Неприятель напал неожиданно, воспользовавшись тем, что они находились на охоте и отошли далеко от крепости. Враги перебили всю гвардию и окружили отчаянно дравшегося Алима. Кольцо сжималось, а силы правителя были на исходе. И даже лошадь пала под ним, сраженная вражеской стрелой, и счет шел на секунды. Увидев это, Ар направил своего коня на врагов, окруживших султана, и рассеял их сильными ударами меча. И, пересадив правителя на своего коня, он пустил султана по узкому ущелью. А сам остался, прикрывая его отход. Его участь была незавидна, врагов было бесчисленное количество, а силы на исходе. Но небо опять было милостиво, и вскоре показались войска султана, спешащие на  подмогу Дала Ару.
А спасенный султан не забыл его подвига. И когда они вернулись в Газну, поблагодарил его, наградив почетным титулом «доверенный меч Султана». 
С тех пор они сдружились. Впрочем, какая дружба может быть между правителем и простым сотником из чужих земель? Что могло их связывать, разве лишь благодарность за спасение? Но им  было о чем поговорить, ведь они оба любили книги. И за долгими прогулками султан и сотник успевали пройтись по страницам многих великих книг. Ар с нетерпением ждал встречи, ведь для него они были словно живительный источник в безводной глуши.
 ….
-Я слышал, что ты раньше был Хранителем книг? – спросил правитель на кыпчакском языке. Правитель владел многими языками. И мог спокойно общаться как на кхари-боли , персидском, арабском, так и на огузском, кыпчакском и даже хакани.  У него было мягкое произношение, в отличие от более грубого, жокающего выговора Ара. И каждый раз при их прогулке, султан часто переходил на один из тюркских языков. 
- Я был всего лишь лекарем книг , мой господин, - ответил ему Дала Ар
- Это высокое искусство, не доступное каждому, - одобрительно похлопал его по плечу правитель. - Где ты учился ему? 
Хотя в армии султана было много тюрков-наемников, но султан общался на тюркском лишь с Дала Аром, а с другими говорил или на арабском, или на персидском. Газна была городом, говорящим в основном на персидском языке. И хотя сама правящая династия правителей была тюркской, но окруженная персидской культурой и языком, она все больше ассимилировалась, давно оторвавшись от своих корней.
- Я учился в городе Дженд, что на берегу Сейхуна. Мой учитель, достопочтенный ученый Окырман, мой дядя и наставник, научил меня арабскому языку, руническому алфавиту, китайской грамоте и многим другим знаниям. Он научил меня любить книги и понимать их дыхание Он научил меня чувствовать их болезни и вовремя лечить. Мой дядя был благородным и умным мужем, я многому ему обязан. 
- Воистину, у тебя был хороший учитель, мой друг, – восхищенно сказал султан. – А хороший учитель – это считай удавшаяся жизнь.
 - Благодарю, мой правитель.
Они шли по остывшему от дневного зноя городу. Последние торговцы упаковывали свой товар, закрывая свои утлые лавочки. Уличные повара мыли свою утварь, а на стенах города сменялись дозоры.
Темнело. Со стороны гор повеяло вечерней прохладой. Скоро должен прозвучать вечерний азан, и они направились в сторону мечети, куда стекались жители, желающие прочитать молитву. Увидев правителя, они расступались, склонившись в почтительном поклоне. Городские жители, солдаты, крестьяне и просто бродяги, но среди этого пестрого люда мог прятаться лазутчик и убийца, а султан слишком доверчив. Поэтому, Дала Ар не терял бдительности, и настороженно прощупывал каждого встречного. Время было неспокойным гуриды все больше сжимали кольцо вокруг империи Газневидов, и сейчас каждый мог оказаться предателем, примкнувшим к могущественным врагам. Это сильно беспокоило Дала Ара, ведь он уже опытный воин и видел, что Газневиды теряют силы. Уже многие земли заняты усиливающимся государством соседа, который хотел все больше и больше земель. Они жадно взирали на земли Газневидов, и стали нападать на дикхан, безжалостно разоряя их. И у крестьян не оставалось другого пути, как переходить под власть врагов Газны. Постоянные стычки только ослабляли государство, и силы таяли с каждым днем.
 Но султану все было нипочем. Он вел себя настолько безмятежно, словно ничего вокруг не происходило, а враг был далеко.
- Ты ученый муж, и уверен, что любишь поэзию, - отвлек Ара от раздумий султан. - Ты читал когда-нибудь поэзию Яссауи или Фирддоуси? Ты знаешь, что «Шах -наме» была посвящена моему предку?
- Мне выпала большая честь прочесть это творение, правитель,- Дала Ар обеспокоенно оглядывался по сторонам. В последнее время он все больше становился тревожным, и видел опасность везде. И не понимал беспечности султана. Каждое утро он начинал день с проверки дозорных в крепости Бала-Хисар, чтобы быть уверенным в бдительности гарнизона. Затем поднимался на стены Кала-е Газниян и беспокойно оглядывал окрестности. Иногда, взяв нескольких воинов, он выходил на конях в дозор, чтобы узнать численость войска гуридов. И каждый раз огорченно отмечал, что враг с каждым разом становился многочисленнее и сильнее. Сильный враг притягивал предателей, удельные князья газневидов все чаще перебегали на сторону неприятеля. Враг готовился нанести сокрушительный удар.
Но Дала Ара не давал себе пребывать в унынии. Он никогда не сидел на месте, и проводил учения со своим отрядом, чтобы солдаты не растеряли свою сноровку и были начеку. Враг был рядом, и бдительность - самое важное оружие воина.
В гарнизоне города были воины разных народов. Здесь были и смуглые пенджабцы, воинственные кипчаки, суровые сельджуки, мрачные пуштуны, огромные алеманы и ловкие персы. Попадались даже саклабы и генуэзцы. И хотя все это разношерстное, пестрое войско, порой с трудом понимало друг друга, но в бою они были единой, мощной силой. 
Дала Ар не был большим военачальником. Он был всего лишь сотником. Но солдаты и командиры его уважали и безоговорочно выполняли приказы. Ведь он умел говорить, а это порой дороже тысячи мечей.
…..
- Мои предки, мой дорогой Ар, собрали хорошую библиотеку, - продолжал говорить султан. – И ты, наверное, знаешь об этом? 
- Да, Великий Правитель, – учтиво склонил голову Ар. – Это большое сокровище.
- Наверное, и твое Джендское хранилище, было большим?
 -Я уже не помню, мой Владыка, ведь был юн совсем. Мне от роду исполнилось 16 зим, когда попал в Газну, – уклонился от прямого ответа Ар. – Для меня, отрока, Джендское хранилище тогда казалось громадным. Но теперь оно кажется маленьким ручейком рядом с таким огромным морем, каким является ваша китапхана – библиотека.
- Ах, мой друг Ар, – улыбнулся султан. – Ты как всегда учтив.
Сотник почтительно промолчал.
- Мы постоянно пополняли книгами нашу сокровищницу: привезли сюда библиотеки из Рея и Исфахана, из Индии и Хорезма, из Бухары и Самарканда, из Багдада и Константинополя. И мало какая библиотека в мире может сравниться с нашей китапханой.
Султан был примерно одного с Дала Аром возраста. Но вместе с тем, в нем удивительным образом сочетались мудрость правителя и детская непосредственность. Он словно тяготился ролью наследника государства, и была бы его воля – вел бы, вольную жизнь воина. Султан был частым гостем в казарме и с удовольствием проводил время с воинами, разделяя с ними трапезу и веселясь под грубые шутки солдат. А в сражениях никогда не берег себя, бросаясь в самое пекло битвы, чем приводил в трепет своих охранников. 
Он был отважным воином. Но если бы все можно решить лишь отвагой. Ведь чтобы управлять государством, нужна не только храбрость, но и хитрость. И порой, возможно, даже коварство. Но султан не обладал этими качествами, и это сильно вредило государству, которое тоже, как книги, по крупицам собирали его воинственные предки. И от великой Газнауи  оставалось все меньше и меньше. Они потеряли такие города, как Хорезм, Балх, земли Мавераннахра и Индии. А опора их государства – город Исфахан, теперь был захвачен врагами. Под угрозой был и Кабул. Враги были со всех сторон, и с хищной жадностью зарились на величавый Лахор и древнюю Газну – последний оплот некогда великой империи.
Но султан по-прежнему пребывал в своем призрачном мире, полным напрасных мудростей и тщетных мыслей. Он говорил о книгах, поэзии, расспрашивал Ара о Дженде и землях вдоль Сейхуна. Султан говорил обо всем, но только не о войне. А иногда, уединялся в своей комнате, проводя дни и ночи за своим любимым занятием – каллиграфией. Когда уставал, приглашал в свои покои поэтов и слушал древние сказания о своих великих предках. Правитель и сам писал стихи, и даже создал несколько диванов . Но сейчас, когда государство в опасности, время не красивых слов, а решительных действий. Но мог ли он, наемник Дала Ар, намекнуть своему правителю о том, что вокруг разгорается пожар. И что пора точить мечи. Надеясь на силу слов и дипломатию, султан слишком доверился соседям, нарушившими все договоренности. Дипломатия – это всего лишь хитрость на время, и только сила оружия была решающим словом в победе. Если дело так дальше пойдет, то Газнауи осталось считанные дни.
-А ты знаешь, Ар, что отец нашего государства, Великий Ала тегин, родом из ваших краев? Ведь он был рабом, захваченным в одном из военных походов у Джендского моря.
-Я не знал, мой правитель, - удивленно поднял на султана глаза Ар. – Он был с берега моря?
- Ты видел Джендское море?
- Нет, султан. Хотя я жил всего лишь в нескольких днях пути, но мне так и не удалось увидеть то море. 
- Жаль, – разочарованно вздохнул правитель. – Я родился и вырос здесь. Как и мой отец. И во мне, наверное, осталось мало тюркского. Мы уже давно не кочевники. Но кровь все рано тянет туда. Мне хочется увидеть эти места хотя бы одним глазом. Я хотел бы вдохнуть запах степи, и увидеть бескрайние просторы наших древних земель. Наверное, они чудесны. 
- Они прекрасны, мой правитель! – порывисто воскликнул было Дала Ар, но застеснявшись своих чувств, смущенно потупил глаза. А ведь он давно забыл о своей давней родине. Или заставил себя забыть, чтобы тоска по родине не мучала его. А в постоянных войнах исчезли любые чувства. И образ родины давно притупился. Но внезапно, именно рядом с султаном, он ощутил сильную тягу к землям, на которых родился. Неужели он так и не смог забыть свою родину? Неужели Дженд, давно оставшийся в далеком мареве прежней, уже несуществующей жизни, не переставал жить в его сердце? 
Султан понимающе посмотрел на него и одобрительно похлопал по плечу.
Правитель все хлопоты по обороне переложил на Саманира, жестокого, но бесталанного военачальника. Солдаты не уважали его и за глаза называли надутым индюком. Слабый командир делал слабым сильное войско. Все было словно заранее обречено, и Газна готовилась к своему возможно последнему бою.
….
Зазвучал азан минарета центральной мечети на площади. Громкий призыв муэдзина поддержали и другие мечети, и город утонул в раскатывающихся азанах. Жители, кто бегом, а кто, не торопясь, поспешили в сторону мечети, чтобы успеть на вечерний намаз.  ним присоединился и султан, несмотря на недовольство следующей за ними стражи. Дала Ар, стараясь не потерять из виду правителя, побежал за ним. Когда они уже подошли к мечети, правитель остановился, и словно что-то вспомнил. И, посмотрев в глаза сотника, доверительно сказал:
- Сегодня я принял важное решение. Оно важно и для меня и надеюсь для тебя. С завтрашнего утра ты становишься хранителем книг нашего дома. Теперь твой долг – охранять не город, а книги. Ты должен сохранить все, что есть в нашей библиотеке, чтобы ни произошло. И даже если падет государство и исчезнем мы, то пусть хотя бы книги останутся навечно. Ты  теперь мой доверенный по письменам. 
Дала Ар немного опешил от такого предложения. Ведь он всего лишь простой воин, давно не бравший в руки эти письмена. Как он может быть хранителем книг? Что он должен с ними делать? И разве нет для этой почетной должности более достойных мудрых мужей?
Но разве он мог отказать правителю? И ему оставалось лишь покорно склонить голову, прошептав взволнованным голосом:
-Вы оказываете мне высокую честь, мой правитель. Я буду стараться не подвести и не осрамить этот почтенный аманат .
И учтиво прижав руку к сердцу, Дала Ар почтительно застыл на месте. Но султан, не дослушав его, смешался с прихожанами и скрылся в дверях мечети.
 
Глава 8. Мелодии Коркыта
Алма проснулась от резкого смеха водителя. Даже не смеха, а скорее от гортанного, громкого хохота. Спросонья она даже успела испугаться, не сразу поняв, где вообще находится. Слишком яркие и подробные были сны, что к реальности приходилось долго возвращаться. Наконец, увидев салон, бескрайние степи за окном, она осознала, где  находилась. И вспомнила маршрут своей поездки – таинственное и загадочное поселение читателей «Тал Жайлау».
 - А мы уже приехали, красавица! – игриво ткнул в плечо таксист проснувшуюся Алму. – А ты, сестренка, всегда такая молчаливая? Ты улыбнись, девочка, эти места любят радость и веселье, а то желание не сбудется.
И захохотал, вернувшись в свое привычное состояние беспардонного автомобильного циника. Пассажиры одобрительно заулыбались. Алма поморщилась от бесцеремонности таксиста. Стоило уезжать от алматинских автохамов, чтобы встретить кызылординского? Таксисты, пожалуй, везде одинаковые. Она недовольно отодвинулась и стала разглядывать на горизонте контуры большого, белого сооружения, к которому автомобиль стремительно приближался.
 Водитель прибавил газу, и через несколько минут они уже были рядом с мемориалом. Водитель лихо тормознул недалеко от входа в комплекс и демонстративно вытащил ключ из зажигания:
- Мы на месте! 
Суетливо выскочив из салона, он подбежал к багажнику и, открыв крышку, стал быстро вытаскивать сумки, словно боялся опоздать куда-то.
- Давайте быстрее, мне нужно успеть в город.
Пассажиры, расслабленно разминая спину и ноги, медленно потянулись наружу, нехотя поднимая дорожные сумки.
- Пусть сбудутся ваши желания! Да храни вас Всевышний, - торжественно воскликнул водитель и, взяв расчет, юркнул обратно за руль и, взревев двигателем, быстро уехал в сторону города. Странный таксист.
-До свидания !– прошептали ему вслед пассажиры. Мужчина взял на руки свою дочку и, подхватив сумку, пошел в сторону мемориала. За ним устало поплелась его супруга. Алма тоже пошла следом.
….
Со всех сторон мемориал окружили паломники. Они были и справа, и слева, и спереди, и сзади. В белых и пестрых платках, в джинсах или костюмах, в чапанах и куртках. Люди разного возраста, расы и профессии шли к комплексу, с удивлением рассматривая это белое, гудящее на ветру сооружение. Что-то было общее было в лицах этих людей. То, что объединяет порой людей разных стран. То, что собирает людей в одно целое, делая непохожих людей родными и схожими. Часть из этих людей шла с кобызом, другие с домброй, а третьи так и вообще с диковинными инструментами словно собирались там играть концерт. А другие паломники, не решаясь сразу зайти внутрь двора комплекса, долго кружились перед входом. Они словно выискивали некую волшебную точку, найдя которую на миг замирали, и некоторое время созерцали устремленное ввысь громоздкое и причудливое сооружение. Затем, кто-то из них подавал знак, и паломники строгим порядком, один за другим, последовательно заходили внутрь ограждения, по пути читая молитвы и приветствуя кого-то невидимого и тайного. Но который тоже явно был где-то рядом. Возможно, они видели самого Коркыта?
Алма видела этот ритуал и рядом с мавзолеем Яссауи. Тогда она не придала значения, но сейчас ее заинтересовало это странное действие, которое сосредоточенно проделывали паломники перед входом в сакральное место.
Много было и туристов, увешанных фотоаппаратами и рюкзаками, для которых мемориал – всего лишь один из пунктов на их маршруте. Но все равно, людей здесь было явно меньше, по сравнению с мавзолеем в Туркестане. Да и комплекс был меньше, всего лишь ряд небольших сооружений, созданных, скорей всего, недавно. Здесь не было старины и истории, которая чувствовалась там. Но здесь была другая, неведомая энергия, которая ощущалась каждой частичкой тела. И эта энергия, видимо, и единила людей, отражаясь особым знаком на лицах, делая их похожими. Странное ощущение, которое Алма не могла до конца понять.
Она решила тоже сразу не заходить. Эта новая энергия придавала странную вибрацию всему телу, что Алма невольно остановилась, ища точку опоры. Интересно, какую точку нужно найти, чтобы понять готовность? 
Она несколько раз поменяла место, двигаясь то вправо, то влево. В голове зазвучали различные мысли, словно с ней стал говорить кто-то неведомый. Но она никак не могла разобрать слова. Так, может быть, именно эти слова ищут паломники? Но тогда кто же она сама, турист или все же паломник? Да и как она может быть паломником, если никогда не верила в   эзотерику. А порой даже высмеивала духовные устремления людей. 
Алма усмехнулась над своими неуклюжими попытками найти точку опору. Чушь, нет никакой энергии. А голова шумит только лишь потому, что она просто устала.
Посмеиваясь над своим воображением, Алма решительно поднялась по ступенькам, и вошла через ворота на территорию комплекса. Гул, который доносился издалека, исходил от огромных белых стел, напоминающих по форме гигантские ковши. Подойдя поближе, она поняла, что это был даже не гул, а мелодия, которая образовывалась от дуновения ветра. И каждый раз, когда ветер становился сильнее, мелодия играла еще громче, а потом затихала, превращаясь в еле слышимое звучание. 
- Мы их называем «Поющие трубы», - раздался над ухом голос. Она вздрогнула от неожиданности и оглянулась. Рядом стоял невысокий пухленький мужчина в очках, одетый в мешковатый, серый костюм. Он был очень загорелым и от этого его зубы казались белоснежными.
- Поющие трубы? – недоуменно переспросила Алма. 
- Да, поющие трубы. Они символизируют четыре стороны света. Вся концепция базируется на взаимогармонии. Не удивляйтесь этому словосочетанию, потому что гармония не бывает односторонней – она взаимная. Видите  (поднял он руку на вершину ковша) эти трубы? Так вот они, повернувшись в разные стороны, вбирают свет мира с четырех сторон света. Эти трубы устанавливают порядок взаимосветения, через который идет распределение тонких смыслов понимания звука.
Заметив удивленный взгляд Алмы, он спохватился, и, вытащив из пиджака визитную карточку, протянул ей с учтивым поклоном головы:
- Покорнейше прошу прощения, я не представился. Меня зовут Галым, я смотритель этого комплекса. 
- Вы гид? – взяла в руки карточку, с интересом разглядывая  собеседника.– А вот мне как раз нужен гид. И я даже могла бы заплатить.
-Ух ты, как заманчиво! – игриво покачал смотритель головой. – Мне всегда приходится работать бесплатно, мало кто предлагал оплату. Да я и не прошу денег, ведь мне нравится рассказывать. Я не гордый, если дают – беру. Но деньги не важны в моей работе, ведь мне нравится то, что я делаю. Это, можно сказать, работа мечты.
Смотритель галантно взял сумкуу Алмы и повел ее дальше, осторожно ступая по мраморным плиткам, покрывающим весь пол комплекса.
- Но я не возьму у вас денег, – вдруг твердым тоном сказал он. – Я мужчина и не беру у женщин денег.
- Это слишком сексистский подход. Современный мир признает только равенство, а не делит людей по полу. Я считаю, что в этом есть гендерная дискриминация. Я зарабатываю так же, как и мужчина. И могу заплатить так же, как и мужчина. В чем разница?
- Так вы феминистка? – усмехнулся смотритель.
- Отнюдь. Я говорю о том, чем живут сегодня люди в XXI-м  веке.
- А позвольте мне остаться в веке двадцатом. А  лучше еще раньше. Мыслями я пребываю еще дальше, где-то в веке десятом. Можно сказать, что я оттуда почти не выхожу, – улыбнулся  Галым.– А вы, девушка, кем работаете?
- В некотором смысле, ваша коллега. Я заведую библиотекой. Она, кстати, скоро должна назваться музеем редких книг. Так что я тоже смотритель.
- Как это прекрасно! – обрадовался мужчина. – Ну, коллегам я тем более готов послужить бесплатно. 
Они приблизились к стелам, возле которых раскинулся амфитеатр с сидящими, словно зрители, туристами. А чуть дальше от них, подняв лицо к небу и закрыв глаза, застыли женщины в зеленых платках. Они словно слушали то, что не слышно другим. Возможно, они слушали этот гул, который доносился из этих труб? А позади них расположились люди с музыкальными инструментами. Но они почему-то не играли, а замерев с инструментами, тоже внимательно слушали звук стелы.
- А что делают здесь люди с инструментами?
- Они пришли к своему учителю. Ведь великий Коркыт был музыкантом. Он создал гармонию звука, которую хотят поймать эти музыканты. Говорят, что услышавший звук, обретает ясное понимание музыки и невероятный талант. Часть из них, кстати, даже не умеет играть. 
- Не умеет играть? А зачем им талант, если его не смогут применить?
-Говорят, благодаря звуку можно за одну ночь научиться играть на инструменте. 
-Неужели это правда? – недоверчиво разглядывала она музыкантов, закрывших глаза, и застывших, словно статуи, в позе ожидания. 
- Некоторым это удавалось. И я сам тому свидетель. Если услышать волшебный звук, люди открывают в себе новые грани. И порой узнают свое предназначение. 
Алма недоверчиво слушала смотрителя и незаметно ухмылялась. Заметив это, Галым нахмурился, и повернулся к ней.
-А я думал, что вы паломница, совершаете зиярат. Хотя, конечно, вы совершенно не похожи на паломницу.
- Ну, в некотором смысле, может быть, я тоже паломница. Может быть, я тоже ищу некий звук. Звук гармонии или там, не знаю, предопределения. Хотя еще ничего не понимаю в этом. И даже не знаю, что означает слово «зиярат».
- Зиярат – это паломничество к святым местам: к мазарам пророков, святых, шейхов, имамов.
- А Коркыт ата был святым?
- В народе он почитается святым. Но я, знаете ли, ученый. И я не воспринимаю сам культ святости. Я подхожу к этому вопросу научно и прагматично. Коркыт– это реальная личность, жившая в XI веке, в эпоху огузов и кипчаков. По некоторым сведениям, у него мама была из кипчакского племени, а отец – огуз.
- Но почему ему приписывают волшебные силы?
- Это нормально. Ведь людям нравится идеализировать прошлое, словно тогда люди жили честнее и праведнее. А люди всегда были одинаковы. Всегда и была та же алчность, блуд, жестокость. Святые – это возможно те, кто не хотел принимать реальный мир. И говоря современным языком, они анархисты или дауншифтеры, и шли по своему пути. А может быть, они были настолько праведны, что в народе сохранилась о них добрая молва. Кстати, не все мусульмане поддерживают культ святых. Другие считают, что зиярат – это ширк , идолопоклонничество. Но, тем не менее, как видите, зиярат очень популярен среди народа.
- А что они делают? - спросила Алма, показав на монотонно раскачивающихся паломниц.
- Они слушают тот самый особый звук, ту самую великую мелодию Коркыта на цветочном лугу, дающую какое-то особое понимание, или некую гармонию. В общем, я до конца не разобрался в этом культе. 
 - На цветочном лугу? – удивленно переспросила Алма.
- Это что-то типа некоего внутреннего состояния. Это духовный макам, который достигается пилигримом на своем пути. И говорят, лишь «очистившиеся» могут увидеть эту мелодию. Именно увидеть, так как звук имеет цвет. В общем, у них там все странно и  запутанно,– скептично хмыкнул Галым. – Люди любят сказки, даже если они взрослые. Ведь сказка никуда не уходит из нашего бытия. Лично я, во всем этом вижу остатки детства, нереализованные мечты и несбывшиеся надежды.
 Туристов стало больше. Они заполонили всю площадь комплекса, оживленно снимаясь на фоне зданий. Стало многолюдно и шумно. И своим шумом туристы заглушили гул башни, на что паломники недовольно морщились. 
- Все здания здесь напоминают элементы кобыза. Вот это, например, ушки кобыза. А видите статую, – указал Галым рукой на большую скульптуру животного. – Это кошкар, здесь он изображает тегі (элемент кобыза, служащий для держания струн).Весь  комплекс – это, по сути, форма большого кобыза.
- Как интересно! – по-новому взглянула на сооружение Алма. –А вы давно здесь работаете? 
- О, да, остаточно  давно  ,– с некой гордостью ответил смотритель. – Я работаю здесь уже десять лет. А по образованию я историк. 
- Историк? – удивилась Алма.
- Почему все    удивляются? – усмехнулся смотритель.
-Простите, я не хотела вас обидеть. Просто мне показалось, что человеку с высшим образованием, ученому, скучно работать смотрителем.
– Почему-то бытует мнение, что смотрители должны быть стариками или старухами. Но я не шыракшы , я музейный работник.
-Мне кажется, интереснее в городе. 
- О, я так люблю свою работу, что мне в городе скучно. У меня прекрасная работа. Взгляните, какие здесь просторы. Какой воздух. Солнце. А река. Сырдарья делает здесь самый красивый и полный поворот, – взмахнул он рукой на неторопливо текущую невдалеке реку. – Да я ни за что не променяю эту работу. 
- Я вам завидую,- мечтательно вздохнула Алма. - А на моей работе, увы, душно и скучно. 
-Так меняйте работу. Переходите к нам, у нас не бывает скучно, - улыбнулся Галым. И взяв ее за руку, повел в другую сторону, подальше от шумных туристов. - Пойдемте, я вам покажу Пирамиду желаний. Нужно пройти семь раз вокруг этой пирамиды ради исполнения задуманного желания. Хотите, чтобы ваше желание сбылось? 
- Конечно! Но у меня миллион желаний, - усмехнулась Алма. – У вас не хватит и дня, чтобы их выслушать. 
- У всех есть желания. Даже у Коркыта были желания. Ведь ему пророчили смерть к 40 годам, поэтому он стал переезжать из города в город, чтобы убежать от Смерти, которая постоянно ступала по его стопам. Так он объездил четыре стороны света и вернулся к родной земле, к берегам Сырдарьи. Ночью ему приснилось видение, в котором он создавал кобыз. Проснувшись, он понял, что обязан изготовить этот инструмент, и тогда сможет избежать смерти. Он срубил целое дерево и вырезал основание. Затем зарезал свою верблюдицу, на которой странствовал эти года, и натянул её кожу на низ кобыза. Потом отловил маленького жеребца и сделал из его волос струны. Завершив изготовление музыкального инструмента, он начал играть на нём. Всё замирало при звуке, издаваемом кобызом. Говорят, что даже река Сырдарья замедляла своё течение. Видите, здесь река сливается с небом, образую единую синюю даль. В древности говорили, что отсюда идет второй проток реки, уходящий в небо. И на ней в лодке приплывает сюда Коркыт, чтобы сыграть свою мелодию вечности.
Алма уставилась на реку, пытаясь увидеть ту самую незримую протоку, по которой приплывал святой.
- По правде говоря, мазар Коркыта смыло водой, и его кости лежат где-то там, - неопределенно указал он в сторону берега реки. – Кстати, вы не слышали историю про сорок девушек, погибших здесь?
- Сорок погибших  девушек?– ошеломленно спросила Алма. – Расскажите, пожалуйста. Очень интересно.
- Тоже древняя легенда. Говорят, сорок молодых девушек услышали мелодию Коркыта и захотели увидеть предмет, который издаёт этот прекрасный звук. Долгим был их путь, и они очень истощились. Когда они вступили в поселение Дешт-и-Кыпчак, 39 девушек погибло от голода, и только последняя хромая девушка смогла добраться до цели, ведь она шла с козой, которая давала ей пропитание. Но недолго длилось её счастье, так как, увидев Коркыт-ата, играющего на кобызе, она упала замертво. 
- Ужас какой, - пробормотала Алма. – Зачем молодым девушкам идти на неведомый звук, да еще рискуя жизнью?
- Неважно, была ли такая история в реальности, но она метафорична, - сняв очки, задумчиво протер их, Галым.– Сила искусства выше жизни. Дух вечен, и в музыке он находит бессмертие.
- Ничего не поняла.
- Коркыт искал бессмертие и нашел его через звук кобыза. И нашел бессмертие в духовном звуке. Звук, который услышали девушки, тоже сделал их бессмертными, сменив их физическую оболочку на духовную, бессмертную. Искусство никогда не умирает.
В этот момент громкий автомобильный сигнал привлек их внимание. Она оглянулась и увидела долговязого мужчину в кепке, державшего в руках ветку и книгу. Это было знаком, по которому она должна была узнать встречающего ее человека. Она досадливо оглядела его. Так не хотелось расставаться с этим уютным смотрителем. И хотелось слушать и слушать его сказочные истории, очаровывавшие своим волшебством и иллюзорностью. Но этот худой мужчина в кепке вернул ее в реальность, напомнив о цели поездки и почему-то, о прошлых разочарованиях.
- Увы, мне нужно ехать, – расстроенно взяла она сумку из рук Галыма. – Нужно ехать, хотя и очень не хочется. А хочется и дальше бродить здесь между зданиями, слушая божественную мелодию кобыза. И впитывать мудрость ваших слов. Вы великолепный рассказчик .
- Только разговорились, – тоже расстроился смотритель. – Приезжайте тогда в субботу, у нас тут будет международный фестиваль "Коркыт и музыка Великой степи". Сюда съедутся ученые, музыканты, писатели, поэты, культурные и общественные деятели. Я был бы рад увидеть вас.
- Я не обещаю, что приеду. Но очень хотела бы, - в нерешительности стояла она, не желая расставаться с интересным собеседником. – Теперь мой путь и время не принадлежат мне.
- Но только вы решаете, как ими распорядиться, – пожал ее руку Галым. – Прощайте. И надеюсь, скоро свидимся.
Она молча стала спускаться к ожидавшему ее водителю.
- Я почему-то уверен, что вы еще вернетесь сюда, - крикнул ей вдогонку Галым. – Ведь сюда возвращаются познавшие.
- Познавшие! Познавшие! - гудели за ним трубы, играя музыку ветра.
- Я надеюсь, Галым! – крикнула она, не оборачиваясь. – Я надеюсь, что познаю и вернусь.
А водитель уже заводил двигатель.
 
Глава 9. Азия Дауысы 
1994 год, Алматы.
Перед глазами все расплывалось. Словно в фильме, где специально замедлили кадры, чтобы в тягучих фрагментах зритель мог лучше разглядеть все то, что происходит внутри. Но Алма чувствовала себя так, будто она была как внутри, так и снаружи. Кадры иногда ускорялись, и она подвисала, отстав от бурно текущих буйных, но непонятных фрагментов, уходящих, как поезд, вперед. И оказавшись в некоем странном межкадрье, она судорожно двигала локтями, чтобы выплыть из этого расплывчатого болота вязких образов. Алма не помнила частностей или подробностей. У нее сбился четкий хронометраж, по которому она строго двигалась в своей повседневной жизни. Здесь все было по-другому. Здесь была другая реальность, которую создавал Арман, превращая, словно волшебник ,все вокруг в некую мистерию. Иногда не хватало сил и палитры эмоций, чтобы ощутить всю полноту той радости и восторга, которые окружали ее в эту ночь. И она с удивлением находила в себе все новые и новые ощущения, о существовании которых даже не догадывалась. Порой, бурлящие внутренние эмоциональные потоки не совпадали с тем, что происходило вокруг. Словно было две Алмы: одна, парила где-то там, высоко в небе, где рядом был Арман, и вечное синее небо, наполненное нежностью, любовью и безумной радостью. А другая, глупо улыбалась, с удивлением озираясь на огромный стадион Медео, прожектора, ночное небо и буйство, творящееся вокруг. И эти два мира то сливались, то расходились.
Алма даже не помнила, как вообще они оказалась здесь? Все произошло так быстро и неожиданно, что она внезапно осознала, что сидит среди зрителей концерта «Азия Дауысы» на Медео.
- Азия Да-Да-Дауысы, – неслось откуда-то издалека, с крошечной сцены снизу, где было много света, неонов, красных огней и странных верблюдов, величественно восседающих рядом со смешно прыгающими артистами на сцене.
- Верблюды, – глупо хихикала она. – Верблюды. – Показывала она пальцем туда.
Но ее никто не слышал, потому что было шумно. Ее голос тонул среди всего этого дикого гвалта и сумбурного веселья, творящегося вокруг. Все сиденья были заняты выпускниками, которые прыгали, пили, кричали, полной силой ощущая свою свободу и взрослость. Вокруг слышалась радостная и в то же пестрая разноголосица из пьяных голосов одноклассников, пьющих прямо из бутылки шампанское, оглушительной музыки и аплодисментов зрителей. И в этом тумане всеобщей радости, Алма вдруг четко осознала, что она находится здесь и сейчас. И нет никакой другой реальности, кроме этой. Реальности, где рядом находится Арман, а вокруг высятся утыканные зелеными елями горы, и сверху мерцают только зажегшиеся молодые звезды на небосклоне. Это восторженная реальность, которую она хотела бы растянуть до бесконечности.
- Арман, Арман – где мы? – бессвязно шептала она, и голова кружилась от избытка ощущений, которых было так много в эту ночь, что она не успевала переварить. Слишком много для домашней девочки, слишком громко для тихой школьницы.
- Это же Медео? Медео? – вдруг кричала она и, закрыв глаза, на миг застывала, вспоминая школьный бал, автобус, дорогу, и другие фрагменты изменившей ей памяти, временами ярко вспыхивающие в ее блуждающем воображении.
- Хочешь еще? – хлопнул кто-то ее по плечу. Она вяло открыла глаза и увидела вечно улыбающегося Талгата, присевшего рядом. Он курил папиросу со сладковатым, тошнотворным запахом. Жадно затянувшись, Талгат на миг задержал дым внутри, и замер. И, не выпуская дым, он молча протянул ей дымящуюся папиросу. Алма подняла было руку, чтобы тоже затянуться, и заправски замереть, как это картинно сделал Талгат. Но кто-то перехватил ее руку.
- Ты уже достаточно   покурила ,– раздался требовательный голос Армана.– Для первого раза тебе этого более достаточно. И вообще, не связывайся с этой гадостью, она многих людей сгубила.
- Арман, разреши хоть чуточку, – стала жалобно клянчить Алма. – Обещаю, больше не буду.
- А кто будет нести до дому? Мне потом придется нести тебя на руках.
-На  руках? – глупо захихикала она и уткнулась в его плечо: - Я хочу, чтобы ты нес меня на руках. Высоко-высоко. Далеко-далеко. К тем звездам на вершине.
- К тем звездам? – оценивающе посмотрел Арман на вершину плотины, куда вели белеющие в ночи ступеньки.
- Танцуем все! – закричал одноклассник Игорь и изо всех сил засвистел, заснув пальцы в рот, одновременно подпрыгивая на на сиденье. Другие выпускники тоже забрались ногами на сиденье, и затанцевали, подпевая выступающим на сцене артистам. А остальные продолжали пить алкоголь, расположившись группами между рядами. И не было рядом с этими разнузданными юнцами вчерашних учителей, кроме веселья и хаоса.
- А кто это поет? – прищурившись, стала разглядывать тоненькую фигурку на сцене Алма.
- Это Патриция Каас.
- Патриция Ка-а-ас? – восторженно воскликнула Алма. –Я же обожаю ее песни Ур-ра! Браво! – стала она хлопать, неуклюже подпрыгивая на  сиденье.– Ур-ра! Браво! – подхватили ее возглас одноклассники, подняв пластиковые стаканы. – Пьем за окончание школы.
Выглаженные платья и костюмы уже помялись. Прически растрепались. У выпускниц потекла тушь, но им было уже все равно. Торжественная, гладкая часть вечера прошла. И теперь можно и радостно помяться. Временами ругаясь, матерясь, толкаясь и веселясь, они пытались прорваться вниз, где на большой площадке, недалеко от сцены танцевали люди. Но суровые полицейские оттесняли их обратно, а особо буйных забирали с собой. И с каждым разом выпускников становилось все меньше и меньше: часть заснула прямо на скамейках, другую забрала полиция.
Талгат все-таки всунул Алме папиросу, незаметно от Армана. И она, воровато оглядываясь, судорожно затянулась. Едкий, сладкий дым обжег ее рот и легкие, из глаз потекли слезы. В горле запершило. Алма с трудом выдохнула дым и надрывно закашлялась. Голова резко закружилась.
- Ха-ха-ха! Шшшш, – зашуршал голос Талгата, а сам он превратился в пернатое существо с головой ящерицы. – Я же говорил.
- Я же говорил! Я же говорил! – шипел в ее голове звериный шепот.
Дальнейшее она помнила смутно. Пышные хвои на горе Мохнатка вдруг превратились в косматые чудовища, пытающиеся схватить ее своими длинными лапами.
- Спаси, Арман! Меня окружают драконы! – испуганно прижималась она к Арману. А тот лишь посмеивался, шутливо отгоняя, словно сказочный герой, грозных монстров. И снова звучал едкий, как его «папироска», трескучий смех Талгата, превратившийся в воронье карканье:
- Кар! Кар! Я же говорил! Кара! Кар! Ха-ха-ха!
Сидевшая рядом Айгуль из 11 б вдруг стала похожа на мультяшную героиню Гайку. Она что-то быстро тараторила, но Алма не успевала понять смысл сказанного, и лишь хохотала. А огромное ущелье хохотало вместе с ней, кружась в безумном хороводе с беснующейся толпой, звездами, прожекторами и томной Патрицией Каас, которая выводила мурлыкающе и томное:
Il joue avec mon cœur
Il triche avec ma vie
Il dit des mots menteurs
Et moi je crois tout c'qu'il dit
Leschansonsqu'ilmechante
А перед глазами плыл откуда-то появившийся в воздухе загадочный петроглиф.
….
Равномерно качаясь, пыхтя, Арман нес ее на руках по ступенькам. И каждый следующий шаг давался ему тяжелее. Временами он останавливался, чтобы передохнуть. Но, чуть отдышавшись, упрямо шел дальше, не выпуская из рук девушку.
А Алма все больше трезвела. С каждым шагом ее голова прояснялась и одновременно становилась тяжелей. Руки бессильно болтались, вздрагивая от каждого шага. А ноги гудели, и новые, лакированные туфли на высоких каблуках, сильно сжимали ступни. Она потянулась, чтобы сбросить ненавистные туфли, но ничего не получилось. И она безвольно откинулась на руках Армана, считая ступеньки, по которым они шли.
- Раз-да-три!
Вот уже они прошли сотни шагов, а конца этим ступенькам все не было и не было. Алма сбилась со счета, и стала заново считать. Но голова так сильно болела, что она опять сбилась и, рассердившись, бросила это дело. Она слегка приподнялась и посмотрела через плечо Армана вниз. Концерт давно закончился, и стадион был пуст. Не было ни артистов, ни музыки, ни даже автобусов рядом со стадионом. Ущелье утопало в безмолвной темноте. 
- Арман, а куда ты меня несешь? – осторожно спросила она.
- Я всего лишь выполняю твою просьбу, ведь ты просила отнести тебя к звездам. 
- Звезды находятся на плотине? 
- Оттуда к ним близко, – задыхаясь от ходьбы, отрывисто ответил он. - Я загадал, что если пройду с тобой все эти 842 ступеньки, то нам будут доступны любые вершины в жизни. И по жизни нам легко будет идти.
- Но позволь мне пойти самой. Я вижу, как тебе тяжело. Опусти меня на землю, и я пойду рядом.
- Нет, милая. Я должен пройти весь путь с тобой на руках. В этом и суть пути. Я мужчина, а ты моя женщина. Я пронесу тебя через все невзгоды, которые могут встретиться на нашем пути.
Алма недовольно замолчала и откинула голову назад. А перед глазами раскинулось огромное небесное одеяло с бесчисленными мириадами звезд. Они были настолько живыми и близкими, что она невольно протянула руку, чтобы потрогать их. Но звезды лишь казались близкими и были такими же далекими, как и эта вершина, до которой они никак не могли дойти. Каждый шаг Армана отдавался гулким звуком в тяжелой голове Алмы. Мозоли нестерпимо саднили.
- А как мы доедем до дому? –беспокойно спросила она. – Ведь автобусы все уехали?
- Неважно, – отмахнулся Арман. – Доедем, долетим, доплывем. Важно дойти наверх, а остальное вторично.
Ох и упрям же этот Арман! В своем желании добиться своего, он становился неистовым.
- Раз-два. Раз-два-три! – Она, словно тюк на верблюде, безвольно раскачивалась на руках Армана. С каждым шагом становилось прохладнее и трезвее, а весь радостный кураж куда-то улетучился. Уже не грели ни Медео, ни эти ступеньки, ни даже сам Арман. Никого вокруг не было, а наверху их ждала пугающая темнота. Ей вдруг стало страшно. 
- Пошли домой, Арман. Прошу  тебя,– взмолилась она. – Может быть, мы дойдем в другой раз, но не сегодня? Позволь мне слезть с твоих рук, я устала. Я не хочу идти дальше. –закапризничала она.
Тяжело дыша, Арман остановился. Пот лил градом с его высокого лба. Обреченно посмотрев наверх, он тяжело вздохнул. Было далеко до вершины, а он уже выдохся. Арман нехотя поставил ее на ноги. 
- Может быть, немного отдохнем, и продолжим наш  путь?– неуверенно сказал он, успокаивая сбившееся дыхание. – Но мы должны обязательно пройти все ступеньки, чтобы сбылись наши желания.
- Нет, – решительно сказала Алма. – У нас все лето впереди, еще много раз дойдем. А сейчас я хочу домой.
И, сняв туфли, пошла вниз, осторожно ступая босыми ногами по каменным ступенькам. Арман хотел остановить ее, но она ушла так далеко, что он уже и сам был рад, что не придется опять ее тащить. А ведь они не прошли и половину пути.
Он стоял в замешательстве, не решаясь идти за ней, и в то же время ему было жалко сходить с пути, ведь столько уже пройдено. А своенравная Алма уходила все дальше и дальше. Удрученно вздохнув, Арман досадливо махнул рукой, и понуро поплелся за Алмой.
- Ты не наденешь свои туфли? – крикнул он ей вслед. – Ведь холодно. Ты можешь простудиться.
-Я от них устала, хочу идти босиком, – упрямо отозвалась она. – Идти до самого дома.
Они спустились к стадиону, и, обойдя его, пошли пешком к светящемуся внизу яркими огнями городу. 
 
Глава 10. Степной беркут
Сверху беркуту было видно многое. Отсюдаь, с высоты его полета, земля выглядела выпуклой и маленькой. А домики становились крошечными, как и люди, словно муравьи, копошившиеся возле своих коробочек. Они были заняты таким же крошечными, как и они, рутинными делами. И только он, степной орел, царь выси и король безграничного горизонта, величественно парил, снисходительно разглядывая земную суету. Разглядывал, чтобы камнем упасть вниз и молниеносно схватить добычу, которую долго высматривал. Но только подальше от людей. В глухой тишине, где были его, беркута, степные земли.
 Но в последнее время его степь изменилась. Живность, которой он питался, стала исчезать. Стало меньше птиц, сурков, зверьков и сайгаков. И порой, чтобы поймать иную добычу, приходилось долго парить в небе, выискивая хотя бы тушканчика, а то и просто маленькую мышку, на которых он раньше и не позарился бы. Степь его все больше и больше унижала.
Некоторые его молодые собратья от отчаянья и голода, повадились подбирать остатки человеческой еды, подворовывая в поселениях. Это было унизительно для беркута. И это было опасно, ведь люди никогда не приносили хорошего степным орлам. Люди жадно захватывали все земли в округе, наводнили степи железными коробками, отравляли воздух своими творениями. Люди запускали огненное железо ввысь, разрывая священное небо. И эти хвостатые огненные чудовища с оглушающим ревом устремлялись в небо, пугая животных, птиц и их, степных правителей выси. От этой огненной отравы все вокруг вымирало. Гибли травы, вымирали животные, исчезали птицы. А потом все замирало, и в степи надолго устанавливалась мертвая тишина.
Орел с ужасом вспоминал эти хвостатые чудовища. Когда раздавался гул, предшествующий полету этих чудовищ, он улетал в сторону моря, где наловчился ловить рыбу. Но и там были шумные и жадные люди, убивающие море и рыбу. А солнце, видя человеческую жестокость, беспощадно выжигало и без того высохшую землю, покрывая песками все вокруг. Море постепенно превращалось в песок.
Трудно стало охотиться белоголовому орлу. Он давно не пробовал мясо сайгака, ведь жадные люди перестреляли их. А другие животные внезапно исчезли после того, как стали падать эти железные птицы.
 Беркут и раньше не любил людей, стараясь держаться от них подальше. Но после всего этого, стал их еще больше ненавидеть. И стал мстить им, воруя их скот, птицу и другую живность. А однажды, прямо со двора унес маленького пса. Сделал это специально, чтобы заставить замолчать это крикливое существо, мешающее ему.
Беркут боялся людей, как и все в округе. Все звери и птицы пытались избегать этих жестоких, жадных и шумных существ. Но еще больше, он их ненавидел.
Беркут вошел во вкус, и теперь нападал лишь на стада, воруя ягнят. И с каждым разом он воровал чаще и жестче. Люди виноваты в том, что живность исчезла в округе. Так пусть платят за это.
Паря недалеко от местности Кумтас, он заметил на склоне холма небольшую отару. Его зоркий взгляд заметил среди них еле державшихся на тоненьких, неокрепших ножках новорожденных ягнят. Вот она, добыча и возможность принести птенцам корм. Но в то же время это и большой риск. Когда имеешь дело с людьми, возможны всякие неожиданности.
Беркут сделал несколько кругов, выискивая самого слабого и маленького ягненка. Но даже самый маленький уже был достаточно крупным, чтобы можно было его мгновенно унести. А скорость – вопрос выживания, ведь рядом бегала большая собака. Да и пастух, наверное, рядом, и не преминет пальнуть в него.
Орел поискал глазами пастуха и нашел его, мирно дремавшего в тени саксаула. Старый чабан вряд ли успел бы защитить стадо, но собака была очень резвой и уже заливалась лаем при виде большой птицы.
Белоголовый сделал еще несколько кругов вокруг отары и решил не рисковать. Лучше он поищет добычу поменьше. Он еще разберется с этой отарой, и утрет нос  горластому псу. А пока поищет добычи поменьше. Подойдут и ласточки, хотя бы вон те, что парой летели вдоль реки. Он уже немолод, и ему нужно беречь силы.
Но внезапно послышался звук двигателя. Из-за холма вынырнул автомобиль, и, грохоча железом, затрясся по пыльной дороге вдоль реки. Ласточки, увидев хищника, быстро спикировали вниз и полетели рядом с автомобилем, буквально прижавшись к нему. Беркут, уже стремительно летевший вниз к своим жертвам, увернулся от несущегося прямо на него автомобиля, и гневно, взмахнув крыльями, воспарил опять в свою привычную высь. Опять человек со своим шумным железом. И снова он некстати. Человек всегда некстати в этих краях. Беркут сердито развернулся и полетел в сторону моря, надеясь, что хоть там нет людей.
….
Водитель должен был встретить ее в Кызылорде, но она решила сама доехать до мемориального комплекса, чтобы увидеть его сама. Шофер был неразговорчивым, мрачным мужчиной, всю дорогу не проронившим ни слова. Он молча крутил руль, уставившись на дорогу, временами ловко уворачиваясь от кочек и ям.
Молчала и Алма, угрюмо рассматривая парящего в небе орла. Как бы она хотела хоть на миг оказаться птицей, чтобы улететь из этой давящей молчаливым дребезжанием, машины. И заодно от города, от степи, от реки и, возможно, даже от гор. Туда, где совершенно новый ландшафт и неизведанные ощущения. Туда, где новый смысл и другие ощущения. Улететь от тоскливого комфорта быта и однообразия ее серой жизни, которая стала так очевидна в этой странной дороге. Уйти от того, что казалось, так долго грело ее все эти годы, но оказалось бессмысленным холодом. Но птица обязательно где-то садится, никто не может улететь далеко от земли. Так и она должна найти свое дерево, на ветке которой нашла бы свое место. Ведь сбежав из своей библиотеки, она так и не сбежала от своих мыслей.
Рядом летели ласточки. А орел куда-то исчез, видимо ему тоже стало тоскливо от вида этого нелюдимого водителя и старой колымаги. И небо как-то сразу стало пустым и тоскливым, а яркая синева словно на глазах посерела.
В одном из оврагов автомобиль так резко крутануло вбок, что Алма невольно вскрикнула, ухватившись за ручку. 
-Осторожней! 
Но водитель умело выровнял баранку и, переключив со скрежетом коробку передач, невозмутимо прибавил скорость, подскакивая на ухабах в некой безмолвной дикости. Он чем-то напоминал одноклассника Алмы Жабая своей нелюдимостью и немой остервенелостью, с которой вел автомобиль. Наверное, такой же своенравный упрямец, каким был Жабай.
Тем временем они поднялись на холм, где чуть замедлились, пока водитель опять со скрипом не переключил скорость передач. И тут же рванули вниз к реке, словно каскадеры, прыгая на бугорках, рискуя вылететь и перевернуться. Но теперь Алма была мстительно беззвучна и вызывающе хладнокровна: дикарь больше не испугает ее.
Подъехав к берегу, они остановились. У реки их ждал невысокий коренастый мужчина в длинных, выше колена резиновых сапогах и  теплом меховом жилете, надетом поверх водолазки. Обветренное угрюмое лицо и цепкие глаза, испытующе рассматривающие пассажирку из-под лохматых бровей, были такими же, как и у водителя. Но у речного мужчины был низкий, покатый лоб и широкий нос с оттопыренными ноздрями. А водитель был горбонос. Они совершенно не были похожи, но что-то их неуловимо роднило. То, что обычно бывает у внешне непохожих членов одной семьи. 
Водитель заглушил двигатель и, вместо того, чтобы выйти, молча уставился на мужчину через окно. А тот, вместо того чтобы поздороваться, внимательно и даже враждебно разглядывал пассажирку, буравя ее глубоко посаженными волчьими глазками. Алме стало неуютно. Насмотревшись, мужчина неторопливо подошел к машине и не спеша оглядел салон. И лишь потом слегка кивнул водителю, словно разрешал ему выйти. Тоже немой, подумалось Алме, и, сердито распахнув дверь, она демонстративно вышла из машины. Речной мужчина слегка усмехнулся и пошел к реке. А за ним пошел водитель. 
Алма, недоуменно оглядываясь, на миг застыла на месте, удивленная демонстративным равнодушием немых незнакомцев. Ноте уходили все дальше к реке, и ей пришлось последовать за ними, взвалив на плечо свою сумку. Ее неприятно удивила эта бестактная и грубая встреча. Впечатление от неведомого Тал Жайлау пока было неприятным. Она опять стала тихо ругать себя, укоряя за то, что согласилась на эту авантюру. Так они шли втроем, двое угрюмых мужчин впереди и сердитая женщина позади. Наконец они дошли до лодки и взобрались в нее. Алма уселась на корме, подложив под себя сумку. И молча уставилась на реку.
На работе у Алмы почти не было разговоров. Ее замкнутость не способствовала широкому общению. В библиотеке порой можно не разговаривать неделями. Но здесь ей хотелось общения. Ей хотелось хоть какими-то словами разбавить утомительное однообразие дороги. И она с удовольствием осталась бы там, у мемориала Коркыта, где был словоохотливый и учтивый смотритель Галым. Глаза бы ее не видели этих безмолвных спутников. Но уже поздно, и назад дороги нет.
Тем временем речник оттолкнулся веслом, и они отплыли от берега. Алма продолжала безучастно сидеть на корме, равнодушно разглядывая водную гладь реки, которая и то, наверное, была живее этих молчунов.
Через некоторое время перед ними показалась роща, где от реки уходила протока, заросшая камышами. Они свернули по ней, и Алма слегка наклонилась, прикрываясь руками от стеблей, бьющих по лицу, и невольно оглянулась назад. Угрюмая пара, почему-то странно улыбаясь, наблюдала за ее неловкими попытками. Неожиданно эти люди умеют улыбаться, и от этого почему-то стало легче на душе. Она тоже улыбнулась им и опустила руку в реку, чтобы зачерпнуть немного воды.
Временами, об лодку что-то ударялось, и сбоку раздавался всплеск и кругами расходился по воде. А иногда среди камышей мелькали какие-то животные, которых отсюда не было видно. 
Наконец они подплыли к деревянному причалу, возле которого были привязаны еще несколько таких же деревянных лодок. Все лодки, почему-то, были без моторов.
Перед ними предстал аул, состоящий из множества юрт, расположенных по кругу. А сзади них высилось что-то большое и громоздкое, похожее на башню. Уже темнело, и в некоторых из юрт зажигались огни. Среди юрт никого не было видно.
Речник спрыгнул на берег и привязал лодку к деревянному колышку. Кивнув Алме, он молча пошел к аулу. Второй же остался сидеть на месте, невозмутимо наблюдая за действиями своего товарища.
Алма тяжело взяла сумку. Плечо заныло от тяжести сумки и дороги. Но горбоносый даже не шелохнулся, и продолжал сидеть на своем месте, не предложив помощь. Странные, однако, люди. В них словно нет никакого такта, ничего человеческого. Да и люди ли они вообще? Нарочито вздохнув, Алма стала перелазить через борт. Лодка задрожала, и она чуть не упала. Но горбоносый словно окаменели даже не посмотрел в ее сторону. Боже мой! Куда же она попала.
Наконец она сошла на берег и пошла следом за речником. Идти было тяжело, ботинки утопали в песке. Иногда она спотыкалась о невидимые в темноте кустарники, и тогда начинала ругаться вслух. Но она поскорее хотела дойти до любого дома, где звучала человеческая речь. Долгое молчание действовало угнетающе.
Алма с трудом доплелась до ближней юрты, где возле входа дожидался речник, и, не глядя на него, сердито вошла внутрь, протискиваясь через узкую дверцу. Внутри было светло и тепло. Приятный запах еды сразу ударил в ее нос, и она поняла, как же  проголодалась. Целый день во рту не было ни крошки.
И самое главное, внутри был живой человек, который умел разговаривать. И человек, увидев ее, радостно всплеснул руками. Это была молодая девушка, одетая в простое белое платье, подпоясанное широким ремнем.
-О, наконец-то. Мы вас заждались, – восторженно воскликнула молодая девушка и, подбежав к ней, подхватила ее сумку. – Ужин уже давно ждет вас. 
В центре стоял низенький столик со скромной снедью.
- Присаживайтесь за стол! – пригласила она к столу.
Алма часто забывала поесть, за что мама ее ругала, считая, что кто недостаточно серьезно относится к еде, тот никогда не выйдет замуж. Но сейчас она от голода чувствовала слабость, и еда была как нельзя кстати.
- Спасибо большое, – благодарно улыбнулась Алма, и внутри разлилась приятная усталость от чего-то человеческого, которого она была лишена все это время. Теперь можно расслабиться, она, наконец, доехала. И, пожалуй, все не так уж и плохо.
Речник не стал заходить внутрь и незаметно исчез в темноте. А Алма только и была рада, словно избавилась от тяжелого груза.
- Меня зовут Зере, – представилась миловидная женщина, разливая  чай.– Я буду вашим сочитателем.
- Сочитателем? – удивленно спросила Алма, нетерпеливо отламывая кусочек лепешки. – Что это такое?
- Это значит, что теперь мы с вами самые близкие друзья, – почему-то радостно рассмеялась девушка.
Что же, сочитатель звучит не страшно, усмехнулась Алма, и отпила глоток горячего травяного варева, которое девушка назвала чаем. Б-р-р-р! Такой чай она не сможет пить.
Она с любопытством огляделась. В отличие от искусственно-праздничных, временных юрт, которые устанавливались в городе на Наурыз, эта была обжито-жилой. В ней явно жили люди. Это чувствовалось во всем – в стеганых одеялах-корпе, сложенных на сундуке. В кухонной утвари, аккуратно расположенной вдоль стены. В легком беспорядке и запахе, который выдавал жизнь пространства. Но аромат юрты был не просто живой, но и разнобразный. В нем смешались запахи еды, душистых трав, реки и почему-то книг. Алма еще раз оглядела слабо освещенное пространство юрты, но нигде не увидела книг. Но тем не менее здесь пахло книгами. Она ни с чем не спутает этот знакомый аромат, состоящий из запаха горького миндаля, яблочных семечек, ванилина и краски, подтверждающие, что здесь есть выдержанные временем, достаточно пожившие книги.
Алма взглянула наверх, куда через открытый шанырак  прямо в небо струился дым из очага. 
А кипящий на тлеющих угольках чайник временами шипел, нетерпеливо выплескивая воду из чайника.
– Дорога не утомила вас? – спросила Зере.
- Нет, не очень, - соврала Алма. Хотя, она очень устала от дороги. Но больше всего утомили мрачные спутники и та тоскливая неопределенность, которая не покидала ее все это время. Но то ли эта милая хозяйка, то ли чай, а может скромная, но вкусная еда растопили в ней остатки тяжести, и ей стало неожиданно легче. – Только ребята были неразговорчивы.
- Ах, эти двое, – рассмеялась девушка, обнажив щербинку на верхних зубах. – Это молчальники. Слова из них не вытащишь. Но у нас не все такие.
- Это тоже сочитальники? – ехидно спросила Алма.
- Эти – нет, они книжники, - почему-то опять рассмеялась она.
- А-а-а, книжники, – иронично ухмыльнулась Алма, словно поняла все то, что говорит эта странная девушка. – Ну что же, это прекрасно. Осталось узнать, кто такие эти загадочные книжники.
- Да вы завтра все  узнаете,– пододвинула к ней тарелку Зере. – А сейчас поешьте. 
….
После того как поели, накатила такая усталость, что сразу захотелось спать. Зере постелила ей рядом с собой. Затушив горящую керосиновую лампаду, она улеглась спать. В юрте стало тихо, только были слышны ровное дыхание девушки и странный далекий звук, словно кто-то играл печальную, дребезжащую мелодию.
Несмотря на усталость и сонливость, Алма никак не могла заснуть. Ворочаясь с боку на бок, она пролежала больше часа с открытыми глазами. Через круглый купол юрты на нее смотрел кусочек звездного неба. Было достаточно прохладно, и Алма натянула одеяло почти до самых глаз.
Пытаясь не разбудить соседку, она незаметно вытащила из сумки телефон и включила его. Но мобильной сети не было, и аппарат, немного помолчав, вдруг запиликал и “разряженно” выключился. Алма оглянулась по сторонам, пытаясь найти какой-нибудь источник питания, но не было никакого намека на существование электричества.
- Здравствуй,  средневековье! – почему-то прошептала она. – Прощай, цивилизация!
И, обреченно вздохнув, откинула голову на подушку и бессильно закрыла глаза, слушая далекую и печальную мелодию, льющуюся откуда-то свысока.
 
Глава 11. Аманат султана Алима
Лахор,  XII век.
Ар стоял на стене города и разглядывал тяжелые корабли, заходящие в форт Шахи-кала , и вспоминал свой родной Сейхун. Там, откуда был родом, он никогда не видел таких огромных и быстроходных галер.Да и сама река была не столь многолюдной и судоходной. Сейхун тек ровно и беспечно, не отвлекаясь на суету различных суден.Так же, и тысячи лет назад. Сейхун был нетороплив и неспешен, и его воды принадлежали только ему, а не людям. А здесь, на реке Рави, рябило в глазах от обилия различных кораблей и лодок. Здесь было шумно, многолюдно, и суетливо, река была словно встревоженный улей, а между кораблями сновали маленькие и маневровые парисалы .
В последнее время Ар все чаще вспоминал Сейхун. После разговора с султаном Алимом, что-то надломилось в нем, и прежняя жизнь показалась невыносимо пустой и напрасной. Он занимался тем, для чего не был рожден. Но был ли выбор у пленника, ведь ему нужно было выживать? Он стал воином поневоле и просто пытался делать свою работу хорошо. 
Дала Ар с улыбкой наблюдал за потрескавшимся парисалом, которым правил загоревший до черноты мальчишка, и невольно вспоминал свое детство в родном Дженде. Свою лодку, которая была спрятана в роще Тал су. Таким же, как этот маленький лодочник, смуглым мальчишкой он ходил ночью на рыбу. И наловив больших сазанов, он тайком возвращался в свою каморку, в небольшую пристройку при Доме Чтения, где провел свои шестнадцать лет. А утром как ни в чем не бывало приступал к своим обязанностям прилежного ученика Хранителя Книг. Кроме дяди, у него никого не было. Дядя заменил ему и отца, и мать и стал его наставником и учителем. И не было для него никого на этом свете ближе дяди. Он научил его писать, читать. Дядя, Хранитель Книг города Дженда научил его любить письмена. И Дала Ар отдавал все свое свободное время любимым книгам. У него не было друзей, у него были лишь книги.
А теперь он сам стал Хранителем Книг, и нет рядом дяди, который мог бы его научить. Ему нужно было спасать книги, хотя нужно было спасать страну, ведь вражеское кольцо сжималось вокруг Газнауи. Они уже потеряли Газну и Забулистан, и им пришлось бежать в Лахор, их последний оплот.
…..
О существовании Дома Мысли   Газны знали не все. Это было сокровенное сооружение, скрытое от посторонних глаз. Простым жителям было необязательно знать о нем, но Дала Ар давно знал, что это величественное здание, находящееся в южной части  , было тем самым Домом, о котором ходят легенды. Говорили, что внутри книгохранилища живут древние старцы, которым по тысяче лет. И они никогда не выходят наружу, так как от солнечного света могут мигом рассыпаться в прах.
Сама арка была отгорожена от хисара  высокими стенами, а на входе, у ворот стоял грозный караул, который никого не пропускал внутрь. Дала Ару можно было дозволено входить во дворец, ведь он считался другом падишаха. Но сам Дом Мысли оставался запретным и для него. И лишь во время прогулки с правителем по аллеям дворцового двора. Дала Ар украдкой издалека видел таинственную китапхану, спрятанную в глубине Сада Поэтов. Он не был писарем, лекарем книг или поэтом, которые могли попасть в заветное здание. Он всего лишь простой сотник, живший в рабаде . Пусть он даже друг правителя, но никакого права у него не было входить в это ставшее сакральным книгохранилище.
Дала Ар давно не держал книг и даже представить не мог, что когда-нибудь может войти в этот Дом Мысли, в котором скрыты многие тайны мира. Он был счастлив уже тем, что султан оказывал ему честь своим вниманием. И пусть правитель считает, что он должник Ара, но ведь тысячи воинов хотели бы оказаться на его месте. И хотели бы быть рядом с правителем во время его вечерней прогулки, чтобы быть готовым в любой момент отдать свою жизнь. Разве это не высшая награда для воина?
Но Дала Ар даже не мог мечтать, что правитель может ему доверить самое сокровенное дома Газнауи – книги. И после того вечера возле мечети Газны, Дала Ара не сомкнул глаз до самого утра. Впервые за долгое время он испытал волнение. Даже перед большими сражениями у него не было такого беспокойства, как после предложения падишаха. И словно не было многих лет воинской жизни, он вновь окунулся в ощущение книжного трепета и благоговения, которое оставил там, на своем шестнадцатом году жизни джендского переписчика.
Наутро, как только пропели первые петухи, Дала Ар вскочил со своего ложа и быстрыми шагами направился в сторону Дома Мысли. Показав караулу печать Хранителя, он прошел мимо них и в смятении медленно стал подходить к зданию. Он походил перед входом, словно пытался найти точку силы и уверенности, с которой ему будет бестрепетно зайти внутрь. Но волнение не проходило. Книгохранилище величественно высилось среди деревьев, позволяя солнцу играть бликами на позолоченных дверях своих.
Обреченно вздохнув. Дала Ар бережно взялся за ручку и осторожно открыл дверь. Его затвердевшее в битвах сердце стало мягким и трепетно билось, словно испуганная лань. Тело, привыкшее к суровым походам и грубой казарменной жизни, внезапно охватила мелкая дрожь. Задержав дыхание, он сделал первый шаг в прохладную темноту здания, и на него пахнуло ароматом до боли знакомых, но давно забытых запахов пергамента и высохших красок. О Всевышний, дай мне сил выдержать это волнение!
Перед ним предстал огромный зал, увенчанный величественными сводами и арками с красивой резьбой. Зал был в несколько раз больше его, джендской библиотеки. Вдоль высоких стен с живописным орнаментом почти до самого купольного потолка тянулись овальные, слегка округленные книжные полки, уставленные книгами, рукописями и свитками.
- О, Всевышний! Благодарю! Я даже не мечтал снова увидеть книги! – растроганно воскликнул он. И корпевшие над книгами переписчики с недоумением оглянулись на вошедшего высокого воина, опоясанного мечом. В Дом Мысли запрещено входить с оружием. Как же стража могла пропустить его? Писари настороженно переглянулись между собой.
Дала Ар, заметив их тревогу, почтительно поклонился, прижав руки к груди.
- Я приветствую вас, достопочтенные алимы . Меня зовут Дала Ар, я сотник кавалерии султана. По велению Великого падишаха с сегодняшнего дня я назначен Хранителем Книг Газнауи! – торжественно объявил он.
 Худой писарь с длинной седой бородой, удивленно крякнул. Но мигом оценив ситуацию, проворно вскочил с места, и, подобрав длинный подол белого хитона, живо подбежал к нему. Подобострастно поклонившись в пояс, он прохрипел трескучим, кашляющим голосом: 
- Добро Пожаловать, о Хранитель!Я старший писарь Сельфан Рисами. Мы в вашем распоряжении, господин!
Другие писари тоже поднялись, и почтительно встали возле книжных полок, готовые к приказам.
- Не отвлекайтесь, друзья мои,  всего лишь доверенный хранитель, - приветливо поднял он руку. - Я вас не буду отвлекать от работы. Занимайтесь своим делом. – И, дружелюбно улыбнувшись переписчикам, пошел дальше по залу, осматривая помещение и книги. Некоторые книги повторялись. Он сам много раз переписывал самые популярные книги, ведь основной способ собирания библиотек – копирование. И самые востребованные книги обычно имелись в нескольких копиях. Дала Ар только одну «Книгу о Коркыт ата» переписывал десятки раз, а сам оригинал хранился у правителя Дженда. Но больше всех он переписывал Коран. Именно на копировании Корана переписчики отрабатывали мастерство. Эта работа требует много усердия и терпения. И труд состоит не только в написании книги, но и в ее сохранении для потомков.
Пальцы призывно задрожали и Дала Ару захотелось немедленно начать переписывать какую-либо книгу. Воровато оглянувшись, словно совершал что-то запретное, он взял в руки коричневую книгу, стоявшую на ближайшей полке. Это был массивный том, обернутый в красную кожу. На обложке книги стоял штамп дома Газнауи:
"Дворец Алима Газнауи, царя царей, хана ханов, Великого султана и защитника правоверных, которому Всевышний даровал чуткие уши и зоркие очи, чтобы разыскивал творения писателей этой земли» .
А снизу персидской вязью было выведено:
«Переведено с подлинника писарем его величества, рабом Аллаха, Максудом Фарани».
Вдохнув запах сухого пергамента, Дала Ар на миг зажмурил от удовольствия глаза, и в сердце кольнула тоска по маленькому миру в каморке Дженда. Миру, который давно занесло песками памяти. И сейчас он бы даже не вспомнил, как выглядит тот самый Дженд, который он покинул много лет назад. Боже, какое же это блаженство, вот так просто нюхать запах книги, стоя в беспечной тиши величественного Дома Мысли!
Наконец он раскрыл книгу. Это был массивный том, знаменитая «Большая книга о музыке» Абу Насра ибн Мухаммед аль-Фараби. Ар часто путал Абу Ибрахим аль-Фараби  и Абу Наср Фараби. Но дядя когда-то объяснил простое отличие: один писал о литературе , другой об Аристотеле.
Прошло уже много времени с тех пор, как он зашел в книгохранилище. Незаметно зазвучал вечерний азан, и в хранилище стало темнеть. Но Дала Ар никак не мог насытиться и жадно хватал книгу за книгой, ласково гладя обложку и нюхая ветхие страницы, словно пытаясь восполнить все то, что он упустил за эти годы вынужденного отсутствия чтения. Перед глазами мелькали труды ученых, мыслителей, поэтов и писателей: Йоллыг-тегин Ижань-хан ,Юсуф Баласагуни, Махмуд Кашгари, Фирдоуси, Ибн-Сина, Ахмада Яссави, Су Сун, аль-Хорезми, Ибн Турк, Аль-Аббас аль-Джаухари,Рудаки, Шайзала и других.
Книги были на арабском, персидском, тюркском, ромейском, китайском и других языках. Но, в основном, преобладали переведенные труды на арабском языке.
Ар владел арабским языком с детства. Это был обязательный язык любого книгохранителя, ведь многие труды были написаны на арабском. Персидский он знал обрывочно, и то больше через общение с гуридскими купцами в Дженде. Но в Газне Дала Ар в совершенстве овладел этим языком и даже научился ругать своих воинов. В его войске было много воинов из различных стран, и Дала Ар живо интересовался другими языками. Он научился бегло говорить на индийском, ромейском, саклабском и даже немного понимал речь китайцев. А Браас научил его некоторым словам из алеманского и бельгийского языков.
Но Дала Ар растерял навыки чтения, и сейчас ему приходилось вспоминать те буквы, что он учил в детстве. И, словно только научившийся читать ученик, он по слогам выговаривал уже давно забытые слова.
 Душа Дала Ара с детства тяготела к поэзии. Он и сам, бывало, сочинял стихи, ведь рифмы часто сопровождают лекарей книг. Но перед величием древних трудов хранители считали поэзию баловством. Но только не Ар, который поклонялся поэзии. И, войдя в помещение, где была собрана сокровищница мировой поэзии, он чуть не подпрыгнул от радости, увидев изобилие книг.
Уже наступила ночь. Писари, отпросившись, уже ушли спать. А Дала Ар, зажегши лампаду, продолжал упиваться красивыми слогами и гармоничными рифмами, читая мувашшахи, дастаны, касыды, рубаи, саджи-макамы, газели . И никак не мог напиться этой живительной влагой, которой так долго  не хватало в суровых военных буднях.
….
Первые дни Дала Ар проводил в китапхане дни и ночи. А вокруг творился хаос. Враги осадили город и готовились к нападению. Их было много, и каждый день в их стан прибывали новые силы. Среди них были и предатели, бывшие подданные Газнауи. Видя мощь противника, часть князей перешла на сторону неприятеля, и силы Газны таяли на глазах.
В этих условиях предаваться спасительному чтению в Доме Мысли было не только преступно, но и опасно. И Дала Ар, взяв себя в руки, начал действовать. Он объединил всех писарей и приказал им собирать книги в тюки. Газна, очевидно, падет, а книги должны быть спасены. Их задачей было вывезти книги в Лахор. И с этого дня их работа закипела. Они складывали книги в огромные тюки. А под покровом ночи, укладывали тюки на верблюдов и по тайным тропам, в сопровождении небольшого отряда, отправляли книжные караваны в Лахор. Вокруг города уже летали стрелы, возле стены шли первые бои, а книгохранители работали, не покладая рук, пока не вышел из города последний верблюд, навьюченный свитками, манускриптами и книгами. И только после этого Доверенный Хранитель Правителя наконец облегченно вздохнул. Он выполнил свой долг, теперь нужно защищать город.
Враг уже лез на стены города, предместья полыхали огнем. Удушливый дым доносился до города, вызывая страх и стоны людей. И горожане испуганно прятались в домах, обреченно ожидая конца. Все говорило о том, что городу осталось жить считанные дни. В городе не хватало еды и воды, и тогда султан приказал вывести женщин и детей через секретный ход, а всем мужчинам, способным держать меч, выйти на стены для защиты города.
Но, несмотря на отчаянное сопротивление горожан, враг прорвал линию обороны, и в город хлынула армия неприятеля. Они быстро заполнили улицы, дома и площадь. Враги рубили мечами, протыкали копьями, стреляли из луков и не щадили никого. И вскоре все улицы города были залиты кровью. 
Оставшиеся защитники, взяв в плотное кольцо правителя, стали с боем прорываться сквозь вражеское окружение. И с большими потерями, но им все же удалось уйти в Индию, в последний оплот их государства – город Лахор, ставший приютом и убежищем для когда-то славного и непобедимого войска. А Газна окончательно пала. 
……
Лахор был другим городом. Он отличался от Газны своей пестротой, влажностью воздуха и обилием зелени. В Лахоре люди были мягче, нежели в Газне. И порой создавалось ощущение, что этот город никогда не видел войны. Но безмятежность была обманчивой, город готовился к осаде. После Газны, стрелы неприятеля были устремлены в сторону Лахора, и пока жив султан и свободен Лахор, война будет продолжаться. А если падет Лахор, то падет и Дом Мысли. Ведь книги уже некуда дальше везти. И за этот город они должны биться до последнего.
Дала Ар разместил книги в огромном доме местного купца. Помещение было достаточно сухим и идеальным для временного хранения книг. И сейчас его мысли были лишь о надвигающейся осаде.
На стену поднялся хмурый Браас. За эти годы он осунулся, постарел и уже мало интересовался битвами, все больше ища утешения в гончарном деле. В Газне у него была даже своя мастерская. И ему, как и всем им, было трудно покидать город, ставший второй родиной, как для него, так и для Дала Ара. 
Браас был в простой, крестьянской рубахе на выпуск и не был даже подпоясан мечом. Длинная, седая борода доходила почти до груди. Он был похож на бродягу, случайно оказавшегося в городе, а не на опытного ратника, когда-то наводившего ужас на врагов. И всем своим видом он словно показывал, что устал от войны. 
Встав рядом с Дала Аром, он стал разглядывать вместе с ним корабли на реке.
- В нашем городе тоже есть порт, - проговорил он вслух, слушая суетливые крики рабочих в порту. – И у нас тоже есть большие корабли. Они приплывают из далеких стран, везя диковинные товары из заморских стран. А еще у нас сильный флот. И рыбы много. – печально добавил он и тяжело вздохнул.
Дала Ар молчал. У каждого из них есть свой город, который хотелось бы увидеть. Но разве это возможно? Теперь у них нет другого пути, как пасть за этот город.
- Послушай, Ар, а может, вернемся на родину? Может, сбежим? Хотя это даже не побег, ведь мы всего лишь гулямы, наемники на чужбине, и у нас есть своя родина. Ты прекрасно знаешь, что мы не удержим город. Армия противника слишком сильна. Вся эта суета, по сути, временная отсрочка неизбежного конца. 
- Вся наша жизнь – отсрочка конца, – невозмутимо отозвался Дала Ар. – Нам лишь остается ждать.
- Лучше долгий и счастливый конец, чем короткий и быстрый.
- А кто там ждет нас, Браас? У меня там никого нет. Здесь теперь мой дом. Здесь моя родина.
- Меня ждут дети. Возможно, жена. Я уже старый, Ар. И хочу напоследок увидеть семью, родные земли. Разве ты не хочешь увидеть свой Дженд? Зачем тебе этот султан? Зачем нам служить ему, словно верные псы?
Ар с укором посмотрел на своего друга:
- Опасные речи ведешь, Браас! Мы с тобой солдаты, и должны быть верны воинской клятве!
- Ха ха, какая еще   клятва? – рассмеялся Брасс. – Мы как были рабами, так ими и остались. А у рабов нет клятв.
И, досадливо махнув рукой на Ара, стал спускаться вниз, сердито бубня под нос: - Тоже мне, верный клятве. Через несколько дней здесь все будет полыхать от огня. И от твоей клятвы останется один лишь прах.
Дала Ару стало жалко своего старого боевого товарища. В последнее время Браас совсем потерял покой и все больше тосковал по своей далекой родине. Дала Ар с удовольствием отправился бы с ним, чтобы увидеть далекую загадочную родину друга. Но сейчас в условиях войны это будет предательством и нарушением военной присяги, данной султану. Правитель оказал ему доверие, и он не мог его подвести. Да и Браас, возможно, не доехал бы до своего города. На его пути лежали воинственные земли, через которые трудно было бы пройти бывшему наемнику и воину. 
Сейчас не время предаваться унылым мыслям. Сейчас время готовиться к защите. Враг уже недалеко. И бежать больше некуда. И нужно быть бдительным, чтобы не допустить падения Лахора.
….
Но в этот раз враг пришел неожиданно быстро. Он подкупил стражу, состоящую из наемников, и вероломно напал на город под покровом ночи. Застигнутые врасплох, защитники были мгновенно разбиты. Лишь небольшая горстка горожан отчаянно дралась небольшими островками в разных местах. Они защищали город, в котором родились. Город, без которого не могли представить существования. Город, который стал смыслом их жизни. И они стояли насмерть, став последними бастионами на пути огромной массы врага.
Но враг никого не жалел. Он рубил без разбору и детей и женщин. И везде были слышны крики отчаяния, мольбы о прощении и стоны. К концу дня остались только небольшие островки сопротивления, и Лахор, как и Газна, запылала огнем.
В пылу сражений был ранен Браас, и Ар, бросившись на выручку другу, вынес его на своих плечах. Погрузив Брааса на своего коня, поскакал в сторону цитадели, где воины все еще держались, защищая правителя. Битва шла на площади перед самым дворцом. Оставив раненого Брааса в безопасном укрытии под деревом, Ар выхватил меч и на всем скаку влетел в гущу сражения. Где-то мелькал и сам султан, окровавленный, растерзанный, оборванный. Хищно улыбаясь, он сверкал белыми зубами и остервенело рубил нападавших. Он рубился почти один, и возле него не осталось почти никого из стражи, а неприятель уже окружал его. 
Спешившись, Дала Ар пробился к правителю и умелыми взмахами меча разорвал плотное кольцо врагов вокруг. Так же, как в том бою под Гиндукушем. Но внезапно просвистела стрела и вонзилась в грудь султанаа. Враг все-таки достал его. И тут же со всех сторон засвистели стрелы, добивая последних защитников, корчащихся от ран. Стрелы летели без разбору, убивая и своих, и чужих. И одновременно, на площадь ворвалась вражеская конница, оглашая победным кличем все вокруг. Ар затащил султана во дворец, и захлопнул тяжелые двери, задвинув засов. Сломав древко стрелы в ране султана, он собирался было взвалить правителя на себя и попробовать уйти через секретный лаз. Но султан знаком руки остановил его и, выплевывая кровь, с трудом прохрипел:
- Мы слишком были беспечны, хотя Всевышний указывал нам на грядущую опасность. Но люди легкомысленны в своей мнимой беззаботности. И платят слишком высокую цену за свою беспечность, отрицая очевидную опасность.
- Нужно бежать, султан, – наклонился к нему хранитель. – Мы уйдем через подземный ход.
- Нет, Ар! Я не хочу больше бежать. Янехочу скитаться, – прошептал правитель. –Потерявший город – теряет и честь! Я останусь здесь!
- Но мы можем отомстить, мой падишах, – горячо стал убеждать его Ар. – Соберем войско и отберем все наши земли.
- Эх, мой горячий друг, – слабо усмехнулся султан, и его лицо исказила гримаса боли. – Я не дотяну уже, мой друг. Силы  покидают меня. И предки зовут меня. Хватит уже воевать, слишком много крови пролито на этой земле.
И. закашляв кровью, закрыл глаза. Тяжелая дверь уже скрипела от натиска врагов.
- Султан! – стал тормошить его Ар. – Враг уже рядом!
Правитель осоловело открыл глаза. Увидев Ара, он мучительно улыбнулся. И словно что-то вспомнив, слабеющей рукой вытащил из-за пазухи небольшую книжку в красной меховой обложке, и бережно протянул ее хранителю.
- Возьми эту книгу, мой друг Ар!
- Что это за книга, султан?
-Это мои стихи, Ар. Стихи, написанные в минуты любви и отчаяния, Прочитай ее, Ар. Прочитай и храни, пока она не увидит море отцов!
Сказав это, султан упал без сил и закрыл глаза. 
-Повелитель, очнитесь! – стал тормошить его Ар. Но султан уже не подавал признаков жизни .
В этот момент двери окончательно рухнули, и озлобленные солдаты ворвались вовнутрь. Дворец запылал огнем со всех сторон. Клубы дыма быстро заполнили все вокруг, и в образовавшейся суматохе, Ар, схватив книгу, побежал в сторону подземного хода. Через удушливый, темный лабиринт, он вырвался из города на берег реки и, отдышавшись, оглянулся на город. На город, где остался его близкий друг Браас. Где остался султан. И где остались так и не спасенные книги. Лахор полыхал огнем, сжигая все то, чем он жил все эти годы. 
По щекам Дала Ара потекли слезы. Он так давно не плакал, что даже забыл вкус слез. А они были солеными от горечи поражения и потери друзей.
- Прощай, Лахор ! Тывсегда будешь в моей памяти! – прошептал он, глотая слезы. И не вытирая слез, стал медленно спускаться к реке сгорбленной, постаревшей, потерявшей былую стать, походкой. Он шел в новую, но незнакомую жизнь.
Грянул гром и эхом прокатился по реке. На город надвигалась гроза. А Ар уже плыл в маленьком парисале, не оглядываясь больше назад. Слишком больно порой смотреть назад. Слишком тяжело бросать то, что было твоей частью долгие годы.
- Читать! – снова громыхнул гром, и хлынул ливень, заливая все вокруг стремительными каплями дождя. 
 
Глава 12. Утро в Тал Жайлау
- Читать! – снова громыхнуло под ухом, и Алма от испуга резко вскочила. Оглянувшись по сторонам, она ошарашенно разглядывала юрту, вспоминая события прошедших дней. Только что она была в древнем  Лахоре ,и еще не могла отойти от кровавых битв, сопровождавших бегство Дала Ара. Что было настоящей реальностью – Лахор или юрта? Обе реальности казались иллюзорной фантасмагорией. А может быть, и Лахор и юрта и есть сны, которые перемежаются друг с другом. А настоящая реальность находится по ту сторону от этих снов?
Протянув руку, она потрогала стенки юрты, ощутив шероховатое дерево кереге . Оно выглядело совершенно не иллюзорным. Через крупные ромбовидные щели кереге в юрту проникал аромат летних душистых трав. Алма задрала голову и посмотрела наверх. Через круглый купол тундыка сияло солнечной голубизной бескрайнее небо, безмятежно лежавшее на изогнутых жердях-уыках .Шанырак, вплетаясь в небо, словно кружился, образуя небесный хоровод. Или это кружилась голова Алмы?
- Читать! – вновь раздался снаружи громкий голос, и Алма вздрогнула.
- Читать! – удалялся уже голос. Она на цыпочках подошла к стенке и прижала ухо к стене. Снаружи доносились оживленные голоса людей, шум детей и звуки музыки, словно там проходил некий праздник.
Алма аккуратно открыла створку низкой двери и с любопытством выглянула на улицу.
- Читать! – опять раздалось прямо перед ней,  на нее шел лохматый старик в серой накидке и с большой клюкой в руке. Она отпрянула от испуга и шмыгнула обратно в юрту, захлопнув двери. Но старик прошел мимо, монотонно повторяя странное: - Читать!
Алма забилась от страха в угол, ее так испугал этот старик. А Зере, как назло, рядом не было. Голос снова удалился и через некоторое время совсем затих. Снаружи доносился разнообразный шум, и Алма, преодолев свой страх, робко подошла к двери, и боязливо высунула наружу голову, готовая, при приближении старика, тут же юркнуть обратно. Но старика уже не было видно. А аул, видимо давно проснувшийся, гудел, словно улей. Везде сновали люди,оживали цвета, звуки. И среди этого хаоса трудно было определить, чем вообще занимаются люди. Алма надела очки и сделала шаг из юрты. Подслеповато щурясь, она шагнула наружу, и в нос ударил запах речного ила и зеленой листвы, исходящий из рощи у реки. 
Наконец, Алме удалось зафиксировать контуры представшего перед ней зрелища, и она увидела людей в белых хитонах, стоящих у башни. Они были словно истуканы и совершенно не двигались, созерцая что-то невидимое наверху. Это были и мужчины, и женщины, и у них у всех были длинные волосы, и издалека было трудно определить кто из них кто. Отличие было лишь в том, что мужчины были выше и крупнее, и в руках они держали белую книгу, в то время как женщины – желтую. Алма взглянула туда, куда смотрели белые хитоны, на самый верх этого высокого, гигантского сооружения, упирающегося прямо в облака. Она была покрыта чем-то зеленым, то ли это были ветки, а может мох – издалека ей не было видно. Вокруг белых хитонов сновали люди в черных накидках, толкая небольшие пустые тележки перед собой. Временами они исчезали в сооружении и через некоторое время вновь появлялись, нагруженные книгами и рукописями. Возле башни была и третья группа. Эти были в серых туниках, и у каждого в руках было по посоху. Степенные, седые, с длинными бородами, они степенно вышагивали вокруг башни, о чем-то беседуя друг с другом. И это все выглядело настолько абсурдно, что Алма вновь засомневалась в реальности происходящего.
Алма, убедившись, что никто ей больше не угрожает, осторожно вышла из юрты и пошла по аулу, с любопытством оглядываясь вокруг. Группа музыкантов в пестрых камзолах музицировала на инструментах, старательно выводя каждую ноту. И каждая группа имела свой цвет. Впрочем, здесь даже юрты имели свои отличия. Коричневые юрты, украшенные ветками деревьев, стояли со стороны реки, где находилась башня. Возле них на пригорке сидел музыкант, играющий на кобызе. А вокруг него на земле сидели люди, внимательно слушая мелодию.
У зеленых юрт, украшенных цветами, было тоже свое занятие. Но они что-то рисовали на больших полотнах, уставленных во множестве. Алма попыталась разглядеть рисунки из-за спины художников. Но картины расплывались, образуя пестрое и разлапистое месиво из красок, где не было ни форм, ни контуров. И она, ничего не поняв, в недоумении отошла.
У белых юрт, куда катили свои тележки носильщики, за столом сидели женщины в фиолетовых накидках. Одни, склонившись над книгами, что-то выписывали на листьях, которые затем складывали в стопку. Другие подшивали эти листы, формируя книгу, и в дальнейшем передавали их носильщикам. А последние, забирая новые книги, приносили вместо них другие из башни. Это был словно конвейер, работающий непрерывно.
А тем временем застывшие белые хитоны, закончив, видимо, свой ритуал, направлялись в рощу, откуда выходили другие хитоны, чтобы тоже замереть с книгой перед башней. И везде, почти возле каждой юрты, а также под деревьями у реки и возле башни, сидели люди, читающие книги. И хотя эти читатели не были объединены каким-то общим занятием или цветом, но их было намного больше других. На первый взгляд казалось, что здесь некий хаос, который присущ причудливым лагерям хиппи. Но, приглядевшись, можно было заметить некий порядок во всем этом: каждый знал свое место и четко следовал своей, незримой траектории, не пересекаясь с другими.
На Алму никто не обращал внимания. Увлеченные своим делом, они даже не повернули головы в сторону гостьи, словно ее не было. Но Алму это только радовало, ведь она всегда избегала общения и внимания к своей персоне. И сейчас, это давало возможность лучшее рассмотреть поселение, оставаясь вроде бы незаметным. Хотя она постоянно чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, словно кто-то ее рассматривал из-за невидимого стекла.
Алма дошла до следующей части юрт, которые уже были небесно-голубого цвета. Возле них на деревянных лавочках сидели дети. Они внимательно слушали учительницу, временами что-то записывая в свои тетрадки. А учительница, стройная девушка с длинными до пояса волосами, покрытыми белой косынкой, что ей придавало миловидность, показалась Алме очень знакомой. Приглядевшись, она узнала в ней свою ночную хозяйку, Зере. Обрадовавшись, что встретила знакомое лицо в этом странном поселении, Алма направилась к ней.
- Как вы думаете, дети, почему читать важней, чем писать? – тем временем спрашивала учительница.
- Писать на чем? –шутливо спросил пухлый мальчик. – Или писать что?
- Потому что, чтобы научиться писать, сначала нужно научиться читать, - наморщив лоб, сказала серьезная девочка в очках.
- Молодец, Алима, – похвалила девочку Зере. – Даже известные писатели порой не умеют читать. Читать так, чтобы представлять своих читателей. Если бы они умели правильно читать, то их текст стал бы проще, а значит доступным и понятным.
- Но разве писатель не хочет говорить метафорами, чтобы выглядеть загадочно? - возразил смуглый подросток постарше, сидевший на последней лавочке. – Зачем ему простые тексты, которые может написать каждый?
 - А вот тут – самое главное, - поучительно подняла палец учительница. – Гениальность простого текста в его многозначительности. Пишете просто, но говорите о сложном.
- Время мелодичного чтения! Время мелодичного чтения! – раздался громкий возглас со стороны башни и ударил гонг. Как по команде, все бросили свои занятия и устремились в сторону башни. Туда уже шли жители со всего аула, окружая башню плотным кольцом. 
Дун-дун! Стал отчитывать гонг. Сначала громко, а потом все тише и тише. И наконец, почти полностью стих, оставив в пространстве лишь мелкие отзвуки, в которые стала мягко вплетаться тонкая мелодия свирели. 
- Читать! – раздался чей-то возглас.
И все разом раскрыли свои книги и, подняв высоко над головой, стали что-то нестройно бубнить.
Зере поспешно протянула Алме черную книгу, глазами показав:
- Читай!
Алма недоуменно взглянула на книгу. Это был роман Абдижамила Нурпеисова «Последний долг». А сама Зере держала в руках «Путь Абая» Мухтара Ауэзова.
Впрочем, Алме необязательно было читать названия, ведь она их знала наизусть. И даже знала, на какой полке, и под каким номером лежат эти книги в ее библиотеке.
- Зачем мне читать эту книгу? – недоуменно спросила Алма.
- Этонотное чтение, нужно найти мелодию в тексте. Читайте! И не спорьте, – безапелляционно приказала Зере учительским тоном так, что Алма послушно склонила голову над книгой. 
– Но я ее изучила от корки до корки, – лихорадочно стала листать страницы Алма. – И здесь нет нот.
 - Ноты, это мелодия. Наша задача – найти играющую мелодию в книге. Ищите мелодию в тексте! – нетерпеливо добавила Зере. – Читайте!
«…Молча взирал на безбрежно раскинувшийся сразу за обочиной родимый Арал. Над головой синело прозрачное небо.... Да, обмелело море, далеко ушло от изначальных своих берегов, неприглядно обнажив дно заливов и бухт, где совсем еще недавно, бывало, стояли на якоре пароходы, баржи и шныряли юркие катера. Небольшие острова по эту сторону — Жаланаш, Буюргунды, а с ними и знаменитый Кок-Арал, оставшийся во-он за тем поворотом, за пологим песчаным увалом, — теперь сошлись, как старики на тризне, и слились с материком, тоскливо белея сплошными проплешинами. На этих островах жили некогда предки, промышляя в путину рыбу, обретали здесь богатые тони, а теперь он с трудом, лишь по памяти находил их, и картины прошлого, одна живее другой, вставали перед ним и невозвратностью своей бередили душу. Сердце больно сжалось при виде открывшейся вдруг впереди огромной и пустынной солончаковой впадины. Постой... Постой... Да-а это же... вроде Шомишколь?!! Мир тебе, бывшее приморское озеро Шомишколь! Вот теперь каким ты стало... В горячую пору путины, бывало, мои родичи сетями и неводами черпали здесь неисчислимую рыбу, и оттого тебе и название пошло — Черпак-озеро. Мир тебе, дедовский славный край! Благодатная колыбель моих предков, пустынной травой-горечью ты поросла, горькой солью подернулась... И точно крупица соли этой угодила ему в глаза, горячо увлажненные веки невольно задергались. Несговорчивый ком любви и страдания ворочался в груди, подкатывал к горлу. Он с трудом сглотнул, унимая его, до боли закусил губу и замер в своих воспоминаниях».
Сначала недовольно, а потом уже все более увлеченно, Алма погрузилась в чтение, уходя мыслями в книжные миры. Звучала свирель, рядом бубнили люди, а Алма уже впала в знакомый транс. Окружающий мир постепенно терял звуковые контуры, и перед глазами стало оживать вязкое пространство текста. Это знакомое чувство читательского предчувствия дрожью прошлось по всему телу, и вот уже Алма видит обмелевший Арал, который жадно выпивал мифологический сивый вол из романа. Но позади Арала неожиданно замелькали другие картины. Они были не такие монументальные и книжные, а живые и не написанные. Это были картины, которые она помнила и знала. Это были кадры, в которых она жила. Фрагменты, которые она давно хотела бы забыть, но они постоянно предательски выползали из своенравных закоулков памяти. Напоминая о том, что память мстительна, и никогда не позволяет заглушить себя.
Алма читала текст, насильно вызывая образы, заложенные в книге. Временами, свирель прерывалась пением птичек. Она читала о море, которое никогда не видела. Но вместо моря перед глазами предстали небольшая река, текущая через каменные каскады, и ночное небо над спящим городом. И вот она видит уже молодую пару, беспечно идущую по бетонному берегу ночной реки. И нет сил у Алмы оторвать взгляд от них.
 
Глава 13. Речное происшествие
Алматы, 1994 год.
Река, начинаясь где-то в горах, словно подросток, желающий повзрослеть, бурно отделялась от материнской Алматинки  и неслась вниз через проспект Аль-Фараби в микрорайон Коктем. И осознав свою самостоятельность, постепенно успокаивалась, принимая навязанную неторопливость бетонного русла. Весновка взрослела на глазах, становясь почти бесшумной, степенно переваливаясь по квадратным каскадам через весь город. И окончательно постарев в конце своего пути, исчезала где-то в песках за городом. А есть ли там, внизу вообще пески? Может быть, река впадала в какое-то море или озеро? Они, жители верхней части реки, не интересовались тем, что было внизу. И Алма даже не догадывалась о том, куда исчезает река. Она любила сидеть с восточной стороны реки, на лавочке, прямо перед мостом. Откуда открывался прекрасный вид на багряный закат над высоким шпилем ректората КазгГУ А чуть правее от шпиля в небе, как правило, летел очередной самолет, неслышно гудя своим мощным мотором. Алма мечтательно рассматривала лайнер, рисуя в своем воображении образы пассажиров, их жизнь, увлечения, вплоть до деталей на одежде. И временами она так увлекалась, что улетала далеко в своих фантазиях, забыв о речке, книге в руках и городе.
А ночью река становилась ласково журчащей, что делало ее еще более загадочной и уютной. В водной глади отражались блики только зажегшихся городских фонарей, дрожа блестящей рябью на каскадной заводи. И тогда казалось, что кто-то невидимый специально трясет воду снизу, чтобы очистить ее от дневной грязи.
И сейчас, проходя мимо своей любимой лавочки, ей автоматически захотелось присесть. Это была уже устоявшаяся привычка, выработанная годами. И она так устала, что ноги сами несли ее к заветной лавочке. Они шли уже третий час пешком от самого Медео, и ноги нестерпимо гудели. 
По пути им встретилось столько пеших выпускников, словно в эту ночь они захватили город. Они были везде – на дорогах, на лавочках, в парках и даже фонтанах. Они шумели до самого утра, а жители терпеливо ждали, когда же наконец закончится эта беспокойная ночь разнузданных выпускников.
Но на Весновке было тихо, и кроме них с Арманом, здесь больше никого не было. Временами у Алмы кружилась голова. Ее все время тошнило и очень хотелось пить.
- Алма, – слегка приобнял ее Арман. – Ты необыкновенная девушка.
- Почему ты не говорил этого раньше? - не в силах дальше идти, Алма присела на лавочку. - Я всегда пыталась поймать хотя бы твой взгляд, улыбку, но ты всегда проходил мимо, не замечая меня. Как я могла это знать?
- Потому что ты особенная девушка, – он присел рядом с ней и накинул на ее плечи пиджак: - Ты не человек внезапных ощущений и быстрых слов, а долгого чувства. О таких, как ты, пишут романы, а не стихи.
- Звучит как-то оскорбительно, - надулась Алма. – Разве я недостойна стихов?
-Стихи – это поэзия быстрых чувств. А роман – это долгая строка любви.
- Ничего не поняла, но все равно спасибо!
- Поэтому я готовил тебя для длинного сюжета, – стал гладить ее по плечу Арман, и с каждым разом его поглаживания становились все более настойчивыми и страстными. – Ты не маленький костер, а огромное пламя, требующее внимания.
Вторую руку он положил на ее колено, поднимаясь все выше и выше. Алма замерла. Внутри действительно стало горячо, загорался огонь, и все тело охватил жар. 
- Я всегда знал, что счастливая жизнь зависит от правильно выстроенных слов. Икаждая буквадолжнастоятьнасвоемместе, – с жаром прошептал он, покрывая ее шею поцелуями. Она пыталась отстраниться, но зачарованная его словами, не могла даже пошевелиться. Он, словно искусный факир, загипнотизировал ее, и она застыла. Огонь стал еще жарче. 
-Арман! – откинула она голову, пытаясь отстраниться от него и в то же время открывая свою шею для его поцелуев. Арман ее пугал и вместе с тем не было сил сопротивляться ему. Ей хотелось утонуть в его пылких объятиях, в его магнетизирующих словах и жадных поцелуях, которыми он покрывал ее красные щеки, нос и ждущие губы.
-Этого сюжета я ждал всю жизнь, - продолжал он проникать словами все глубже и глубже, и она задрожала, словно от электрического разряда. 
- Ты героиня любви, Алма!– бубнил он, жадно ловя его губы. И она забылась, растаяв перед его напором. Хотелось любить, целовать, чтобы растворить в себе ту маленькую девочку, которая уже выросла. И новый мир, расширяясь разными цветами пестрой палитры, все больше затягивал ее, оставляя все прошлое позади. Любовь взрослила так же стремительно, как бежала река. И эти секунды, столь быстрые и неожиданные, растягивались во всю длину протяжной реки. Она тонула все глубже и глубже в этом новом бездонном мире, полном огромного до бесстыдства желания, где слова булькали, словно пузырьки на водной страсти.
….
Мужчина стоял в тени дерева и наблюдал за пылкой парочкой. Он стоял в густой, непроглядной темноте, где его не было видно. Эти последние минуты плотной теми были его самым любимым временем, чтобы воплотить то, что он откладывал долгие месяцы. Он, словно хищник, притаился, чтобы не спугнуть жертву и, неподвижно застыв, с вожделением разглядывал целующуюся на скамейке пару.
Его дикий взгляд плотоядно блуждал по девушке, раздевая ее и дополняя образами, которые волновали его воображение. И тогда он по-звериному стал урчать, предвкушая скорую расправу и сладкое удовольствие. Он зарычал, словно волк, наполняя свое тело звериной страстью, накопленной за долгое время вынужденного воздержания. И на лице заиграла дикая улыбка, полная желания, страсти и в то же время чудовищной ненависти к этой юной паре. Он не мог любить так, как они. Он не мог жить так, как они. Все то, что нравилось людям, было ему чуждо. Притворяясь днем человеком, он ночью скидывал ненавистное обличье, чтобы бродить по пустынным улицам в поисках очередной жертвы. И тогда в нем трудно было узнать обычного медицинского брата, воплощавшего в своих делах человеколюбие и доброту. Может быть, он и сам верил, что несет добро людям. Но то было днем, а ночью наступало другое время, когда неутолимое желание приглушало любую человечность, и просыпался ненасытный зверь. С каждым разом зверь становился сильнее, подчинив разум и волю медбрата. И устав бороться, он поддался внутреннему зверю, окончательно подпав под его влияние. Зверь стал править им безраздельно, превратив в ночного санитара. И зверю нужны были жертвы, чтобы утолить голод. Он стал рабом зверя, оправдывая жертвы необходимым фатумом, провидением свыше. Люди заслужили быть уничтоженными еще до своего рождения. И он будет им мстить ночью, прощая днем. Его грела мысль, что он не просто насилует и убивает своих жертв, а выполняет некую миссию, которая встраивается в баланс этого мира. Ведь он санитар города, очищающий его от слабых, чтобы жили сильные.
Мужчина плотоядно облизнул губы, предвкушая волнующее томление хищной плоти. Тело слегка подрагивало от звериного азарта, предшествующего хищному прыжку. Ничто в мире не заменит это трепетное и волнующее ощущение. Но важно не передержать, ведь ожидание тоже имеет границы.
Пора! 
Зверь в мужчине зарычал и выпрыгнул из укрытия. Пара испуганно обернулась, и, увидев стремительно надвигающийся силуэт, в страхе вскрикнула. Не дав им опомниться, хищник со всей силы ударил ногой Армана и опрокинул его на землю. Другой рукой он схватил за волосы Алму и притянул к себе. Девушка завопила было от ужаса, но мужчина мигом закрыл ее рот своей широкой ладонью. Алма стала вырываться, с надеждой посматривая на корчащегося от боли Армана. Но мужчина был так силен, что мальчишка до сих пор не мог оправиться от удара. Укусив его за руку, Алма было вырвалась из рук незнакомца,
 - Арман! – умоляюще закричала она, но мужчина ловким движением скрутил ее руку и, не дав ей двинуться, снова закрыл ее рот ладонью.
Арман, услышав ее, вскочил на ноги, словно готовый сразиться с противником. Но, внезапно схватившись за сердце, застонал и неожиданно побежал в сторону рощи. Через какое-то время он исчез. Алма недоуменно смотрела вслед, не веря своим глазам. Все произошло так быстро, что мозг отказывался верить в реальность происходящего. Она была в руках насильника, не способная ни кричать, ни даже двинуться. И никого не было вокруг, кто мог бы спасти ее из рук того зверя. 
А зверь, между тем, довольно усмехнулся вслед сбежавшему Арману, и отпустил ее руку. Из кармана он вытащил нож и приставил к ее горлу.
- Послушай! – прохрипел он. – Если будешь вести себя хорошо, то тебе не будет больно. Просто слушайся меня, поняла?
- Поняла, – испуганно кивнула Алма.
- Сейчас ты медленно снимешь платье. И потом будешь делать то, что я прикажу. Но стоит тебе сказать слово, я изрежу тебя на части, – угрожающе сказал он. 
- Пожалуйста, отпустите меня, – захныкала Алма, но мужчина был глух к ее мольбам. Он продолжал монотонно бубнить срывающимся голосом:
-Медленно снимай платье! Пока я добрый, девочка, но могу разозлиться!
Алма никак не могла справиться с собой. Руки не слушались. Она затравленно оглядывалась по сторонам, в надежде, что кто-то спасет ее. Но берег был пуст, и она от отчаяния заревела: А-а-а-а! Отпустите-е-е!
Но злодей был глух к ее мольбам и стал нетерпеливо срывать платье, утробно урча от возбуждения.
- Помогите! Кто-нибудь! – изо всех сил закричала Алма, собрав остатки сил. Маньяк зарычал от злости и, схватив одной рукой за волосы, сильно надавил лезвием ножа на ее горло. Алма беспомощно захрипела. По шее потекла струйка крови.
- Ты непослушная девочка, – зловеще зашипел он. – Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому! Ты плохая девочка!  Ты! – хотел добавить что-то маньяк, но внезапно осекся. И, разжав руки, стал медленно оседать вниз. Нож со звоном упал на землю. Маньяк шумно упал на землю, беспомощно распластав руки, а его ноги нелепо задергались. Над ним, в темноте, стоял силуэт, сжав в руках большую палку. Он еще раз ударил злодея, но скорее для острастки, так как маньяк уже не подавал признаков жизни. Все произошло настолько молниеносно, что Алма не поспевала за быстро меняющимися событиями. И непонимающе глядя на поверженного злодея, она ошеломленно хлопала глазами. Наконец, поняв, что опасность миновала, она подняла глаза на невидимого в темноте спасителя и радостно прошептала:
- Арман! Ты вернулся?
- Это не Арман, – глухо ответил человек и приблизился к ней. Это был, действительно, не Арман. Это был Жабай, которого она меньше всего ожидала увидеть здесь. Тот самый нелюдимый хулиган из параллельного класса, которого боялась вся школа. Жабай, встречи с которым пытались избежать одноклассники. Жабай, который годился в маньяки, но никак не тянул на спасителя.
- Как ты оказался здесь?– ошарашенно прошептала она.
- Я пришел на крик о помощи! – усмехнулся он. – Судя по всему, твой крик. А вот что ты делаешь здесь с маньяком, вот это интересно. – Насмешливо рассматривал он дрожащую от шока девушку.
- Он напал неожиданно, – сглотнув комок, отозвалась она. – Когда мы с Арманом…
- С Арманом? – картинно удивился он. – С каким Арманом? Я здесь никого не вижу! – С напускным изумлением стал оглядываться Жабай по сторонам. 
Алма, не оправившись от шока, стала поправлять платье, все еще испуганно разглядывая лежащего маньяка.
Жабай прекрасно знал, о каком Армане идет речь. Ведь он неотступно следовал за парой почти с самого Медео. Но продолжал ломать комедию, изображая искреннее удивление.
- Это его вещь? – презрительно кивнул Жабай на валяющийся в траве пиджак. - А где же сам хозяин?  А-у-у! Арман! Ты где?
- Он сбежал, – промямлила Алма, не  зная как объяснить неожиданный поступок Армана. – Он сбежал, так как маньяк был вооружен. – Соврала она, чтобы хоть немного оправдать его. Ведь нож появился позже, и Арман не видел его. Он сбежал, бросив ее наедине с маньяком. Сбежал, разрушив все ее надежды и мечты. Сбежал, растоптав годы ее безответной любви, восхищения и обожания. И оказавшись банальным трусом. Как же горько это осознавать. И как же больно это понимать, когда спасителем вдруг оказывается человек, которого все боятся. Эх, Арман!.. Разве можно так падать с пьедестала, ведь ты можешь раздавить своих поклонников?!
Увидев ее состояние, Жабай иронично хмыкнул и протянул ей свой пиджак:
-Укройся!
Алма послушно укуталась в пиджак и благодарно посмотрела на   Жабая:- Спасибо!
Она никак не могла поверить, что все это произошло с ней. Это было так нереально, что она отказывалась верить. Хотя вот он, маньяк. И вот нож, которым он угрожал. И они реальнее любой реальности. Но больше всего, ей не хотелось верить в предательство Армана. Возможно, он просто спасал свою жизнь, ведь это самая главная ценность человека. Возможно, он не справился со своим страхом. Возможно! Ах как много этих «возможно». Но как бы она ни оправдывала его, мысленно прощая его поступок, в душе было гадко. Гадко от обиды, разочарования и непонимания. Плохо от непонимания и потери любви, которую, казалось, она обрела на всю жизнь. Разве любовь не сильнее любого страха? Оказывается, нет. Получается страх сильнее всего, а книги обманули ее?
Алме стало плохо, светлый мир вдруг разрушился, и она словно рухнула в глубокую пропасть тоски и отчаяния. Ей захотелось плакать и не в силах сдержаться, она громко зарыдала.
- Прости! – всхлипывала она, размазывая слезы по щекам. – Прости! Мне было так страшно. Я так испугалась, что до сих пор не могу прийти в себя.
Жабай растерялся. Он не умел успокаивать женщин и молча переминался с ноги на ногу, неуклюже сжимая в руках дубину. Наконец он выбросил палку и успокаивающе прошептал:
- Не плачь! Больше тебя не обидит ни один маньяк , – приподнял ее за руку.– Я провожу тебя домой.
- Спасибо! – встала Алма с лавочки, продолжая всхлипывать. Если бы дело было лишь в маньяке, Жабай. Если бы только он был причиной ее плача.
 
Глава 14. Ночная юрта
Единственное, что нравилось ей в этом ауле – небо. В городе она разучилась любоваться небом. Да и звезды в городе стали тусклыми и безжизненными. Говорят, когда человек несчастлив, он перестает смотреть на небо. 
А здесь небо было рядом. А звезды были словно гирлянды, рассыпавшиеся светящимися лампочками по всему небосклону. В этих краях небо – часть ежедневной жизни. Оно было везде. В жизни, в днях и ночах, и даже в юрте, накрывая небесный купол мерцающим одеялом. Небо здесь не отпускает ни на секунду, наблюдая сверху дневным солнцем или ночными звездами и луной. И Алма, нежно гладя глазами звезды через шанырак, умиротворенно засыпала, укрывшись небесным покрывалом. Чтобы наутро проснуться от яркой синевы радостного неба.
Небо имело разные оттенки: в погожий день синее и ровное, по безветренным утрам– чистое и голубое, а днем – уже беловатое. А вечерами небо томно темнело синевато-багряными оттенками, завершая насыщенный день. Временами, небо покрывалось пунцовой краской, словно вот-вот разразится слезами от обиды. Но сейчас оно было спокойно в своей полуночной неге, и лениво играло звездами, мешая их в своей спелой густоте.
 Первые ночи Алме не спалось. Она проводила долгие часы, разглядывая небо, ставшее для нее единственным другом. Алма научилась читать небо, словно книгу, создавая из букв слова и предложения. И каждую ночь небо рассказывало очередную историю, переворачивая странички степным ветром. А земля отдавала тепло, накопленное от дневного зноя, приятно согревая через кошму усталое тепло. В эти минуты она чувствовала себя частью неба, небесной путницей, блуждающей между планетами. 
Сегодня Алме опять не спалось. И она мечтательно рассматривала звезды, которые скоро должны показать ее ночной маршрут, рассказывая очередную сказку, словно Шахерезада .
 Рядом, по-детски приоткрыв рот, смешно сопела Зере, видевшая, наверное, уже десятый сон. Хотя такие чистые люди скорей всего не видят сны. Сны – это бремя земных людей. А Зере была слишком небесной для снов. Вся ее жизнь уже была сном.
Сегодня звезды молчали, а сон никак не шел к ней. Она думала об этих днях, проведенных в этом странном поселении. Алма каждый день училась странной науке, целью которой было увидеть за буквами другой мир. Но она с детства жила этими буквами, и чему она могла научиться здесь? Искать смыслы в книгах, которые прочитаны миллионами людей? Все смыслы, заложенные в них, уже многократно были изучены и растолкованы. Так какой смысл искать еще смысл? В поисках смыслов порой можно потерять себя, ведь за гранью вещей много того, чего не стоит знать человеку. Да и что могли рассказать эти смыслы заведующей 7-ой библиотекой, никогда не расстававшейся с книгами?
Но, тем не менее, Алма не возражала своим учителям и весь день безропотно проводила в бесполезных, на ее взгляд, занятиях. Они учились находить в тексте музыку. Затем, строили из слова архитектуру книги. После этого, рисовали в тексте образы, насыщая каждое слово определенным цветом. И в итоге получалась пестрая катавасия, которая иногда смешила Алму. Но она не подавала виду и строго следовала указаниям новой науки.
Больше всего удивили занятия по искусству чтения огня. Ученик должен был увидеть в пламени костра слова книги, которую только что прочел. Но у Алмы почему-то выходили совершенно причудливые образы, а слова приобретали нелепые значения. Она вновь и вновь разглядывала огненные язычки, пытаясь вмешать в них заданный текст. Но огонь  не слушался новую ученицу и продолжал бесстрастно гореть, не замечая ее усилий. А между тем, другие ученики уже в совершенстве владели языком огня, заставляя его танцевать под ритм читаемого текста.
Скоро должны были начаться занятия под загадочным названием «слова ветра». Видимо, это искусство поиска ветра в тексте, или, наоборот - в ветре текста? Это была следующая ступень мастерства, но Алма не могла овладеть предыдущими навыками. Внутри Алмы зрело недовольство абсурдностью всех этих занятий. И с каждым уроком она понимала, что зря теряет здесь время. 
А жители поселения были не менее странными, нежели сами занятия. Они никогда не отвечали на приветствие Алмы, не замечая ее. И даже не смотрели в ее сторону, словно Алмы вообще не существовало. Сначала ее это лишь радовало. Но со временем такое игнорирование стало раздражать. Неужели она не заслужила их внимания? 
За это время она так ни с кем и не познакомилась. Единственным человеком, с кем она общалась, была Зере. И женщина, которую звали Райхан мұғалім . 
Алма усмехнулась. Это были самые абсурдные люди и поселение, которая она видела. Впрочем, много ли в этом мире таких Тал Жайляу?
….
Зере что-то сказала во сне. Алма прислушалась, но ничего не разобрала. Лишь услышала легкое сюсюканье во сне. Боже, ее учитель всего лишь ребенок. Что же ты потеряла здесь, маленькая девочка?
Алма повернулась на другой бок и вздохнула. Сон никак не хотел идти к ней. Она закрыла глаза и мыслями ушла в свою библиотеку, от которой неожиданно сбежала. Скучала ли она по своим книгам? 
-Я знаю! - раздалось в темноте, и Алма прислушалась к голосу соседки. Что-то насторожило ее. Голос стал громче и звучал более четко. 
Внезапно все стихло, и Алма только было расслабилась, как внезапно что-то зашипело, и вновь донесся голос Зере: 
Круг крутится по кругу, 
Вещь вертится узором, 
Ветви ветвятся листвой, 
Солнце словом дышит в зной.
Алма вздрогнула. Голос был чужой. Она обернулась. Зере сидела в постели, вытянувшись, словно натянутая тетива. А ее глаза были устремлены на шанырак, где с неба ярко блестели звезды. В ее разметавшихся волосах, в хищной позе появилось что-то звериное и одновременно отталкивающее. А полный месяц придавал ее хищной позе еще большую зловещность. Она сжалась, словно пружина, и завывая, громко заголосила:
- Слово песней строит мир! Слово буквой кроит миг!
- Боже мой! – в ужасе от ночного зрелища прошептала Алма. И боязливо приподнявшись в постели, тихонько позвала ее: - Зере! С тобой все в порядке?
Но девушка, словно ее не слышала. И продолжала петь странные слова:
Круг крутится по кругу,
Небо светит только в ночь,
Вещь видна нам издалека,
Вещь видна нам лишь со дна.
Алме стало страшно. Сердце тревожно забилось в такт невидимого гонга:
Дун Дун! Дун Дун!
Вдруг девушка резко повернулась к ней и, уставившись на нее безумными глазами, воскликнула:
Ооо, Лунный Принц!
Возьми мой ум, чтобы дать мне знания!
Светило мудрости!
Забери гордыню, чтобы смирение!
И только в ней есть утешение и сладость истины!
Ничто в ней не напоминало ту милую и уютную Зере, которую она успела полюбить. Это был совершенно другой человек, наполненный новой, необузданной силой, способной разорвать ее на части. 
От страха у Алмы застучали зубы. Это сон! Это всего лишь сон! Ей захотелось укрыться одеялом, чтобы закрыться от всего этого таинственного, пугающего кошмара. Спрятаться от демонического, неестественного взгляда своей соседки, выкрикивающей причудливые рифмы чужим голосом. Но она не смогла даже пошевелиться, завороженно рассматривая Зере.
- У-у-у-у-у-у-у, – жутко выла девушка,и Алму охватил ужас. –Вдохновенный Принц, умелец знаний. Я жду тебя. 
Зере глубоко задышала, высоко вздымая грудь. А луна, словно почувствовав ее дыхание, стала пульсировать с ней в такт: Тук! Тук! Тук!
 - Я жду тебя, – прошептала девушка уже тише. 
- У-у-у-у, - протяжно ухнула луна.
- Я жду тебя, чтобы пойти в хранилище, – бормотала Зере, медленно опускаясь на подушку, и, уронив голову, неожиданно заснула.
Алма с облегчением вздохнула. Казалось, это был всего лишь ночной кошмар девушки, и дальше она будет спать. Но она ошибалась. Девушка вновь вскочила с постели, и, неожиданно подойдя к ней, взяла ее за руку. Алма задрожала от страха, ощутив мощь таинственной силы, исходящую от девушки.
- Вставай, Алма! Нам нужно идти, – смотрела она спокойным, но в то же время пугающе серьезным взглядом.
- Хорошо! – робко прошептала Алма, чувствуя, что нет силы, противиться этой силе.
- Мы пойдем в мир понятных смыслов, - решительно подвела она ее к стоявшему в углу сундуку и открыла его крышку. – Там, где есть принц понимания. Там, где нас с тобой давно ждут. Из сундука дохнуло темным холодом и сырыми книгами.
 
Глава 15. Неожиданный спаситель
Алматы, набережная реки Есентай, 1994 год.
Только сейчас Алма осознала тот ужас, который недавно пережила. Она с омерзением отряхнулась, смахивая невидимую шерсть и смрад, исходящий от зверя. Ей все еще было плохо. Но боль понемногу стала притупляться то ли от усталости, то ли от того, что череда событий этой ночи была словно быстрая карусель, не позволяя до конца понять происходящее. Алма даже представить не могла, что сделал бы ночной зверь, если бы внезапно не появился спаситель. Спаситель Жабай. Мелкая дрожь все еще отдавалась по всему телу, но с каждым шагом ей становилось спокойней и уверенней. А рядом, поддерживая ее, неотступно следовал защитник Жабай. И почему-то с ним было спокойно. Он не пугал уже своим зловещим шрамом через всю щеку и ожесточенной нелюдимостью. Наоборот, она внезапно почувствовала, что теперь ее никто не тронет. Ее больше никто не обидит. Паника и страх, с которыми она затравленно оглядывалась по сторонам, неожиданно стали рассеиваться, уступая место благодарности и теплой симпатии к заступнику, неуклюже шагающему своими кривыми, жилистыми ногами.
Она украдкой взглянула на него. Жабай не был так красив, как Арман. Да и глаза у него были маленькими и холодно бесцветными, в отличие от выразительной «кареглазости» Армана. Но чем больше она разглядывала его, тем больше его образ смягчался, и Алма все больше находила в его суровости привлекательные черты. Он был собран, подтянут и удивительно аккуратен. Алма бросила взгляд на свою одежду и сокрушенно вздохнула. Ее одежда растрепалась. Скорей всего, краска тоже потекла, а туфли были грязными, помятыми, потеряв прежний лоск. Впрочем, она столько пережила, что не до внешнего вида. Но почему ей захотелось, чтобы это было важно? И почему ей так стыдно перед посторонним Жабаем, и неожиданно появилось желание ему нравиться? Алме вдруг стало легко и хорошо, словно она сбросила с себя н нужный груз. Словно ничего не было, а ночной маньяк – всего лишь игра воображения, книжные путешествия, в которых она побывала. Все еще саднило еле пульсирующим тиком бегство Армана, но будто давняя притупившаяся боль, которую помнит лишь тело, но не душа.
 - А ведь я ничего не знаю о тебе, Жабай, – незаметно поправила она волосы и слегка оперлась на его руку при переходе улицы. Предрассветный полумрак постепенно рассеивался, и на востоке небо стало слегка светлеть. – Тебя, действительно, зовут Жабай?
 -Это неважно, – усмехнулся он. – Так меня знают в районе. Так знай меня и ты. Я не обижаюсь на это.
- Что значит Жабай?
- Дикий! – с некой горделивостью ответил он. – Дикий, значит нелюдимый.
- Ты не любишь людей?
-А за что их любить? – ухмыльнулся он. –Одни – трусы, а другие – мерзавцы. Сплошная дрянь, а не люди.
- Ты рассуждаешь, словно маньяк. Он, наверное, тоже ненавидит людей. 
-А ведь он тоже считается человеком, – язвительно добавил Жабай.
Алма незаметно поправила волосы, надеясь, что Жабай не смотрит на нее. Но он время от времени внимательно разглядывал ее, чему-то про себя усмехаясь.
Жабай, в отличие от нее, был в чистой, белой рубашке и аккуратно выглаженных брюках. Его туфли были начищены до блеска и не потеряли свой лоск, словно он только что вышел из обувного магазина. Его волосы были ровно уложены, и он скорей выглядел прилежным и аккуратным школьником, нежели жестоким хулиганом, наводящим ужас на своих сверстников. В беседке в парке и в еще одной беседке в школьном дворе, как будто специально созданном для таких бездельников, как он,  Жабай, и его вечно улыбающийся друг Талгат.
Школа и Жабай существовали, словно в параллельных мирах. Жабай учился в подворотнях, на скамейках и в школьных беседках, презрительно поглядывая на школу. А школа, в свою очередь, не замечала его, каждый раз оставляя на второй год. И лишь верный дружок Талгат, радостно улыбался праздному безделью своего приятеля, неизменно следуя за ним.
Порой из окна школы Алма с недоумением и некоторой неприязнью смотрела на демонстративный протест против школы этой парочки. И, стараясь не пересекаться, избегала встречи с ними.
Но сейчас перед ней предстал другой Жабай. От него уже исходила не дикость хулигана, а сила галантного героя, спасшего ее от насильника. Жабай раскрывался новыми гранями, и казалось, что это был совершенно другой человек. И Алма, с интересом поглядывая на него, знакомилась с этим новым, совершенно другим человеком, провожающим ее до дома. С ним было неожиданно надежно. С ним было внезапно хорошо.
Они шли по нижней части речки. Звезды, растворившись в небе, попрятались в свои норы. И лишь сильная Шолпан-Венера продолжала светить, постепенно тускнея от заливающего небо утреннего света. Начинался новый день.
- А в школе думали, что маньяк это ты, – внезапно выпалила она и тут же прикусила язык. Боже, какую бестактность она допустила. И чтобы как-то смягчить свои слова, сразу стала оправдываться: – Но я так не думала. Я вообще не верила, что у нас есть маньяк. Ведь они существуют лишь в фильмах. Не верила, пока сама не увидела, - передернула она плечами от отвращения. – Как же это все забыть теперь?
- Чтобы забыть, нужно не вспоминать, – снисходительно усмехнулся он. –Говорят, маньяк ищет другого маньяка, чтобы найти родную душу.
- Ты считаешь, что я тоже маньяк?
- Все мы  в каком-то смысле маньяки! – хмыкнул Жабай. – Только виды разные.
Однажды на глазах всей школы, он жестоко избил двух чужаков, посмевших обидеть Талгата. В дальнейшем эти ребята попали в больницу и долго лечились. И откуда столько дикой мощи в этом худом и невзрачном на первый взгляд парне? Тот случай укрепил всех в мысли в том, что его нужно избегать. Жабай стал еще более опасным. Учителя замяли тот случай и решили избавиться от него и выдать ему аттестат. И теперь он был таким же выпускником, как и все они. И тоже имеет право на радость этого вечера.
- А почему ты никогда не улыбаешься?
- Как видишь, я улыбаюсь, – растянул он губы в улыбке, но получился какой-то хищный оскал.
- Люди, которые не умеют улыбаться, не видят цветов жизни. Так говорит моя мама. 
- Улыбка не делает людей добрее. В мире полно улыбчивых подлецов.
- Зато улыбка смягчает человека, делает его добрее и понятнее. Улыбка обезоруживает, разве это не прекрасно? Наши люди боятся улыбаться. А ведь порой достаточно улыбнуться, чтобы покорить мир.
- Вряд ли Чингсихан был улыбчивым, но мир покорил.
-Но ты же не знаешь. Возможно, он улыбался и хотел познать мир. Возможно, он всего лишь путешественник, который хотел увидеть дальние страны.
- Ага! И с улыбкой сжег сотни городов, - насмешливо усмехнулся он.
- С тобой трудно спорить, – вздохнула она. Своей неуступчивостью он напоминал капризного ребенка. Жабай и был, наверное, в душе искренним и добрым ребенком. Но его не поняли, его не услышали. И он спрятался за маской жестокого сорванца.
- Кажется, это твой дом! – указал Жабай на покатую кирпичную пятиэтажку в окружении тополей. Возле дома суетился дворник, подметая улицу.
- Да, это мой дом, – растерянно уставилась на здание Алма, словно она попала сюда случайно. Неожиданно ей расхотелось идти домой. Ей хотелось побыть еще чуть-чуть. Поговорить с Жабаем, расспросить, в конце концов, своего собеседника о книгах, о музыке и, наверное, о любви. Узнать его интересы и увлечения. Но она так мало знала его, что не решилась сказать это и лишь сухо произнесла:
- Что ж, мне пора домой, – вздохнула Алма и, сняв с плеч пиджак, протянула его хозяину. – Кстати, откуда ты знаешь, где я живу?
Он многозначительно хмыкнул, но ничего не ответил.
- Ведь ты не живешь в нашем районе? Я тебя никогда не видела здесь, – продолжала допытываться она.
Жабай молчал, опустив голову, словно о чем-то раздумывал. Затем медленно поднял на нее слегка бесноватые, внезапно заблестевшие глаза и тихо прошептал:
- Я о тебе знаю все.
	Все?
- Все! – порывисто сказал он. – Что ты ешь, смотришь, слушаешь. И даже  что ты читаешь. 
- Ты и вправду маньяк, – испуганно прошептала она.
- Как и все, кто знает много того, чего не следует, – мрачно ответил он и сразу превратился в прежнего колючего Жабая. Только красивые, вьющиеся волосы смягчали его угловатый, нелюдимый образ. Стало неуютно.
Жабай взял в руки пиджак и молча разглядывал ее своими холодными, но в то же время теплыми, полными неожиданной любви, глазами. Кто же ты на самом деле, Жабай? И почему у тебя такие грустные глаза? Сердце хотело говорить, но разум отказывался находить слова.
- Прощай, Алма, – наконец выдохнул Жабай, и, нехотя повернувшись, медленно пошел прочь от нее. Так и не сказав того, что хотел сказать. Так и не доверив тайное, что давило годами. Жабай шел медленными шагами, с каждым разом растворяясь в утреннем тумане неясности и непонимания.
-Как тебя зовут на самом деле? – спохватившись, крикнула ему вдогонку Алма.
 - Меня зовут Жан! – не оборачиваясь, ответил он. – Жан, что значит душа.
….
Уже было 6 утра, когда Жабай зашел домой. Мама пила чай, собираясь на работу.
- Ну как прошел выпускной, сынок? – спросила она, испытующе глядя на сына.
- Все отлично, мам, – прошел он сразу в ванную комнату. И оттуда донесся его голос, прерываемый шумом воды: - Тебя встретить вечером?
- Да. Я возьму с работы молочка. Если тебе не трудно, встреть меня на остановке.
- Конечно, мам, – невнятно пробормотал Жан, чистя зубы щеткой.
- А ты спи, сынок. Ты, наверное, устал, - и, зайдя в ванную комнату, притянула сына к себе и поцеловала в лоб. – Наконец-то ты окончил школу. Я так рада, сынок.
- Скоро будем обмывать мой аттестат, мама, – обнял Жан свою маму. – Все будет очень хорошо.
- А потом обмоем и диплом, не правда ли, сынок? – с надеждой спросила мама.
- Мам, ты опять? – поморщился Жан. – Я не хочу учиться. Сейчас деньги зарабатываются на улице, а не в этих отсталых от жизни институтах.
- Сынок, ты мне обещал, – умоляюще сложила она руки. –Ведь ты же знаешь, что это моя самая большая мечта.
- Хорошо, мам, – нехотя согласился он. – Но давай потом поговорим об этом.
- Не будь ребенком, – заботливо погладила его волосы мама. – Какие у тебя красивые волосы. Прямо в папу.
- Не вспоминай его, прошу тебя, – сердито огрызнулся Жабай. – Ты же знаешь, что я этого не люблю.
В этой полуторке они жили вдвоем с мамой. Отца Жан не знал: он исчез, как только родился сын. От него остались только фамилия и эта небольшая квартира на четвертом этаже панельного дома. Впрочем, Жан никогда не спрашивал о нем, отца ему заменил дедушка, живущий в пригороде. Да и мама не позволяла ему скучать. Да и как можно вспоминать предателя, бросившего свою жену и ребенка? Он недостоин того, чтобы о нем помнили.
- Кровь, сынок, никуда не денешь, – усмехнулась она. – Хоть он и был диким, но подарил мне тебя. Так что не ворчи. И не забудь позавтракать. Я сварила тебе кашу.
…
Мама долго возилась в прихожей, собирая пакеты, вещи, что-то бубня себе под нос. И наконец, взяв в руки хозяйственную сумку, громко пыхтя, вышла из квартиры,
Как только она вышла, Жан, скинув брюки и рубашку, натянул модные джинсы-пирамиды, накинул майку и напялил на голову бейсболку. Нацепив модные солнцезащитные очки, он посмотрел на себя в зеркало и удовлетворенно хмыкнул. Дождавшись, когда мама отойдет на достаточное расстояние, Жан тоже выскочил из дома и поспешил на улицу Тимирязева. Воскресный город до сих пор спал, только редкие прохожие шли по своим утренним делам. 
Он поднял руку, и сразу же остановился желтый автомобиль марки «Волга» с шашечками по бокам. 
- Куда едешь, парень? – спросил не выспавшийся водитель с красными от усталости глазами.
- На барахолку, шеф! Подвезешь?
- Садись, – устало кивнул он, и Жан юркнул на заднее сиденье. Алматы 94-го года просыпался долго, лениво и словно обреченно. Грязные машины стали заполнять улицы. Старый трамвай, дребезжа по рельсам, окончательно будил жителей. И лишь деревья радостно трясли листвой, протягивая ветки к редким утренним лучам.
Доехав до базара, он встретил недовольно бурчащего парнера и друга Колю.
- Опаздываешь, партнер, – укоризненно посмотрел он на него, и, насмешливо сощурив глаза, добавил: – Скоро пойдут покупатели, а значит деньги. Поторапливайся,деньги не будут ждать тебя. Они не любят опоздавших. 
Действительно, деньги не ждут. И пусть Жану приходится обманывать маму, что он не торговец, а дворник. И его деньги – зарплата уборщика. Но лучшей ей не знать про его вторую жизнь. Ведь для нее все торговцы на рынке – спекулянты и жулики. А сами базары – средоточие грязи и обмана. Но мама не права, они никого не обманывают. И его деньги такие же честные, как и заработок дворника. И деньги, действительно, не ждут.

 
Глава 16. Книжный сундук
Поселение «Тал Жайлау», наши дни.
Из сундука дохнуло запахом сырости и книг, все время витавшие в юрте. Так вот откуда этот запах?
- Торопись, Алма! Торопись в долину смыслов, – схватив лампаду, стала решительно спускаться по узкому лазу в темь.
- Что там находится? – заглядывая вниз, нерешительно спросила Алма.
-Там находится Великое Понимание! – загадочно отозвалась она, и ее голос гулким эхом понесся куда-то в темную бездну, куда девушка решительно спускалась. – Идем!
Алма, осторожно ступила на шаткую, корявую лестницу, собранную из веток дерева. Лестница прогнулась и заскрипела, угрожая сломаться, и Алма на миг замерла, не решаясь идти дальше.
- Скорей, Алма! – опять позвала Зере. – Не бойся!
Глубоко вздохнув, чтобы унять дрожь, Алма решительно ступила вниз и стала опасливо спускаться вниз. Запах книг все больше усиливался и действовал успокаивающе, рассеивая тревожность. Неожиданно Алме стало легко и уютно в этой знакомой ароматной атмосфере, и она вернулась в свое душевное спокойствие. Крепко схватившись за лестницу, она уже уверенней ступала по свисающим, словно веревки, перекладинам, по странному лазу сундука, уходящим широким туннелем куда-то вниз. А внизу, улыбаясь, ожидала ее соседка. Она словно сбросила ночную маску, и предстала вновь милой, по-девичьи наивной Зере. Ее детские ямочки, исчезнувшие ночью, опять излучали лучезарность и благодушие.
Она взяла за руку Алму и повела по длинному коридору, освещая путь лампой. Через некоторое время, они оказались в огромном зале, наполненном книгами. Впрочем, здесь время словно замирало, и Алма даже не могла сказать, который сейчас час и в каком они времени. Минуты растягивались до бесконечности, а часы словно сжимались в миллисекунды. Здесь время было и быстро, и медленно. А может быть, времени здесь вообще не существовало.
- Книги!!! – восхищенно воскликнула Алма. – Боже мой, как давно я их не видела. – Невольно потянулись руки к ним, чтобы пощупать текстуру, бумагу, или пробежаться глазами по нескольким страницам. Но спутница не намерена была ждать и стремительно пошла вдоль рядов, не обращая внимания на книги. И унося с собой свет лампы. Алма вынужденно побежала за ней, выхватывая в дрожащих отблесках света названия книг. Вот промелькнула знакомая обложка «Так говорил Заратушта» Ф. Ницше. А это, скорее всего, «Жестокий век» Калашникова. Дальше глаза обвыклись, и уже легко было угадывать родные и привычные с детства обложки, «Плаха» Чингиза Айтматова, «Кюйши» Абиша Кекильбаева. Ох, а вот это «Мастер и Маргарита», и сразу за ней «Степной волк» ! Пожалуй, у этих библиотекарей отличный вкус. Хотя, ей казалось, что идеальный библиотекарь не должен обладать вкусом. Он, словно правитель, должен быть справедлив ко всем вкусам, и не делить книги на любимые или нет. Книгохранитель должен одинаково любить все свои хранимые книги.
О каждой из этих книг она могла бы написать отдельную книгу. Как впервые прочитала то или иное произведение. А потом откладывала книгу и долго ходила в раздумьях, переваривая прочитанные слова. Дальше, следовал этап изучения подробностей о книге: автора, биографии, времени, в котором творилось произведение. Словно следопыт, она выискивала любые мелочи, составляющие цельность восприятия произведения. Настоящее чтение состояло не только в перебирании глазами слов, но и в понимании всех граней книги. И с каждым годом любимые книги обрастали новыми гранями, конца которым не было видно. Такие книги навечно занимали место на особой полке во внутренней библиотеке ее сердца.
- Алма! Не задерживайся! – временами звучал впереди командный голос Зере.
- Сейчас! Сейчас! – спохватывалась Алма, на ходу рассуждая о превратностях знакомства с книгой, сокрушалась, что не все книги, встречающиеся на ее пути, она успела прочитать. Да разве существует человек, кто смог прочитать все книги мира? Это невозможно! Тем более, Алма читала любую книгу дольше, чем средний читатель. Знакомство с книгой – это долгий процесс, со своей прелюдией, кульминацией, финалом и долгим послевкусием, которое может продолжиться долго. А порой послевкусие вело ее дальше, к другим прелюдиям. И некоторыми книгами отношения длились всю жизнь. Алма даже не могла сказать, что для нее важней: писатель или книга. По сути, книга – это визитная карточка и в то же время психологическая анкета писателя. И не писатель знакомит с книгой, а книга знакомит с писателем. Например, прочитав однажды «Черный обелиск», она буквально влюбилась в Ремарка. И в дальнейшем, залпом прочитала все его книги. Так она подружилась с Ремарком, с удивлением узнавая все и новые и факты биографии. О том, что он бежал из фашистской Германии. О том, что в его родной Германии, попавшей в руки фашистов, в отместку казнили сестру писателя. И устроили казнь над его книгами, демонстративно сжигая книги Ремарка. И это было ужасно. 
- Ты не устала, Алма? – донесся голос Зере.
- Нет! Нет! – откликнулась она, еле поспевая за быстрым ходом девушки и задыхаясь от быстрой ходьбы.
Ремарк стоял в ее личной библиотеке на особом месте. И обидно, что этот гениальный писатель не получил Нобелевской премии. И все из-за того, что писал правду об ужасах германской армии .
Воздух стал спертым, и Алме стало трудно дышать. Где-то далеко спереди маячил фонарь Алимы, прыгая отсветом по книжным полкам.
- Вперед, Алма! Вперед! – доносился голос ее спутницы.
- Вперед! – шептала Алма, стараясь уже не смотреть на длинную вереницу книг, танцующих перед ее замутненным от нехватки воздуха и света сознанием.
Они бежали уже долгое время, а книжный лабиринт, то расширяясь, то сужаясь, извивался длинной, бесконечной змейкой.
По пути попадались стеклянные комнатки, подсвеченные зеленоватой иллюминацией. И как только женщины пробегали через них, они начинали мигать, словно неоновые вывески, вспыхивая на стенах большими каллиграфическими надписями:
- Читай о прошлом! Читай любовь, не буквой, а сердцем!
Алма сначала пугалась надписей, изумленно разглядывая необычные слова. Но этих комнаток было так много, что она привыкла, и перестала обращать внимание на них. В этом подземелье было много странного. 
 И наконец, лабиринт закончился, и они оказались под открытым небом в большом саду. А над ними раскинулось бескрайнее звездное небо. Алма стала жадно вдыхать свежий воздух. Наконец-то она видит небо, к которому она так успела привыкнуть. И звезды, приветственно подмигивающие ей.
Но в саду они  были не одни. Среди деревьев бродили странные тени. Странно раскинув руки, они ловили падающие листья, которые причудливым образом превращались в буквы. А из букв появлялись слова. Слова вспорхнули, словно бабочки, и немного покружив, стали соединяться в небольшие ветки предложений. И из этих веток прямо на глазах вырастало дерево, с которых свисали, словно плоды, книги.
Деревья покачивались, насыщаясь силой воздуха, и лениво подрагивали ветками. И снова стали сыпаться из книг листья, превращаясь в буквы. Порой непослушные буквы бились друг о друга и падали на землю. И тогда тени начинали спорить, пытаясь разбить сцепившиеся слова, возвращая буквы в исходные строки.
Алма, завороженная этим зрелищем, встала как вскопанная.
- Алма! – требовательно окликнула ее Зере, и она, очнувшись, побежала за ней, оставляя позади этот странный сад с причудливыми образами.
Вдруг перед ними из темноты появились каменные ступеньки. Они были не новые, где-то потрескавшиеся и разбитые, с большими сколами и выбоинами повсюду. Ступеньки выглядели так, словно по ним ходило множество людей. Потускневшие, они выглядели уставшими, словно служили людям сотни лет. И что-то было знакомым в них, словно Алма тоже когда-то ходила по ним вместе с великим множеством других людей. Она наклонилась и бережно погладила холодные, закоченевшие от ночной прохлады, ступеньки. Где же она могла видеть эту лестницу?
- Идем! Месяц не ждет часов! – не переставала торопить ее спутница, и Алма аккуратно быстро побежала наверх, перескакивая через ступеньки.
- Раз-два- три! - стала считать она ступеньки, и опять ее охватило дежавю, словно все это когда-то было. Словно она также считала эти ступеньки.
- Их ровно 842! Можешь не считать! – сказал Зере.
- 842? – удивленно воскликнула Алма. – Также, как и на Медео?
- Это они и есть!
- Но разве мы на Медео? – изумленно воскликнула было Алма, но ступеньки внезапно исчезли также быстро, как и появились. И вот она с Зере уже стоят на берегу реки, в которой отражалась огромная, налитая желтой тяжестью, луна. Посередине реки, неторопливо гребя веслом, плыл тот самый лохматый старик в черном одеянии, который испугал Алму в первый день. А лодка была доверху заполнена книгами.
Алма испуганно спряталась за Зере.
- Не бойся! – спокойным тоном сказала девушка. - Это перевозчик книг воды. Он везет брошенные людьми книги.
- Но зачем? 
- Топит, – усмехнулась Зере. – Они уже никому не нужны. 
-Так может остановить его? – громко вскрикнул она, но спутница быстро зажала ей рот ладонью.
- Тихо! – прошептала она. - Они не должны слышать нас. Ведь порой они не видят разницы между книгами и людьми.
- Боже мой! – пробормотала Алма, судорожно схватившись за руку подруги. – Он может утопить и нас?
-Речные книжники берут то, что не прочитали, чтобы уравнять прочитанное, - объяснила девушка, приобняв ее за плечи, словно маленькую девочку. И хотя она годилась Алме в дочки, но в этом пространстве Зере была старше и мудрее. И разговаривала так, словно ей было не двадцать, а двести лет. Алма послушно замолчала.
Как только лодка скрылась из виду, Зере, бережно поддерживая руку Алмы, подвела ее к реке. Ночная река была пустая, безжизненная, и лишь рыбы временами всплывали наверх. Девушка сложила ладони трубочкой и громко крикнула:
- Мангы тал!
- Тише, – испуганно стала озираться, Алма. – Вдруг нас услышит Он!
Но Зере, словно не слышала ее и крикнула еще громче:
- Мангы тал! 
Спокойная река вдруг оживилась, забурлила. Проснувшиеся волны стали биться о берег, обдавая ноги женщин холодной водой. И внезапно в берег уткнулся появившийся из темноты плот. Алма вздрогнула от неожиданности: плот приплыл сам, словно услышал голос девушки. Но Зере как ни в чем не бывало уверенно ступила на плот, и протянула руку спутнице: - Пошли!
Уцепившись за ее руку, Алма взобралась на плот, и он сразу же поплыл, словно им управлял кто-то невидимый. А река, несколько раз всплеснув волнами, притихла, плавно неся их в сторону густой рощи, где что-то белело своими размытыми контурами. И только вблизи они увидели, что это были люди, неподвижно стоявшие в ряд. Их было так много, что они заполнили почти весь берег у рощи. Они даже не посмотрели в сторону плота, полностью погруженные в неподвижное созерцание башни, стоявшей чуть поодаль. 
Зере спустилась на берег и встала сбоку от них. И словно тоже вошла в транс, погрузившись в безмолвную оцепенелость. И немигающим взглядом уставилась на башню. 
Алме ничего не оставалось, как встать рядом и начать смотреть на громадную башню, нависающую над рекой, пытаясь увидеть то, что видели эти люди. В воздухе стало тихо, и лишь рыбы как нив чем не бывало продолжали плескаться в ночной реке.
 
Глава 17. Последний сад яблок
Алматы, сады совхоза «Горный Гигант», 1995 год.
….
Жан любил яблони именно в эту пору. В пору, когда кроны деревьев, просыпаясь от зимней спячки, становятся вальяжно развесистыми, опускаясь ветками почти до самой земли. А цветочные почки не в силах сдержать накопленную силу солнца, взрываются фейерверком нежно-белой, розовой и даже малиновой палитры красок. Весна – это карнавал цветущих и жадных до внимания яблонь, окутывающих город своим душистым, терпким ароматом, смешанным с запахом тающего снега с гор.
Ночной самал  стремительно пролетал вдоль речки, по пути впитывая и запах илистой реки, аромат цветущей вишни и сладковатую приторность липы. Но днем, городом правила яблоня. Ведь именно она для Жана была той самой провозвестницей настоящей, наступившей весны. И хотя алматинские яблоки в большинстве своем поспевали ближе к осени, по-настоящему яблоня проявляется именно весной. А осенью она скорее даже не фруктовая, а овощная и картофельно-морковная.
Жан шел вверх по реке, с удовольствием вдыхая запах цветущих деревьев, созерцая распускающиеся лепестки, полностью закрывающие прогнувшиеся прилистники. Временами он оглядывался назад, любуясь по-весеннему легкой, воздушной Алмой, одетой в белый сарафан.
Ему было по-детски радостно. Радостно по - яблочному. Так, как обычно ликует душа алматинца весной. А еще ему было радостно от чего-то нового, словно лепестки цветка, распускающегося в его сердце. И каждый раз его сердце трепетало при виде этого прекрасного и красивого цветка по имени Алма.
Он все меньше был жестким Жабаем и все больше становился мягким Жаном. И то, чем он жил раньше, то, чем дышал, его перестало интересовать. Жан столько времени и сил отдал, чтобы стать сильным в драке, храбрым среди сверстников и лидером своего района, что сейчас даже удивлялся, как все это стало далеким неважным. Все прошлое словно было иллюзией, и лишь Алма была единственной реальностью. Впрочем, его настолько охватило это новое чувство, что реальность, в которой он пребывал, тоже казалась иллюзией. 
Почему же раньше он не сделал ни одного шага, чтобы сблизиться с ней? Разве он не любил и раньше? Что же ему мешало сделать так, чтобы Армана не было в ее жизни? Ведь он всемогущий Жан, способный сделать многое. Может, он не осознавал своей любви, и лишь ночной маньяк обнажил его чувство к Алме?
В любом случае Жан стал быстро меняться. Он научился по-настоящему улыбаться, и защитная ухмылка окончательно покинула его. Жан научился сочувствовать и прощать.  Он научился сострадать и сожалеть.
Жан научился дарить пионы, обрывая по ночам городские клумбы. И почти перестал общаться с теми, кто называл его Темир (Железный) Жабай. С теми, кто верил в него, кто считал его воплощением силы и могущества их пацанского района. И они с удивлением наблюдали за чудаковато мечтательным лидером, безвольно попавшим под влияние какой-то девчонки. А Жану было все равно. Он настолько увлекся новыми отношениями, что окружающий мир словно перестал существовать.
-Жан, – окликнула Алма. – Куда мы идем?
- Потерпи, – улыбнулся он, наслаждаясь сладкой истомой, разливающейся в его душе. Ощущая каждой клеткой своего тела, мягкое пение птичек и нежные вибрации души. – Я веду тебя к легендарному дереву, с которого началось все живое на этом свете.
Это была их первая весна. А до этого было первое лето, затем первая осень и зима. И скоро их любовная лодка должна была пойти по второму кругу природных сезонов. За это время их души настолько сплелись, что они не понимали, как могли жить так долго друг без друга. Словно они были знакомы давно, задолго до их встречи, а возможно – где-то там, в мирах предрождения. И каждую секунду они искали возможность услышать друг друга. 
Алма уже была студенткой филологического факультета и целыми днями проводила за книгами. До обеда были лекции в университете, а вторую половину дня корпела над конспектами в читальном зале седьмой библиотеки. Временами она нетерпеливо поглядывала на огромный тополь за окном, под которым должен был появиться взмыленный Жан с наспех собранными пионами. Так начинался их вечер. Вечер, который они проводили на концерте А-студио или за безумных танцах в ночном клубе «Такси», а то и лакомились уютным мороженым в кафе «Меруерт». Они были жадными до всего. Жадными до зрелищ и чувств. Жадными до жизни. Но больше всего – они были жадными друг до друга. А все остальное было всего лишь фоном для их любви, не требующим ни слов, ни песен. Разве можно спеть любовь? Разве можно описать любовь? Не хватит ни красок, ни слов, ведь любовью можно лишь жить. И они жили, отгородившись от всего мира своими чувствами, теряя друзей и подруг, махнувших на них руками. И пусть в стране царили кризис и уныние, а на улицах было темно от выключенных фонарей – им было все равно. Разве нужен огню другой свет? 
….
-Скажи, а ты будешь меня любить, когда буду старой и некрасивой?
Жан рассмеялся и, сняв с себя джинсовую куртку, накинул на ее плечи.
– Ты знаешь, что спелые яблоки называют беременными? Они тогда самые вкусные. Так вот я тебя буду любить любой: и старой, и некрасивой, и беременной. Ведь самое ценное в тебе – твоя душа.
- А меня больше не за что любить? – обиженно надула губки Алма.
-Глупышка, –прижал ее голову к себе Жан и поцеловал в макушку. –Ты самая красивая в мире девушка. Довольна?
- Нет, – сердито ответила она и оттолкнула его руку.
….
Они перешли под мостом гудящий автомобилями проспект Аль-Фараби и, пройдя сотню метров, натолкнулись на покосившуюся калитку сада.
- А сторожа здесь нет? – испуганно спросила Алма.
- Сад уже давно заброшен. Нет ни сторожа, ни самого совхоза. Так что здесь можно спокойно гулять. А когда-то в детстве мы здесь воровали яблоки, и за нами гонялся сторож.
Где-то внизу гудел город. Вдалеке, на холме под горнолыжным трамплином, группа геодезистов проводила разбивку и съемку местности.
Жан решительно открыл калитку и вошел в сад:
- Пошли.
Они пошли по тенистой яблочной аллее, усыпанной опавшими белыми лепестками, а среди веток прокрадывалась тоненькими лучиками весеннее солнце. Возле сломанного дерева стоял полуголый бородатый мужчина в широкой шляпе и рисовал мольберте.
- Он что рисует сломанное дерево? – спросила Алма
- В сломанном дереве есть эмоция, трагедия извилистой жизни, – важно ответил Жан.
- Откуда ты знаешь? – удивленно взглянула на него Алма. – Ты что разбираешься в живописи?
- Да это просто мой сосед, – рассмеялся он. – Он часто тут рисует и рассказывает нам о своих творениях. Между прочим, он очень известный художник.
-Как его фамилия? – Алма знала почти всех художников. И в их доме часто гостили эти шумные и странные люди. И ей часто приходилось слушать об импрессионизме, кубизме и прочих направлениях в живописи. 
-Э-э-э, – озадаченно потер лоб Жан. – Вот из головы вылетело. Мы просто зовем его Ербол ага.
- Вот растяпа, – шутливо ударила по его плечу Алма. – Даже фамилию не знаешь, а строишь из себя эксперта.
Бородатый художник, увидев их, весело поприветствовал, приподняв соломенную шляпу.
- А Арман хотел стать художником, – вдруг вспомнила Алма. – Мне кажется, из него получился бы талантливый художник. Он показывал мне некоторые из своих картин. Они очень красивые.
- Кстати, куда исчез этот герой? – Состроив презрительную гримасу, спросил Жан.
- Не надо так, прошу тебя, – умоляюще сложила руки Алма. – Злость неуместна в наших отношениях. Это портит то светлое и чистое, что мы рождаем с тобой. 
- Да я не злюсь вообще, – взял в руки прутик Жан и со злостью ударил по одуванчику, рассыпав его пух. – У всех бывают слабости.
- Не всем дано быть героем. Ведь он очень хороший человек.
- Ты все еще его любишь? – разозлился Жан. 
- Ну что за глупости, – рассмеялась она и стала неожиданно декламировать:
«О подлинной любви все время я мечтаю,
Я сберегу её, пусть даже потеряю...
Свою я лебедь различу среди гусей,
Которая не знает вовсе расставанья.»
- Вот-вот! Точно гусь, этот твой Арман! – подхватил Жан.
- Тьфу на тебя, – возмущенно бросила Алма и быстро пошла вперед, оставив его одного.
-Прости, Алма, – засеменил за ней Жан. – Прости! – схватился за ее руку: - Так чьи эти красивые слова?
- Это Мукагали Макатаев, неуч. Знаменитый поэт, которого должен знать каждый, считающий себя культурным человеком.
- А-а-а, – протянул Жан. 
- Ба-а-а, – передразнила Алма. – Так где твое дерево?
- А мы уже стоим перед ним.
Перед ними предстало гигантское дерево, небрежно раскинувшее свои ветки по всему саду. Оно поражало не только своими размерами, но необычным стволом, который раздваивался у основания, а чуть выше даже утраивался. И каждый ствол, словно отдельное дерево, уже жило своей отдельной жизнью, обрастая ветками и листьями.
- Оно великолепно, – восхищенно замерла Алма.
- Это Алма тал. Говорят, с этого дерева начались все яблони на земле. 
- Ну что за глупости, Жан, – недоверчиво улыбнулась Алма. – Это же сказки.
- Мне так рассказывали люди, – обиделся он. – В древности здесь был город, окруженный садом. Даже монету нашли, тысячелетнюю. Так вот, это дерево растет еще с тех времен. 
- Ну, про монету это исторический факт, – снисходительно отмахнулась Алма. – На той монетке было написано «Алмату». Но про дерево ты конечно нафантазировал. Они живут максимум сто лет, если не меньше.
- Я говорю тебе, что это правда! – продолжал упорствовать Жан. – Первое дерево, с которого вкусил плод наш праотец Адам, росло здесь. И возможно, это то самое дерево.
- Ох, ты мой сказочник, – насмешливо посмотрела на него она. – Тебя послушать, здесь был Эдем. 
- А что ты скажешь на то, что первые яблоки и тюльпаны пошли отсюда? – сердито спросил Жан.
- Ну, это больше похоже на правду, – согласилась Алма. – Но не нужно делать миф из этого.
- Ты словно Фома Неверующий, – разозлился Жан. 
- А давай не будем спорить, – примирительно обняла она его. – Пусть будет так! Пусть будет по-твоему.
И, нежно взяв его за руку, присела на траву и потянула его за собой. Жан недовольно присел, что-то сердито пробурчав. Но, очарованный величием дерева, замолчал, и нежно опустил голову на ее плечо. Дерево, словно сказочное существо, покрыло собой горизонт, словно вбирая в себя весь мир и горячие сердца юных влюбленных, завороженно   разглядывающих ее. Пусть дереву не тысячи лет. Но возможно, оно видело так много за свою жизнь, что в каждом листке, длинных ветках и тяжелой кроне хранилась история, равная человечеству.
…
Внезапный шум прервал тишину сада. Сначала послышались голоса, затем раздался стук топора. Завизжала пила, и сразу же затарахтел трактор. Раскинувшееся дерево вдруг тревожно задрожало и словно сжалось от этого непривычного и враждебного гула, не вписывающегося в уют тихого сада. И пара, испуганная неожиданными звуками, стала озираться по сторонам. К ним шла группа людей с инструментами. А следом, тяжело переваливаясь, шел трактор.
- Молодежь, уходите отсюда, – отрывисто скомандовал мужчина в рабочем комбинезоне. – Мы будем пилить деревья. Вас может задеть ветками.
 И, небрежно указав на Алма тал, махнул трактористу рукой:
- Убирай сначала это дерево.
Трактор стал медленно подъезжать к дереву и поднял ковш, намереваясь ударить по стволу. 
- Что они делают? – схватилась Алма в ужасе руками за лицо. – Они ее убьют!
- Я не знаю, – встревоженно вскочил Жан, оглядываясь по сторонам.
- Жан, ты же сказал, что этот сад бесхозный? Кто эти люди?
-Я не знаю, Алма! Не знаю! – вдруг рассвирепел Жан и, сорвавшись с места, подбежал к трактору. Остановившись прямо перед ним, он замахал руками и истошно завопил:
- Стойте! Стойте!
Трактор дернулся, и остановился. Из кабины высунулась лохматая голова тракториста. Он погрозил кулаком Жану и гневно закричал:
- Уйди с дороги, молокосос! Куда ты лезешь? Задавлю!
- Вы не имеете права!
- Это не твой сад. У этого сада есть хозяин. 
- Нет! Это государственный сад! Он принадлежит совхозу. 
- Этот сад выкупили, – подошел к Жану полный мужчина и успокаивающе положил ему на плечо руку. – Он теперь принадлежит частной компании. Тебе нужно уйти.
- Но зачем тогда вырубать деревья? 
- Уберите этого охламона, – истерично заорал тракторист, угрожающе рыча двигателем. – Он мешает мне работать.
- Пошли, парень. Не мешай людям работать, – схватив за локоть Жана, потянул в сторону полный мужчина. – Деревья рубят, чтобы построить людям дома. Город растет, и ему нужны новые жилища.
Жан растерянно оглянулся на Алму и увидел на ее лице слезы. В этот миг что-то переключилось в его мозгу, и его охватила дикая ярость. В нем проснулся тот самый бешеный Жабай, который готов был крушить и ломать. Драться и защищать. Он резко оттолкнул толстяка и, схватив камень, метнул в стекло трактора. Лобовое стекло с грохотом разбилось. Осколки мелкими кусками рассыпались по зеленой траве. Все от неожиданности охнули. В саду стало тихо. Только были слышны пение птиц и далекий шум на проспекте Аль-Фараби. 
- Ах ты, сукин сын, – выругался тракторист и, схватив монтировку, спрыгнул на землю. – Сейчас я тебе покажу. 
Рабочие окружили Жана, и сжали свои кулаки, намереваясь избить этого наглеца.
- Что же ты делаешь, подлец? Зачем портишь имущество? – злобно кричали они на него.
Но Жан не отступил, и, встав в боевую стойку, приготовился драться. В нем проснулся прежний дух бойца. Пусть их больше, но он не отступит. Жан проворно ударил первых двоих. Но они были сильнее, и сильные оглушили его, посыпавшись со всех сторон. Голова закружилась, и он поплыл, бессильно упав на землю. И словно в тумане, издалека он услышал крик Алмы:
- Не трогайте его! Не смейте! – Схватив толстый сук, она стала колотить по спинам нападающих. Но они отмахивались от нее, словно от надоедливого комара. И в отчаянии она стала кусать и царапать рабочих.
- Уберите их отсюда! – приказал толстяк. – Эти отморозки не пожалеют человека ради какого-то дерева. Выкиньте их, чтобы не мешали работать.
….
Визжала пила. Гудел трактор. Стучали топоры. И большие деревья с грохотом падали на землю, отражаясь болью в сердцах раненой пары. День, начавшийся солнечно, обманул их, закончившись уничтожением деревьев. Она плакала. Он сжимал кулаки в бессильной ярости. Но деревья продолжали падать. И не было силы способной остановить это уничтожение.
Рядом с ними, растерянно сжимая мольберт в подмышках, стоял художник, с горечью наблюдая за исчезающим на глазах садом. Он так и не дорисовал свое сломленное дерево, которое окончательно пало.
- Пошлите, – грустно сказал художник. - Мы уже ничем не сможем помочь этому саду. Но я должен дорисовать картину, пусто он останется хотя бы в нашей памяти.
 
Глава 18. Мәңгі Тал 
Поселение Тал Жайлау.
Ровный, неподвижный строй людей белел на фоне рощи. Словно по команде, разом зажглись лучины, и ярко река осветилась, отражая размытые тени людей. Они словно кого-то ждали, нетерпеливо застыв в своем неподвижном ожидании. Замерев в немой отрешенности, безмолвно созерцая башню. Словно неживые тени, в которых нет жизни. Замерло и все вокруг, словно внезапно потеряло жизнь и стало неживой копией себя. Лишь пламя лучин в руках людей, слегка колебалась от ветра, освещая лица оцепеневших изваянийс  немигающим взглядом.                                                                                                                                                                         
 Сначала, Алма пыталась спрятаться за спиной Зере, боясь попасться на глаза пугающей группы. Но потом обвыклась, и сначала украдкой, а потом все смелей, стала разглядывать соседей. И узнала в них своих поселенцев, с которыми так и не установила контакт. Но сегодня они были в одинаково простом белом рубище. И одинаково безжизненно окаменели.
 Алма тоже замерла, чтобы разглядеть башню, но ничего не получалось. Ныла спина, болели ноги от долгой неподвижности, и она нетерпеливо переминалась, поглядывая на Зере. Но соседка была также бесстрастна и неподвижна, как и другие люди, словно ее душа тоже улетела куда-то далеко, оставив вместо себя безжизненную копию.
Внезапно налетел легкий ветерок, оживив застывшие деревья, реку и травы. Тяжелый и слизкий воздух смягчился, мелкой дрожью окутав людей, и они неожиданно встрепенулись, озираясь по сторонам. Ветер стал усиливаться и издалека послышался неясный гул: 
- У-у-у-у-у!
- Шу-у-у! – вторила ему роща, зашумев деревьями.
- Уф-ф-ф! – вспенилась река, закручиваясь водоворотами.
- О-о-о! – вырвался сжатый возглас людей. 
И невидимое, но общее для всех сердце, застучало в неком едином такте, пульсируя вместе с луной, небом и рекой. Словно невидимый дирижер управлял всеми нотами, которые заиграли вокруг.
Река забурлила, взорвавшись большим фонтаном, и обдав водой людей. Но те даже не шелохнулись, сжимая в руках горящие лучины.
Ярко вспыхнула молния, и в ее свете возник человек. Он возник так неожиданно, что Алма невольно отпрянула, спрятавшись за спину Зере. Человек появился словно ниоткуда и медленно плыл к ним на плоту. Люди вокруг оживились, наконец, появился тот, кого они так долго ждали. Плот медленно подплыл к берегу и остановился. Но человек не спешил сходить на берег и лишь поднял руки и громко воскликнул:
- О, братья и сестры, – взмахнул он рукой, и люди качнулись вправо. – Круги цветов полны надежды! 
- Круги цветов полны надежды! –хором отозвались люди, качнувшись обратно.
- Дань силы в Древо луны!
- Дань силы в Древо луны! – задрожали люди.
- О звук древности! Внемли в наши лучи волнения струн! Великая Струна Реки – прочти нам буквы древности.
- О звук древности! Внемли в наши лучи волнения струн! – зашумели люди, взмахивая лучинами, от чего в реке затанцевали множество огненных отблесков, окруживших стоявшего на плоту человека. 
Внезапно заиграла мелодия. Это был кобыз, звуки которого доносились откуда-то с вершины холмов. Тут же защебетали птицы, и ветер, словно подпевая мелодии, загудел, взволновав ветки деревьев и расплескав реку. И среди этого шума вновь раздался голос человека на плоту:
- Читай! – громко сказал он и выхватил, словно меч, книгу, и высоко поднял над своей головой. – Читай, чтобы войти в этот мир! Читай, чтобы не быть странником лжи и обмана! Читай, чтобы доброе понимание стало твоим другом! Чтобы пробудился Дана Рух! 
Люди как по команде выхватили книги, и тоже подняв над головой, заголосили в тон человеку на плоту:
Я читаю, чтобы понять разумное!
Я читаю, чтобы увидеть невиденное!
Словно ветер, они освежают душу!
Словно капли, омывают буквы нас!
Алма стала озираться в поисках книги, чтобы тоже присоединиться к коллективному чтению. Но ничего рядом не было. И откуда они только вытащили эти книги, ведь у них нет карманов? Впрочем, она устала удивляться абсурду, творящемуся в поселении, и просто с любопытством наблюдала, дожидаясь финала этого причудливого действия.
А люди между тем, все больше распаляясь, входили в раж, громко выкрикивая бессмысленные, как казалось Алме слова. И под громкие рифмы внезапно застучал бубен, который тоже был невидимый, как и кобыз.
Дун-дун-дун!
- Марит! – крикнул человек на плоту. 
- Марит! – повторили люди.
Дун! Дун! Дун!
-Веди нас, о Храм Мудрости, дыхание слов созидания! –зашелестели листья на деревьях от его слов. –Мы держим слова и твердь, но живую из дерева.
- О, рыцарь книг! Читай нам истину, учитель! – внезапно вскрикнула Алма, удивляясь себе. 
- Дай сил нам выдержать слова! Чтобы слова не унизили, а возвысили! – хором пели поселенцы, раскачиваясь в такт бубна.
- Дай сил нам выдержать слова! Чтобы слова не унизили, а возвысили! – неожиданно повторила Алма и тоже стала раскачиваться в такт бубна, незаметно вливаясь во всеобщую фантасмагорию, творящуюся вокруг. Незаметно она влилась в единое целое, ставь частичкой всего этого сумасбродного и странного действия. И завороженно повторяла слова, в которых находила странную силу, окутывающую ее. Она кричала, шептала, качалась и подпрыгивала, словно стараясь лучше усвоить магию строк, звучащих вокруг.
Бум, бум, бум! - надрывался бубен, заставляя вибрировать пространство вокруг. И люди завибрировали в такт барабана.
- Не бывает солнца без луны, - глядя прямо на нее, произнес человек на плоту.
Как ветра без тиши,
Так и не бывает любви без ненависти,
Ведь каждая вещь имеет тень в других мирах.
Луна, ярко вспыхнув, осветила стоявшую в тени башню, и она, тяжело качнувшись, раскрылась огромными ветвями, превратившись в гигантское дерево, увешанное сочными яблоками.
-Мангы тал, дай нам правильное чтение! – опустился мужчина на одно колено и почтительно склонил голову, сняв головы зеленый борiк.  
- Мангы тал! – неистово закричали люди, вместе с ним опустившись на колено.
Башня слегка качнулась, словно принимая их почтение, и из ее дупла вылетело множество ласточек. И у каждой птички в клюве было по исписанному текстом листку. Птицы стали кружиться над жителями, сбрасывая листки. А люди на лету хватали эти листки, и громким голосом стали читать:
Дай нам воды изобилия, щедрый Сейхун!
Наполни нас мелодией бессмертия, о пуповина земли!
Я возвещаю единство наших сердец, братья и сердце.
Я возвещаю Великое понимание, друзья!
И пусть Мудрый Ветер даст нам Знамение!
Ялума!!!
Ялума!!!
Зашелестел ветер, разбрасывая незримую мелодию кобыза. 
Ялума! Харту! - Крикнули люди.
- Ялума! – повторил незнакомец и, подплыв на плоте к берегу, ступил на берег. Взяв за руки людей, он повел их к вспыхнувшему на берегу костру, завел в хоровод,а сам закружился вокруг огня.
Мир мирится с мирией!
Женщина с мужчиной!
Мы помним чудо чтения!
И слышим силу знания!
Дун-дун-дун,– вторил им незримый барабан.
- И слышим силу знания! – истошно закричала и Алма, влившись во всеобщий хоровод, и закружилась со всеми вокруг дрожавшего огня, в котором сгорали прочитанные листки. - И пусть огонь очистит грязь напрасного, чтобы снова видеть чистый воздух.
- Доброго понимания, Мангы тал! Дана рух!
- Доброго понимания! Дана Рух! – повторяла Алма, кружась в диком танце.
- Очистим дыханием дома изобилия! – заголосили люди.
- Су-у-уф!!! - шептала Алма.
- Сгори скверна! Приди чистота!
- Доброго понимания! Дана Рух! – крикнула Зере и бросилась в реку.
-Доброго понимания! Дана Рух!– закричали остальные и тоже ринулись в воду.
-Доброго понимания! – поспешила было за ними Алма, но кто-то схватил ее за руку. 
-Ты уже прошла свою реку, - прозвучал над ухом знакомый голос. - Сегодня у тебя другой путь.
Возмущенно обернувшись, Алма замерла. Перед ней стоял человек в зеленой шапке. 
- Ты так долго шла к этой реке, что сама не заметила, как много раз очистилась. Здравствуй, Алма! Здравствуй навеки, паломница книг.
- Дала Ар? Это ты?– только и смогла вымолвить ошеломленная Алма, не веря своим глазам.
- Да, это я, Алма! – положил он руки на ее плечи. – Спасибо, что ты приняла мое приглашение.
Алма завороженно смотрела на него, лишь повторяя, словно заговоренная: «Дала Ар! Дала Ар!» 
И не веря своим глазам, боязливо гладила, пытаясь убедиться в его существовании.
 
Глава 19. Знакомство с семьей Габитовых
Алматы, 1995 год.
….
Деньги были чем-то неприличным и даже табу в семье Жана. Мама, Салима всячески избегала этой темы, считая, что деньги – это грязь, о которой не говорят культурные люди. И они неуместны в порядочном обществе. Хотя нужда заставляла ее, одинокую женщину с несовершеннолетним сыном на руках, работать на двух работах, чтобы не отказывать Жану ни в чем, но деньги не переставали быть чем-то постыдным и нехорошим.
Он стеснялся того, что маме приходится работать простой поломойкой, вымывая грязь с затоптанных школьниками полов. И временами даже пытался отговорить ее от этой работы, но она была непреклонна. 
-Нет плохой работы, сынок, есть плохие работники. Мои деньги честные и чистые, хотя работа грязная. Нет ничего радостней чистых денег и чистой совести, сынок, – поучала она его, улыбаясь кроткой улыбкой.
И Жан устало вздыхал, милая и добрая мама была до невозможности упряма. И по ночам, когда никого не было в школе, помогал своей матери. А днем, когда школа была полна этих никчемных школьников, Жан избивал их за беспечность, благополучие и… некую «семейную полноценность», которой он сам был лишен.
Но самое главное, что уяснил для себя Жан: в этой жизни важнее всего были деньги. Деньги не грязь, а защита от грязи, которую им с мамой приходится вычищать. Деньги- истинная ценность, и они никогда не подведут. И он будет их добывать любым способом, даже пусть отнимая у слабых сверстников, заставляя их приносить каждый раз все больше и больше. 
Но Жану этого было мало, да и что можно собрать с этих жалких копеек на обед, заботливо переданных родителями своим детям. Нет, это мелочь. Ему нужны были большие деньги. И он научился торговать.
- Я не хочу работать так, как ты, мама, – сказал он в один из вечеров, когда они драили полы. – Не хочу мучиться, вымывая грязь.
- А ты и не будешь так работать, сынок, – ласково улыбнулась Салима. – Ты же будешь учиться, работать архитектором. Ты будешь уважаемым человеком.
- Но почему архитектором? – возмутился Жан. – Сейчас уже ничего не строят. Смотри – везде развал. Стройки стоят. Что строить, мам?
- Людям всегда будут нужны дома, – терпеливо убеждала ее мама. – И они всегда будут строить дома, сынок. Ведь это единственное, за что можно уцепиться, когда везде развал. Поверь, когда ты окончишь институт, все вернется на свои места. Жизнь снова закипит, как тогда, в лучшие годы при СССР.
- Как при СССР, – хмыкнул Жан. Мама всегда вспоминала Союз, приводя в пример порядок и благополучие, которые царили в то время. Она всегда расхваливала тот период, когда человек жил не ради денег, а ради всеобщего блага. Она скучала по эпохе, когда все было бесплатно, все было доступно. И, самое главное, не было жуликов и спекулянтов, а люди были доброжелательны друг к другу. Тогда было легче жить, хотя сама мама проработала простой рабочей, и каждый кусок хлеба ей приходилось зарабатывать тяжелым трудом.
Эх, мама, мама. Не будет так, как при СССР. Потому что сказку в этом мире не построишь. Сказка хороша несбыточной волшебностью, а реальность, увы, сурова. Ты, мама, словно ребенок, так и не поняла что такое деньги. И не поняла ее законов. Если бы ты знала, мама, что я вынужден обманывать тебя. Что работаю торговцем на барахолке, а не дворником, как лгу тебе. Я коммерсант, фарцовщик, спекулянт. Я стал одним из тех, кого ты всегда презирала. 
Я научился делать бизнес, торговать. Вся жизнь, мама, это торг. Если бы все умели торговать, в мире было бы больше порядка. А Союз, который ты так возносишь, поэтому и распался, что там не умели торговать. Поверь мам, что торговля – самое главное качество жизни, ведь все мы чем-то торгуем: ты, продавая свои руки задарма, а я – дорого. Прости, что мне приходится врать тебе. Но ты ведь не вынесешь мысли о том, что твой сын стал торгашом, то есть тем самым «жуликом», которых ты ненавидишь. Нет, мам, я не жулик. Я честно зарабатываю свой хлеб и не граблю народ, не беру взяток, не ворую. Я всего лишь продаю. И поверь, эта работа ничуть не хуже, нежели твоя. Она не хуже профессии того же архитектора. И в торговле тоже нет плохой работы, а есть плохие работники. 
Мир сильно изменился, мама, но ты так и осталась советским человеком, восхищаясь всем этим серым убожеством, в котором мы живем. Нет, мам, я не хочу обратно. В мир равенства, которого нет. В мир добра, который на самом деле был диктатом. В мир равенства, который всего лишь миф. Ведь равенство не есть справедливость. Равенство – это унижение лучших в угоду худших.
Не хочу в мир «от зарплаты до зарплаты». В мир, боящийся денег. В мир, который превратил твои многолетние накопления в труху, выдав нищенские 200 тенге. Так кто же все-таки жулик тогда? Нет, мам, это не я жулик, это они. И я никогда не буду зависеть от государства. В этой жизни я буду полагаться лить на себя, мам.
Пора тебя повзрослеть, мам, ведь тебе уже больше сорока лет, а ты все еще живешь иллюзиями.
… И еще, мам, … ты самый близкий мне человек. И ради тебя, мне не жалко никаких денег. Ради тебя я брошу весь этот мир. И никогда тебя не предам.
Жан никогда не выражал недовольства маме, оберегая и по-своему заботясь о ней. И пойдя навстречу ее просьбам, все-таки поступил в строительный институт. Ведь, в конце концов, когда есть деньги, можно и не учиться. Он придет за готовым дипломом, чтобы сделать подарок матери. Пусть она гордится, что ее сын – архитектор. И хотя это будет купленный диплом, но разве это важно? Ради радости матери можно купить все, что она захочет.
….
Салима стряхнула пылинку с пиджака Жана, и чуть отстранившись, восхищенно воскликнула:
- Как же ты вырос, сынок. Стал настоящим красавцем,– и, притянув голову сына, она нежно поцеловала в макушку. – Надеюсь, ты наконец-то познакомишь меня с ней? Со своей красавицей Алмой. Но уже в следующем году, после Нового года.
- Конечно, мама, – нехотя ответил Жан, думая озабоченно о предстоящем новогоднем празднике, который он должен встретить с семьей Алмы. – А как ты встретишь Новый год?
- Обо мне не беспокойся, балам (сынок). Я пойду к Гульжан тате. Туда придут и другие наши девочки с завода. Будет весело. А если даже скучно, то неважно, – усмехнулась она. – Ведь это всего лишь смена одного года на другой. Зачем упиваться пустым празднеством. В конце концов, у нас есть свой новый, степной Новый год, Наурыз. Я люблю весенний новый год, а не зимний. 
- Понятно, – почему-то нахмурился Жан. Что-то его огорчало, и он не мог понять, в чем дело. 
Он долго возился в шкафу, пытаясь найти пальто, висевшее прямо перед ним. Наконец он увидел его и, ругнувшись про себя, снял пальто с крючка и стал одеваться, озабоченно думая о чем-то своем.
- Мне пора, мама, – извиняющимся голосом сказал Жан, не решаясь выйти из квартиры.– Уже вечер. 
- Не забудь купить торт, - засуетилась вокруг него Салима, заботливо поправляя пальто. – Будь серьезен, и не говори лишнего. И да, – полезла она в кошелек. – Купи цветы, подаришь матери. Самое главное для жениха – понравиться маме, она решает судьбу вашей семьи. 
- Не надо, мам, – остановил ее руку Жан, критично оглядывая себя в зеркале. Это темное пальто, которое он приобрел недавно у турецких коммерсантов, смотрелось очень даже неплохо. Оно делало шире его узкие плечи, и скрывало юношескую худобу Жана.– У меня есть деньги. Ведь я же работаю…этим, как его, – слегка сморщился Жан. – Э-э-э…дворником…
- Очень хорошая работа, сынок. Ведь ты у меня уже большой, сынок, – растроганно всхлипнула Салима. – Мой будущий архитектор. Как же я горжусь тобой, если бы ты знал, – умильно разглядывала она Жана.
- Мама, не надо, пожалуйста, – рассердился Жан, и недовольно открыл входную дверь. – Ненавижу, когда ты плачешь. С Новым годом! Встретимся в следующем году, - поспешно крикнул он, спускаясь по лестнице. – И не забудь, я люблю тебя!
- И я тебя, сынок, и я тебя, - поспешно крикнула ему вдогонку Алма, вытирая слезы радости. Наконец-то наступил день, когда сын сделает предложение, и она увидит свою невестку. Она вырастила его достойным человеком. И пусть у него не было отца, но он не хуже других детей.
Жан вышел на улицу и оглянулся на свое окно. Как всегда там стояла мама, провожая его взглядом. Он помахал ей на прощание и, подняв воротник пальто, быстро пошел в сторону дома Алмы.
«Любовь матери всесильна, первобытна, эгоистична и в то же время бескорыстна. Она ни от чего не зависит», вспомнилась Жану цитата из его любимого романа «Финансист». Но ставшая настольной книга, привлекала его и другими мыслями. Она укрепляла его в правильности выбранного пути, и придавала сил для дальнейших действий. Ведь, как говорил Драйзер, «мои желания – прежде всего». 
Но в чем же его желание? В том, чтобы сегодня под Новый год, сделать Алме предложение? Но готов ли он к браку? Готов ли к тому, что теперь он и Алма – единое целое? Выдержат ли они любовь?
Жан сжал в кармане приготовленное кольцо. Мысли мучали Жана, и он шел по зимнему морозу, пытаясь разложить их по полочкам, как это у него раньше получалось. Но сегодня, они не слушались его.
Впереди показался ряд торговых лавочек, выстроившихся на улице Тимирязева. В этом году зима была не слишком суровой. Даже снег не успел толком выпасть. На улицах включили фонари, которые долго были потухшими. Уличное освещение жило по своему графику, и часто город просто утопал в темноте. Видимо, горсвет расщедрился к Новому году.
Сегодня, улица была на редкость яркой, оживленной и суетливо праздничной. Ларьки, заменившие магазины, были украшены гирляндами. А небо временами сотрясали взрывающиеся шутихи, весело пугая жителей. Уличный люд, слегка подогретый алкоголем, сновал повсюду, пытаясь успеть сделать последние предновогодние покупки. А другие уже отмечали, распивая прямо на улице купленный в ларьках иностранный спирт с королевским названием. Народ встречал Новый, 1996 год.
По правде говоря, Жан не хотел встречать Новый год с семьей Алмы. Он с удовольствием отметил бы праздник дома, вдвоем с матерью. На праздничном столе стояли бы привычный торт «Наполеон», салат «Оливье»,  жаренная курица из гастронома «Алатау» в микрорайоне «Коктем-1» и, конечно же, бутылка шампанского. И ровно в 23.59 Жан с шумом выбивал пробку шампанского под телевизионные куранты. Так начинался их новый год. А потом, к ним в гости приходили соседи или подруги мамы, а Жан «выходил на район», к своим друзьям.
Но все изменилось, как только в его жизни появилась Алма. И Новый год из узко семейного превратился в общий, где нужно было учитывать мнение Алмы. Новый год теперь должен быть там, где была Алма. Да и вообще, все в его жизни стало подчиняться ее желаниям, и он уже не мог сам принимать решение. И хотя, Жан оущущал внутреннее сопртивление, он проявлял максимальную гибкость, которую выработал в бизнесе. Семья – это тоже, по сути, бизнес, и умение договариваться отличало его, Жана, от прежнего бескомпромиссного Жабая. Ведь гибкость – качество, силу которой он давно ощутил.
Сегодня Жан решил сделать ей предложение. В конце концов, они уже дружат полтора года, и наступило время скрепить узы. Сегодня не просто Новый год, а особенный день, после которого он выйдет на новый уровень отношений со своей любимой. И ради нее он готов быть гибким, как пластилин, сыпучим, словно песок. И быть устойчивым, как самый прочный бетон. Но даже бетон бывает мягким.
«Устойчивость – способность материала сохранять в стабильности свою форму и положение при внешних воздействиях», - вспомнил он цитату из институтского предмета «Сопротивление материалов». Его внутренняя форма была прочна, как никогда. Внешнее влияние не изменит его сути. Он останется прежним Жаном, но теперь женатым и, наверное, счастливым?
За мыслями он не заметил, как оказался перед магазином.
….
Путь к дому Алмы лежал через детский сад, где, как всегда, в беседке сидели его друзья. Они разойдутся позже, чтобы отметить праздник дома, а через час вновь встретиться в беседке, ставшей их штаб-квартирой. 
 Они никак не хотели взрослеть, изо всех сил цепляясь за безмятежность детства, а ведь им уже по двадцать лет, и часть даже успела отслужить в армии. Считая себя сильными и жесткими, многие из них оказались неспособными встроиться в изменившуюся жизнь. И их сила стала слабее той гибкости, которую приобрел Жан. А жизнь вокруг менялась так быстро, что порой недостаточно было уже самой гибкой гибкости.
Из беседки доносились звуки гитары. Кто-то пел простуженным голосом популярную песню, которую когда-то любил петь и сам Жан:
Центр Алматы, Это где-то я, это где-то ты,
Это на Тулебайке старые дворы.
Серик, Берик и Талгат – вечно раскумаренный вечно всему рад .
Когда-то шумный, наполненный детьми садик, сегодня стал покинутым и бесхозным, как и многое в городе. Говорили, что его выкупил за бесценок чей-то влиятельный родственник под всеобщую приватизацию. И теперь, вместо детей во дворе детского сада болталась кучка бездельников, распивающих разбавленный спирт «Рояль». 
 Они насмешливо посмотрели на парадно прилизанного Жана, появившегося на ночной улице с букетом цветов и тортом. 
-Салам, Жан, - пыхтя своей постоянной папиросой, поприветствовав его вечно радостный Талгат. – Не хочешь выпить с нами?
- Салам, - отрывисто бросил Жан, не сбавляя хода. – Прости, тороплюсь.
- Ты что-то забыл нас, брат?- насмешливо спросил Серик, или Сер, как его звали все друзья. В своем любимом спортивном костюме, с короткой стрижкой, плотного телосложения, он всегда вел себя нагло и хамски. И никогда не упускал возможности с садистским удовольствием поизмываться над слабой жертвой. Выглядел он действительно угрожающе, большой, массивный, с наглым выражением лица. Сер вел себя, словно браток, достаточно правдиво изображая из себя рэкетира. И его боялись.
Все в беседке напряженно замолчали. Жан слегка притормозил, и немного подумав, остановился.
- Не забыл, брат, – с усилием выдавил он улыбку, оглядывая окоченевшие лица своих друзей по району. – Я приглашен на одно мероприятие. Оно семейное, поэтому не могу быть с вами. Простите.
-У тебя появилась другая семья?- язвительно отозвался Сер. Ему не нравился вежливый тон, опрятный вид, да и вообще – безразличие Жабая к своим бывшим друзьям. – А как же мама? Ты ее одну бросил на Новый год? – С презрительной усмешкой бросил Сер, исподлобья разглядывая Жана. По правде говоря, Жан ему никогда не нравился. Более того, Сер его ненавидел. Ненавидел за то, что не он, а именно Жабай был лидером. Ненавидел за его силу и ловкость. И за то, что внутри он его боялся. И чтобы доказать себе, что Жан сейчас всего лишь слабак и подкаблучник, не способный даже защитить себя, он специально его провоцировал. 
- Тебе какое дело? – побагровел Жан. 
– Большое дело, Жан, - продолжал глумиться Сер. - Ведь мы тоже твоя семья, и я думал, что ты навестишь и нас, своих старых друзей. Как было раньше, когда ты был нашим братом Жабаем. А ты словно стыдишься нас, избегаешь нас. 
Сер сердито сплюнул сквозь зубы.
- А ведь ты был кумиром для всех нас. Да и молодежь растет, чтобы быть похожим на тебя. Что с тобой стало, брат? Неужели какая-то баба имеет столько влияния на тебя?
Кровь ударила в голову Жана и он от ярости побледнел. Стебли цветов хрустнули в его руках. Никогда ранее Сер не позволял себе такой дерзости. В прежние времена, он давно бы наказал его за такую вольность. Даже несмотря на то, что Сер был шире его в два раза, Жан никогда не проигрывал в драке. Он был прирожденным уличным бойцом, и в легкую бил и борцов и боксеров. И Сера, который и спортом то толком не занимался, он легко скрутил бы в бараний рог. Да Сер и не стал бы с ним драться, ведь в душе он трус. Просто большой трус.
Но он обещал Алме, что больше не будет драться. Он должен успокоиться. Раз-два три! Если он не успокоится до десяти, к черту торт и цветы, Сер будет побит. 
Раз, два, три! Будь гибким! Будь мягким, словно песок, бубнил внутренний голос.
- Эй, пацаны, прекращайте, - вмешался миролюбивый Талгат, положив руку на плечо набычившегося Сера.– Мы же друзья, и у всех могут быть свои планы. Так что не будем мешать Жану. С праздником тебя, брат.
Жан стал постепенно успокаиваться. И хотя широкое, наглое лицо Сера с приплюснутым носом и мясистым подбородком, все еще побуждало ударить по нему со всей силы, Жан с огромным усилием сдержал себя.
- Прошлое, это песок, который унес ветер пустыни, - примирительно улыбнулся Жан.– От прошлого нет никакого толку, а остается лишь пыль, не имеющая смысла. Меняйся вместе с миром, а не живи тем, чего давно нет. Да и прекращай цепляться за детство, мир давно повзрослел. А то так и будешь впустую «роялить» на улице. А жизнь будет проходить мимо.
-Это и есть наша жизнь. А ты проходишь мимо, - вскочил взбешенный Серик, но наткнувшись на хищный, не сулящий ничего хорошего опасный взгляд Жабая, осекся, и медленно присел на место. С Жаном он, может быть, и разобрался бы. Но с Жабаем связываться не хотелось. Сер хорошо помнил, как беспощаден он бывает с врагами.
- С Новым годом! – насмешливо усмехнулся Жан. – Всем вам хорошо провести время, – добавил он и, весело посвистывая знакомый мотив, пошел мимо них к своему Новому году:
Центр Алматы – это где-то я, это где-то мы
Это все мое. О, центр Алматы!
Здесь мой мир и здесь мои кенты!
.…
Жан быстро и уверенно шел к дому Алмы, на душе было весело, словно он сбросил лишний груз. Но поднявшись на третий этаж добротного кооперативного дома, он слегка замешкался. И долго топтался, не решаясь войти. 
Наконец осторожно постучался. Дверь сразу же распахнулась, словно его ждали прямо под ней. Перед ним стояла нарядная Алма. На ее голове был искусственный венок из блесток и новогодней мишуры. Увидев Жана, она радостно и нетерпеливо бросилась ему на шею: 
- Как я тебя заждалась! Ты выглядишь, словно сегодня собрался жениться.
- А зачем тянуть? – нерешительно протянул он ей торт. – Тебе уже есть девятнадцать, а мне двадцать один.
- А цветы кому? – вопросительно посмотрела она на букет, аккуратно принимая торт.
-А цветы твоей маме и моей будущей теще.
- А лучше бы наоборот, – пошутила Алма. – Торт маме, а мне цветы. Торт хоть и вкусный, но совсем не романтичный.
Увидев расстроенное выражние на лице Жана, она приобняла его за шею: - Эй! Эй! Я пошутила, ты почему сегодня такой серьезный?
В коридор вышла полноватая женщина в нарядном переднике с цветочками. Высокий пучок, в который были собраны ее волосы, делал еще полнее ее и без того круглое лицо. Но у женщины была приятная улыбка, и от нее веяло душевным уютом и теплом умелой хозяйки и любимой супруги. У нее были такие же миндалевидные глаза, как у Алмы. И такой же аккуратный, слегка вздернутый носик. И вообще, если бы не возраст и полнота, то Алма была бы полной копией своей мамы.
- Здравствуйте, Жан, я много слышала о вас. Так вот вы, какой, – приветливо улыбалась она. – А меня зовут Толкын.
- Здравствуйте, –неуверенно ответил Жан и неуклюже поклонившись, протянул ей цветы. – Это вам.
Все получилось как-то неловко и скомканно. Не так, как планировал Жан. Ведь он представлял, что с самого начала обворожит маму Алмы, скажет много приятного и доброго и красиво преподнесет цветы. Но все пошло не так и, вручив цветы, Жан неловко стоял в прихожей, не зная, куда себя деть.
- О, Жан, как вы галантны! – понюхала она букет. – Это же мои любимые хризантемы! И откуда вы только узнали, что это мои любимые цветы? Это просто невероятно!
Увидев ее реакцию, он успокоился. С мамой контакт налажен. Оставался отец.
- Что же вы стоите, словно неродной, Жан. Проходите за стол, все уже заждались, – и жестом пригласила в дальний край длинного коридора, откуда доносились шумные голоса. 
- Пошли, милый! – прошептала Алма, ведя его за собой по большому коридору. Сама прихожая была такой же, как вся квартира Жана. А богато украшенные стены, роскошная люстра, импортная мебель говорили о том, что в доме был достаток. И она сильно контрастировала со скромной, старомодной полуторкой, которая была у Жана с мамой.
В такой же огромной, как коридор, гостиной был празднично накрыт стол, за которым сидело несколько мужчин. Женщины же суетились на кухне, временами появляясь в гостиной с очередным блюдом. В центре стола сидел дородный усатый мужчина. Он, улыбаясь, что-то рассказывал гостям, но при виде Жана почему-то замолчал и нахмурился.
Жан растерянно встал у входа, не решаясь пройти дальше. А Алма слегка подтолкнула его:
- Не стесняйся, присаживайся. А Мирас познакомит тебя со всеми.
Сидевший у двери молодой мужчина вскочил при виде его и протянул руку.
- Я старший зять этой семьи, считай твой будущий бажа , - пошутил он, но поймав на себе строгий взгляд усатого толстяка, сразу осекся.
-Это мы еще посмотрим, - недовольно пробурчал толстяк. – Усади его за стол, что же ты держишь его у двери. – Сердито приказал он Мирасу.
- А это наш папа, Сакен ага, - представил Мирас грозного мужчину за столом.
- Здравствуйте, - робко поздоровался Жан. 
- Присаживайся, - небрежно махнул толстой лапой-рукой Сакен. – Будем знакомиться.
….
Жан пристроился у края стола. На него никогда никто не обращал внимания, мужчины были заняты своими разговорами. Жан чувствовал себя неуютно. Робость и стеснение, охватившие его в самом начале, незаметно перерастали в раздражение. Он пытался вслушаться в разговор мужчин, но его все время что-то отвлекало. То ли женщины, суетившиеся рядом. То ли квартира, давящая своим убранством. Или суетливый Мирас, угодливо подливающий вина спесивому толстяку. А может быть, его раздражал этот самый толстяк, незаметно изучающий его?
 - Ты работаешь или учишься, Жан? – негромко расспрашивал Мирас, стараясь не мешать разговорам взрослых. Но мужчины, хоть и беседовали между собой, краем уха слушали ответы Жана.
- Я работаю и учусь, - покраснел Жан, ощущая на себе взгляды гостей.
- А кем? – допытывался Мирас, бросив заговорческий взгляд на Сакена. Он все делал так, чтобы угодить тестю: говорил, разливал, веселил, временами услужливо подносил зажигалку, чтобы тот подкурил сигару. И скорей всего и вопросы задавал те, которые волновали хозяина дома и отца Алмы – Сакена.
- Я подрабатываю дворником, - вдруг разозлился Жан. – И учусь на инженера-строителя.
- А кто у тебя родители? – допытывался надоедливый Мирас.
- У меня нет отца. У меня есть мама, которая работает нормировщицей на заводе, - с вызовом ответил Жан, оглядываясь на замолчавших гостей. – А еще, она уборщица в школе. И временами я ей помогаю.
Салима уже давно не мыла полы, но Жан почему-то решил соврать.
- А живем мы в панельной полуторке, прямо над гастрономом, - добавил он с усмешкой, заметив замешательство гостей.– У нас всего полторы комнаты, но нам хватает.
Сакен недовольно затянулся сигарой. Как этот парень собирается содержать его дочь?
Наступила неловкая пауза. Даже Мирас замолчал, переваривая сказанное. В этой семье женились только по расчету. Брак был, словно бизнес, и выстраивался на основе взаимной выгоды. Какая же выгода может быть от дворника, сына матери-одиночки? Это же почти позор для Сакена, которого Мирас называл почтительно – папа. Ведь Сакен– руководитель огромной организации, и деньги сами плыли ему в руки. И он щедро одаривал ими своих близких. И зять Мирас катался как сыр в масле. Но он не просто зять, но еще и сын друга Сакена. А Жан ведь, по сути, никто? Зачем Сакену еще один нахлебник? В их мире не бывает случайных людей.
- Что же, - наконец заговорил седовласый гость. – Мы все когда-то работали дворниками. С этого начиналась жизнь многих великих людей.
Сакен презрительно хмыкнул, но ничего не сказал. И, чтобы отвлечься, седовласый начал рассказывать о своем тяжелом послевоенном детстве.  На время все позабыли о Жане.
- Жан! – внезапно донесся голос Алмы из кухни. – Помоги, пожалуйста.
Жан резко встал. В нем снова проснулся Жабай, внезапно возненавидевший всех этих сытых и откормленных людей. Ему хотелось сказать, что он еще хулиган и немало набедокурил в своем районе. Но Алма еще раз позвала, и он поспешил к ней.
В кухне была только Алма, другие женщины уже уселись за стол. Она хлопотала над румяной уткой, которую только что вытащила из печки. 
- Ты познакомился с папой? – спросила она. – Тебе он понравился?
- Очень, - хмыкнул про себя Жан. – Он отличный мужик.
- Ты что такой недовольный? - обеспокоенно спросила она, приглядевшись к нему. – Что-то случилось?
- Нет, все нормально, - отмахнулся он. – Так чем тебе помочь?
-Открой мне, пожалуйста, консервы, - попросила она, украшая блюдо зеленью. И немного подумав, словно собираясь с мыслями, сказала:
 – Ты знаешь, я вот подумала центре города. Представляешь?
- Нам и не придется снимать, мы же будем жить у нас, в нашей полуторке.
- А мама? – удивленно захлопала глазами Алма.
- Мы будем жить с ней.
- Но там же совсем нет места.
- Почему? Там целых две комнаты. В одной – мама. А другая – наша. Почти 20 квадратных метров, нам хватит для спальни.
- Но сегодня никто не живет с родителями. Молодожены живут отдельно. Это, в конце концов, не модно жить с родителями.
- А зачем нам мода? Главное ведь, чтобы нам было хорошо. Чтобы мы были счастливы. 
- Но ведь мама может жить и одна? – продолжала упорствовать она. - Разве не так?
Жан с хрустом сжал коробку с кольцом в кармане.
- Ты не хочешь жить с моей мамой? – хмуро спросил он.
 – У меня были другие планы, – расстроенно прикусила Алма нижнюю губу.
- У тебя в квартире?
- У нас! – поспешно заверила она. – У нас с тобой. Я думала, что у нас будет свой, отдельный дом. К нам будут приходить гости. У нас будет своя территория, понимаешь? Свой угол, как у всех счастливых семей.
- Но я не хочу жить в квартире твоих родителей, как күшік күйеу, словно зять-примак,- недовольно буркнул Жан. – Для меня это позор. 
- Хорошо. Тогда снимем квартиру, - горячо зашептала она. – Снимем квартиру и откажемся от отцовского подарка. Ты работаешь, я буду работать – справимся.
- Ты не хочешь жить с моей мамой?– огорченно спросил Жан. 
-Я полюблю твою маму, Жан. Это будет не только твоя мама, но и моя, - схватив его за руку, пылко убеждала она. – Но пойми, мы же создаем свою семью. Она пока хрупкая, но наша любовь укрепит ее. Потом появятся дети, будет много суеты, шума. Мы будем стеснять твою маму.
- Так она ждет не дождется наших детей. Наоборот, она будет рада, понимаешь? – стал злиться Жан, не понимая ее нежелания жить вместе с мамой. Не вовремя они начали спор. Не дело Новый год встречать ссорой.
В этот момент в квартире вдруг погас свет. Все стихло. Замолчали и спорящие молодые. Из гостиной послышался недовольный ропот гостей. Кто-то зажег зажигалку.
- Ох, как не вовремя, - расстроенно воскликнула Толкын. – Опять они издеваются. Сакен, ты же начальник, бастык. Поругай их, пусть включат свет, - возмущенно сказала она.
- Я не их начальник, - раздался глухой бас отца Алмы. – Зажгите пока свечи. Скоро, наверное, дадут.
-У нас и свечек нет.
- Мирас, - опять прогудел Сакен. – Сбегай быстро за свечками.
- Хорошо, папа, - донесся угодливый голос Мираса, но тут в гостиную заглянул Жан и остановил его:
- Я сам сбегаю. Пусть Мирас остается здесь.
- Ого! Зять уже вошел в свою роль, - одобрительно загудели гости, подтрунивая. – Понятливый попался, зять.
А Жан между тем невозмутимо прошел к вешалке, надел на себя пальто, натянул обувь и взялся за ручку двери.
- Дорогой, не задерживайся, – обеспокоенно подошла Алма.- Скоро уже Новый год! Поторопись, пожалуйста.
- Да, я скоро, – торопливо открыл дверь Жан.– Мигом, туда и обратно. Магазин ведь не так далеко.
И стремительно выскочил на темную улицу.  Алма осталась внутри, тревожно глядя на закрывшуюся за любимым дверь. Неприятно кольнуло ее сердце. Ей внезапно захотелось остановить Жана. Или сказать, что она пойдет с ним. Но она встала как вкопанная, в полумраке разглядывая закрывшуюся дверь.
- Алма, я нашел фонарик. Свечи не нужны, - вскоре донесся голос Мираса, но было уже поздно. Жан вышел.
 
Глава 20. Гость из снов
- Так ты и вправду существуешь, Дала Ар? – наконец выдохнула она, убедившись, что он не дух, что он реально существует. 
Дала Ар ничего не ответил, и молча присел возле огня, от которого остались небольшие язычки пламени. 
- В огне столько тайны и в тоже время столько обыденности, - сказал Дала Ар, задумчиво наблюдая за тем, как костер  потухает. 
С реки доносились веселые голоса поселян, радостно плескавшихся, словно дети, в воде. Они никак не хотели расходиться, наслаждаясь ночным купанием, словно только увидели реку. И накупавшись, нехотя расходились, прощаясь друг с другом загадочным:
- Доброго Понимания!
-Взаимного чтения! – радостно отвечали другие.
Оживление постепенно спадало, и ночь окончательно охватывала аул степной тишиной.
-Так это был не сон? – подошла к Дала Ару Алма. – Ты не снишься мне?
Он словно не слышал ее, зачарованно разглядывая на теряющий силу огонь, пока дым окончательно не заглушил последние угли, придавив своей массой. И временами робкие вспышки, пытаясь выбиться из-под тяжелого дыма, охватывали обугленные головешки дров. Но, не рассчитав сил, окончательно падали, потонув в дыме. 
- А что такое сон? – отозвался Дала Ар.
 - Сон, наверное, все то, что является иллюзорным, - неуверенно ответила Алма. - Сон - это ложь, наваждение. Сон – это отдых, в конце концов.
- Сон - это совсем не отдых, - усмехнулся он.
- Но как ты попал в мои сны? И что ты там делаешь? – не унималась она. – Скажи, ты и вправду книгохранитель из Дженда? Или это всего лишь сон? 
- Нет, я книгохранитель Газны, но не Дженда, - поправил ее Дала Ар. – В Дженде я был лишь учеником.
- Но если это, предположим, не сон, то ты должен быть человеком прошлых столетий? Даже не столетий, а прошлого тысячелетия? Разве не так? Ты не можешь существовать!
-Я и сейчас существую, как ты видишь, - снисходительно улыбнулся он. – И ты уже успела в этом убедиться.
- Но это невозможно. Люди так долго не живут. Это не вписывается в физические законы нашего мира.
-Существуют и другие законы, и другие миры. 
-Прошу, только не надо этого, - предупреждающе подняла руку Алма. – Я и так запуталась, и словно нахожусь в дурном сне. Я ничего не понимаю, Дала Ар. Почему ты снишься мне? Ты фокусник, маг, чародей?
- В твоих снах много слов. Они, как книги, загадочно улыбался он. – А я  хранитель книг. И порой собираю богатый урожай из твоих снов.
- Что? – ошеломленно воскликнула Алма. – Ты гуляешь по моим снам, словно по- своему дому? Ты воруешь мои сны?
- Нет, Алма, я скорее ловец снов ,а не вор. Я всего лишь читатель и поклонник твоих снов. Ведь ты так красиво творишь свои сны, что я в них влюбился.
-Но в своих снах я вижу тебя, а не себя. Почему? Зачем мне это? Зачем мне, в конце концов, Газна или Дженд?
- Читая, ты творишь мир и оживляешь написанное, – загадочно ответил он, и раскрыл свою ладонь. –Нет смысла в словах, которые не читают. Они безжизненны, словно пустыня.
Он вытащил из кармана мешок, и рассыпал на раскрытую ладонь семена. Внезапно налетели ласточки, словно ждали рядом. И защебетав, бросились на его ладонь, выхватывая по зерну и улетая в сторону башни.
- Слова порой как семена. Если ими не кормить, то они сгниют. Если их не высаживать, то они высохнут.
Дала Ар поймал одну из ласточек и ласково погладил ее по голове.
-Ты знаешь, Алма, сколько ты прочитала книг?
- Не знаю, не считала, –завороженно смотрела Алма на птичку. – Может тысячу, а может больше.
-Ты прочитала девять тысячи семьдесят три книги, -торжественно объявил Дала Ар. – Каждая прочитанная буква записана. Ведь ты так много любви отдала этим книгам.
- Какой кошмар, не думала, что так много, - удивленно воскликнула Алма. - Но я бы не сказала, что любила все эти книги. 
- У каждого человека есть свои книги - спутники и друзья по жизни. У кого-то может быть один такой друг. А у других десятки, а то и сотни. Все книги не могут быть друзьями, как и все люди. Книга, как и человек, не дается просто так. Прочитанная книга - это опора, на которую иногда следует опереться. Поэтому, важно ценить книги, как и людей. Каждый из них – твой учитель.
Алма на миг задумалась, вспоминая свои книги. Она прочитала так много книг, что никак не могла выбрать из них друзей. Некоторые действительно стали ее спутниками жизни, и она с ними никогда не расставалась. А другие были настолько пустыми, что она не вспомнила бы даже их названия. Впрочем, как и людей. Действительно, люди, как книги.
Тем временем, шум постепенно стих на реке, и люди разошлись по юртам. Почти не осталось никакого следа от недавнего хоровода. Только маленький, мерцающий огонь горел на холме на окраине аула, и оттуда плыла мягкая, убаюкивающая музыка кобыза. Кобызшы не спал но ночам, и словно дозорный сидел на Томар-тобе , играя до утра заунывную мелодию. Ласточки, кружащиеся вокруг них, услышав звук кобыза, полетели в сторону холма.
- Он никогда не спит? – посмотрела в сторону холма Алма.
- Никогда, – отозвался Дала Ар, и отряхнул руки от шелухи. – Когда-то он спал слишком много, и во сне коршун зла украл его внутреннюю мелодию. С тех пор он не спит и играет то, что играл Коркыт. И просит Всевышнего, чтобы ему вернули гармонию.
- Почему так много кобыза здесь?
-В этих краях когда-то жил Великий Старец Коркыт ата. Он изобрел кобыз. Это сакральный инструмент, но мы разучились его слушать. Коркыт через свой инструмент хотел возвестить миру о том, что звук, рожденный здесь, на месте пуповины земли – вечен.
- Пуповина земли? Где-то я это слышала.
- Коркыт нашел это место более 1000 лет назад, и стал играть свою музыку, чтобы породить бессмертие. И мы верим, что он жив, и его музыка бродит среди нас. И если люди его услышат, они найдут внутреннюю мелодию, ту, что запрятана глубоко в душе.
- И каждый может ее услышать?
- Если очистить сердце.
- Но как очистить сердце? – придвинулась к Дала Ару Алма, но он ничего не ответил, и лишь напряженно смотрел на башню.
- Ухх! Ухх! - Заухала в ночи сова, словно возвещая свою мелодию, и кобыз неожиданно смолк.
- Ты так и не ответил мне, как очистить сердце? - не унималась Алма. – И все же, кто ты?
- Я всего лишь твой друг, Алма! – дунув на затихший костер, потушил его Дала Ар. 
- Но как ты можешь быть другом? Как это понять?
- Понимание придет потом, когда ты будешь готова к этому. 
- Мне кажется, что я готова. Я прочитала столько книг. Я поняла столько смыслов.
-Если бы прочитанное всегда дарило мудрость, – сокрушенно вздохнул он и, поднявшись с места, затоптал сапогом дымящийся костер. – Нам пора! Пошли!
- Куда? – недоуменно спросила Алма.
- Следуй за мной, – ничего не объясняя, направился он в сторону башни. Алме ничего не оставалось, как последовать за ним. Она еле поспевала за ним, недоумевая, почему здесь все так быстро ходят?
- А ведь я так и не дочитала твой рассказ, – слегка запыхавшись, выпалила на ходу Алма. –Я ведь читаю его лишь во сне. Или ты читаешь в моем сне, я не знаю.
Дала Ар быстро шел, сосредоточенно думая о чем-то своем.
- Ты ведь покинул захваченный врагами Лахор иоставил там библиотеку. А что же случилось с книгой султана? – продолжала говорить Алма. Она уже почти бежала за ним, но никак не могла догнать. –Ты спас книгу султана? Или она исчезла вместе с библиотекой?
- Ни одна книга в мире не исчезает, - назидательно сказал он, остановившись. – Как и ни одно хранилище не пропадает. Все книги живут вечной жизнью.
- Даже плохие книги?
- Мерилом рукописи является лишь тот, кто читает. И чаши весов движутся в разные стороны.
- Я опять ничего не поняла, – удрученно вздохнула Алма, переводя дух. -Твои слова слишком странные для меня, чтобы их понять.
- Речной книжник топит непрочитанные книги, чтобы уравнять прочитанное, - повторил он слова Зере. – В любом мире есть баланс.
-Какой баланс прочитанного, Дала Ар? Разве есть в книгах расчет?
- Всему свое время, – таинственно прошептал Дала Ар.– Наберись терпения, ведь мои ответы все равно не помогут пониманию.
И пошел дальше, приближаясь к башне. Наконец они дошли до башни. Башня оказалась живым деревом с настоящими листьями и ветками, свисающими почти до самой земли. Но ведь, сколько бы она ни рассматривала башню, она никогда не видела ни листьев, ни веток? Откуда они появились?
Дала Ар остановился и бережно погладил кору дерева. Затем что-то прошептал про себя и осторожно толкнул невидимую дверь. Перед ними появилось освещенное помещение.
- Следуй за мной в Древо чтения, - приказал он и шагнул внутрь.
Алма от удивления разинула рот. 
- Входи! – нетерпеливо позвал Дала Ар. – Не заставляй ждать Древо чтения.
Зажмурив глаза, Алма шагнула в дверной проем.
 
Глава 21. Новогодний выбор
Алматы, 1995 год.
Жан выскочил на улицу и жадно вдохнул морозный воздух. Там, наверху, ему не хватало воздуха. В квартире Габитовых он чувствовал себя, словно в душном бункере и, лишь вырвавшись наружу, Жан вдруг понял, насколько все стесняло его там наверху. Как же прекрасна улица, где дышится настолько легко, что не хочется возвращаться обратно.
Шли последние, судорожные минуты проходящего года. И редкие, запоздавшие горожане спешили попасть домой до заветных двенадцати часов, словно боялись остаться в старом году.
Город вновь погрузился в привычную темень, которую временами устраивало городское управление электроэнергией. Но невдалеке приветливо горел огнями единственный ларек, в котором почему-то горел свет, хотя вокруг царила темнота. Ларек, или «комок», как называли эти стихийные торговые коробочки, был универсальным, и в нем продавалось все - от сигарет до китайской лапши. И, конечно же, там обязательно должны быть свечи, ведь в условиях веерного отключения это был самый необходимый товар.
Жан, недолго думая, подошел к светящемуся праздничными гирляндами, комку. Постучал в маленькое, заиндевевшее окошко, которое со скрипом открылось, и показался продавец. А рядом, в углу, сидела молодая девушка, укутавшаяся в теплый пуховик. Девушка улыбнулась Жану, приветствуя его пластиковым стаканчиком, из которого временами что-то отпивала. А сзади нее висел маленький черно-белый телевизор, по которому транслировался новогодний концерт. Девушка, как и парень, была навеселе, и ее щеки были красными от румянца. 
- С Новым годом! – засмеялась она. И парень почему-то тоже расхохотался. Их совершенно не смущал холод, от которого коченели руки. Им было не тесно в этой крошечной каморке. И в их маленьком мирке царила настоящая праздничная атмосфера, которой так не хватало там, в большой квартире. Жану невольно захотелось остаться рядом с ними, чтобы пить с ними из пластикового стакана, смотреть черно-белый телевизор и смеяться, радуясь приближающемуся празднику. Но вместо этого он недоуменно спросил:
- У вас есть свет? 
-У нас есть все! – молодецки ответил парень. – Ведь мы не зависим от города, у нас свой генератор.
- А вот у нас выключили свет, и я пришел за свечками, – удрученно сказал Жан, протягивая деньги. 
- Эх, не повезло, – сочувственно отозвался продавец, вытащив пачку свечек. - Говорят, как встретишь Новый год, так и проведешь весь год. Так что держите на всякий случай генератор. Городу нельзя верить.
- И еще с кем его встретишь, с тем и проведешь весь год, – игриво добавила девушка, опять подняв стакан. Ее щеки стали красными, словно два спелых яблока.
- Ты права, моя любовь, – ласково улыбнулся ей парень. – Я готов провести с тобой все мои годы.
Жан улыбнулся им. И взял из рук продавца свечи.
- Вы правы, Новый год нужно встречать с любимыми и родными, – стоял Жан у окошка, не желая уходить от этого небольшого мира, где ему вдруг стало тепло. Но нужно спешить, скоро пробьют куранты. Поблагодарив молодую пару, он вышел на тротуар, и остановился. Внутри было также темно и сумрачно, как в городе. И также не празднично, как вокруг. 
Он медленно пошел по улице, меся ногами свежий, только выпавший снег, который на глазах превращался в серую кашицу. Настоящий снежный покров был редкой удачей для горожан. Наверное, и хороший Новый год – это удача. Как и удачная любовь, счастье, и многое другое. Да есть ли в этом мире вообще удача. Ведь каждая удача вытягивала все жилы, что не оставалось сил для радости. Может быть, иной раз лучше принять неудачу, чем гнаться за призрачной удачей? 
 – Вы не знаете, где можно купить свечи? – внезапно возник из темноты прохожий. Видимо он тоже выбежал в спешке, и на нем была легкая куртка поверх рубашки. А на ногах домашние тапочки. Он дрожал от холода и подпрыгивал на месте. Жану стало жалко его. Видимо, человек тоже ищет удачу, чтобы скрасить свою неудачную жизнь.
- В том светящемся ларьке есть свечи, – небрежно указал Жан в сторону комка. 
- Спасибо, – поблагодарил мужчина, и собрался было бежать к ларьку, но Жан неожиданно схватил его за руку.
- А впрочем, вам не нужно идти туда. Я купил их много, могу отдать часть вам, – и отдал ему часть свечей.
- Благодарю вас! – обрадовался мужчина. – А я беспокоился, успею ли я до Нового года. Да и замерз очень. Уф! Как здорово! Проклятый энергосбыт, он совсем издевается. Ничего не успеваешь. – возбужденно затараторил он.
- А мне тоже нужно успеть, – странно улыбнулся Жан, наконец, поняв, чего он хочет. – Мне тоже нужно кое-куда успеть, – радостно крикнул он, испугав прохожего. И не обращая внимания на него, вдруг сорвался с места и быстро побежал по улице. Теперь он точно знал, куда идти, и зачем идти. Туда, где находится его удача. Удача – это счастье. Удача – это сама жизнь. Так нужно ли гнаться за призрачной удачей, если сама она прямо перед тобой?
Решение было настолько ясным, что свет внезапно включился, и город сразу обрел праздничный вид. Люди в квартирах радостно закричали.
А Жан торопился. Торопился, чтобы успеть. Чтобы быть в Новый год с тем человеком, который всегда приносил удачу в его жизни. С человеком, который и есть самая большая удача его жизни.
Он бежал по пустым улицам, мимо шумных окон, одиноких прохожих и редких машин. Оставались считанные минуты, и каждый хоть на миг, хотел забежать домой, чтобы встретить праздник в кругу друзей. 
Впереди показался заветный дом. Наконец-то! Он успеет. Добежав до двери, он остановился, чтобы передохнуть. И уняв внутреннее смятение, судорожно вытащил ключи, и, осторожно открыв замок, вошел в свою квартиру.
В коридоре было темно. Но в гостиной работал включенный телевизор.
- Мама, - взволнованно крикнул он. - Мама, ты где?
Никто ему не ответил.
Не снимая обуви, в пальто, он вбежал в гостиную. У включенного телевизора, удобно устроившись в кресле, мирно дремала Салима, укутавшаяся в теплую верблюжью шаль. А рядом на низком журнальном столике стоял небольшой пирог и остывал недопитый чай в пиале.
- Мама! - увидев ее, обрадовался Жан. –Мама! Проснись, скоро Новый год!
Салима от неожиданности вздрогнула и вскочила на ноги.
- Сынок? – испуганно захлопала она своими осоловелыми глазами. – Что случилось?
На экране телевизора появился президент. Жан схватил со стола бутылку шампанского.
-Готовь фужеры, мама. Будем праздновать.
- Почему ты один, сынок? – спросонья спрашивала Салима.-  Где Алма?
- Не спрашивай, мам. Нет времени на это. Вон, уже часы пошли, - кивнул он на циферблат, появившийся на экране после президента. С шумом вылетела пробка, и из бутылки полился шипящий напиток, залив стол, ковер и даже пальто Жана.
- Аккуратней, сынок, - поднесла фужеры Салима, и Жан с каким-то веселым остервенением стал разливать пузырящееся вино.
- С Новым годом, мама! – возбужденно сказал он и чокнулся с Салимой. – Пусть Новый год принесет нам счастья. 
- С новым годом, сынок! – сдержанно ответила Салима, испытующе разглядывая сына.
Улицы загрохотали от взрывов салютов, и небо осветилось фейерверком.
- Давай поедим, – поставив фужер на стол, оживленно стал разрезать пирог, Жан. - Я так проголодался.
- Ты не ответил на мой вопрос, – встревоженно вглядывалась она в его лицо. – Почему ты один?
Жан откусил кусочек. И словно не слышал ее, стал нарочито громко жевать:
 - М-м-м, как вкусно. Кстати, ты разве не пошла к подругам?
- Ой, сынок, – всплеснула руками Салима. – Поднялось давление, и я решила остаться дома.
- Ты знала, что у тебя поднимется давление, и поэтому заранее приготовила и пирог, и салаты? – недоверчиво спросил Жан, улыбаясь.
- Какая разница, сынок – разозлилась Салима. – Мне не привыкать к одиночеству. А вот ты? Ты не должен быть один. И я очень расстроена, что ты сейчас здесь, а не там, где нужно быть.
Жан с досадой поставил тарелку с пирогом, и нервно подошел к окну. Он спиной ощущал осуждающий взгляд мамы, ее разочарование и боль. Как было бы здорово, если бы мама просто приняла его решение. Это решение настолько простое, но и очень важное. Важное для нее, для него. Важное, наверное, и для Алмы.
- Знаешь, мам, – заговорил Жан, рассматривая вспыхивающие в ночи огни. – Я понял, что самый родной человек для меня – это ты.
- И? – нетерпеливо спросила Салима.
-И я хочу встретить Новый год с тобой.
- Ты поругался с Алмой, – наконец поняла она все и тяжело вздохнула. -А я так надеялась, что сегодня ты обретешь семью.
- Ты и есть моя семья, мам, - обернулся он к ней. – Зачем мне другая семья, когда есть ты? Разве они сделали для меня то, что сделала ты? Разве они были со мной, когда я был один? Разве они поддерживали меня, когда мы были одни. Они другие мама, и не прошли рядом со мной ту малую толику, что сделала ты.
Подойдя к маме, он обнял ее за плечи: – Мне не нужна другая семья.
- Эх, сынок, сынок, – укоризненно покачала головой Салима. – Мы ведь договорились.
- Нет, мама. Мы не договаривались. Мы просто приняли условия Алмы. А это не одно и то же. 
- Что за игра словами, сынок? Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
- Мама, – нетерпеливо перебил Жан. – Давай не будем спорить. В конце концов, мы уже двадцать лет встречаем Новый год вместе. Зачем менять привычки? 
- Но ты вырос, сынок. Дети когда-нибудь уходят из отчего дома.
- Отчий дом – это когда есть отец и мать. А ты у меня одна. У меня материнский дом, а это нечто большое.
Салима расстроенно села в кресло.
И знаешь, – Жан открыл балкон, словно ему не хватало воздуха. - Я не мог допустить, чтобы ты встретила Новый год одна. А у них есть отец, понимаешь? Им не нужен я. Им не нужны такие, как мы. Это другие люди, мам. 
- Даже уйдя из нашей жизни, он все равно влияет на нас. Эх…, – огорченно вздохнула Салима. – Ты весь в отца. Упрямый, своенравный и дикий. Уйдя из нашей жизни, он оставил этот несносный характер.
- Мне не нужен отец! – запальчиво воскликнул Жан. – Как ты не можешь понять? Мне не нужен никто! И Новый год я встречу с тем человеком, которого больше всего люблю.
- О, Аллах, прости меня. Сынок, какие глупости ты говоришь, – горько усмехнулась она. – Что такое Новый год? Это же смена одного года на другой. В нем нет никакого волшебства. И я спокойно обошлась бы и одна.
- Но для меня это праздник. Один из самых любимых. Праздник моего детства. И я хочу встретить его так, как привык. С единственным человеком, без которого не могу жить. С человеком, которого люблю. И этот человек – ты, – в отчаянии крикнул Жан.
-И ты все время будешь маменькиным сынком и никогда не женишься?
- Не «маменькиным», мама, а хорошим сыном, и женюсь на той, кто будет уважать тебя, а значит, и меня. Мы будем жить все вместе, в большом доме, который я построю. Я буду богатым, мама. Я знаю, что ты не любишь богатых. Но время изменилось. Теперь богатых будут любить, мама.
- Время никогда не меняется, сынок, – махнула она рукой. – И богачей, как ненавидели люди тысячи лет назад, так и будут ненавидеть. 
И, взяв платок, она вытерла слезы.
- Я ведь так хотела, чтобы ты женился. Я так ждала этого, – запричитала она. – Ну почему ты разбиваешь мое сердце?
Жан ненавидел, когда она плакала. В этот момент он терял контроль и готов был крушить все на своем пути. Ему отказала лелеемая им гибкость, и он злился на маму, на себя и на семью Алмы, что все сложилось не так. Он сердито взял пульт и, поставив громкость телевизора на максимальную мощность, молча уселся перед ним.
А Салима, охая и стеная, сетуя на свою горькую жизнь, проклиная бывшего мужа и жалуясь на глупость сына, тихо всхлипывала в кресле.
Зазвонил телефон. Жан подошел к аппарату и поднял трубку: - Алло!
Но на том конце провода молчали. Кто-то, послушав его голос, бросил трубку. Салима вопросительно посмотрела на него, но Жан ничего не сказал и, недовольно вернувшись на свое место, молча уставился на экран. Кто-то пел, кто-то танцевал, но ни Жан, ни Салима, не понимали смысла того, что происходило на экране. У каждого из них внутри творилось свое внутреннее действие, намного ярче, происходящего на экране. Так они и сидели, непонимающе глядя на экран, чтобы понять и осознать то, что произошло в новый 1996 год. А за окном продолжали взрываться петарды, освещая небо разноцветными огнями.
Тихо запищал пейджер. Жан незаметно от мамы взял в руки аппарат и обреченно открыл сообщение:
«…Ты знаешь, что мне нравилось в наших отношениях? Рождение нового героя! Да, именно так. Ты был словно герой романа, невнятный и размытый вначале и сильный, решительный в конце. Я тебя писала для своего личного романа. Ведь только те, кто могут любить, способны рождать героев. 
Но я оказалась плохим писателем. Я думала, что мой герой меняется, с каждым днем становясь все лучше, все благороднее и мудрее.
…Но я ошибалась, Жан. Я очень сильно ошиблась. Ты все тот же Жабай – подлый, черствый и жестокий. Ты так и не изменился, а я верила. Глупая девочка, верящая в сказки. Но как же горько разочарование. Как трудно принять правду о том, что ты все это время любила совершенно другого, абсолютно незнакомого человека. 
Прощай, Жан! Прощай и прости! Я не хочу общаться с Жабаем. А прежний Жан, увы, исчез навсегда. Оставив в моей памяти добрые и прекрасные воспоминания».
 
Глава 22. Древо чтения
Алма оказалась в огромном зале внутри башни-дерева. Это была огромная комната, где потолок уходил в небо, зияя темной бездной где-то наверху. И все стены этого громадного дупла, или обширного ангара были заставлены книжными полками. Книги были везде – сбоку, сверху и даже в овальных коридорах-проходах, тянущихся из комнаты куда-то наружу. Книги, словно пчелы, облепили все пространство в башне, и все вокруг напоминало громадную пасеку, усеянную книжными сотами. Бесчисленное количество полок, где было, наверное, десятки тысяч, а может даже и миллионы книг, тянулись ровными рядами до бесконечной высоты. И следы этой бесконечности терялись где-то наверху за видимым горизонтом этой причудливой башни-дерева.
- Это просто невероятно!– восхищенно воскликнула Алма, запрокинув голову и пытаясь увидеть потолок этого невероятного помещения. Но ее голос протяжным эхом улетел куда-то ввысь, словно башня сливалась с небом. – Сколько же здесь книг?
- Много, – довольно улыбнулся Дала Ар. – Очень много.
- Тут столько книг! Их ведь невозможно прочитать за десять жизней.
-Смотря, какая жизнь, - многозначительно ответил он. – Некоторые умудряются и за одну.
-Так ты прочитал все эти книги? 
- Почти все, - ответил Дала Ар. – На это ушло много времени, но они стоили того.
- Конечно, ведь тысяча лет. Чем еще можно заниматься все эти годы, – усмехнулась Алма, изумленно щупая беловатую стенку хранилища, покрытую легким мхом. – Так мы находимся в дупле? Так это дерево, или башня?
- Это и дерево, и башня.
- Но это ведь живое дерево? – возбужденно оглядывалась по сторонам Алма, удивленная несметным богатством этой фантасмагоричной библиотеки. 
- Дерево дышит, – многозначительно отозвался Дала Ар. – Иначе и не может быть.
- Но это невозможно? Ведь всю внутренность занимает пустое дупло?
- Оно не пустое.
- Но по всем законам физики оно должно давно погибнуть? Ведь дупло просто огромное, и оно съело все соки дерева.
- Ты же библиотекарь, а не физик? – рассмеялся Дала Ар.– Откуда тебе это знать? 
- Любой библиотекарь полон ненужных знаний. Впрочем, и ты прочитал все эти книги. Разве они нужны были тебе? – взяла она в руки старый, истлевший фолиант с полки. От старой книги пахло ветхостью и сыростью. На обложке аккуратным, каллиграфическим почерком было выведен она незнакомом языке. Язык не был похож ни на один, знакомый Алме. Поставив ее на место, она взяла другую книгу. И это тоже был старый, истлевший манускрипт, с ветхими, полуистлевшими страницами из пергамента. И все полки, грубо сколоченные из обрубков деревьев, были устланы свитками, манускриптами, рукописными книгами из пергамента с рунической вязью и незнакомыми письменами. Но что это? Это стилизованная под старину библиотека? Но зачем? Для чего все это собрано здесь?
Алма пошла дальше. Здесь были собраны деревянные и глиняные таблички, исписанные древними письменами. И чем дальше она уходила, тем разнообразнее становились полки. Ее взору предстали и старинные печатные книги, украшенные узорами и цветами, огромные фолианты с обложкой из драгоценных камней, а за ними следовали полуистлевшие рукописи, наспех сшитые пушистой линькой.
 - Что это? Дала Ар? Что это? – не могла оторваться от книг Алма, судорожно схватив очередную рукопись. – Это же копии древних книг? Это антураж? 
- Нет, –улыбался Дала Ар, снисходительно наблюдая, как она носилась между полками, хватая то одну, то другую книгу. – Здесь нет копий, здесь только подлинные книги.
- Подлинные книги? - не веря своим глазам, разглядывала Алма обернутую в меховую обложку книгу. – Это сами древние книги? – закричала она. И ее голос эхом отдавался по всему залу, вспугнув ласточек, которые беспокойно защебетали и стали взволнованно летать наверху.
- Тише, - прижал палец к губам Дала Ар. – Здесь не принято так кричать.
Алма лихорадочно хватала книгу за книгой, и никак не могла остановиться, суетливо бегая от полки к полке.
- Боже мой! Это невозможно! – останавливалась иногда Алма, чтобы перевести дух. И опять начинала восторженно носиться по залу, словно ребенок в магазине игрушек.– Это же просто чудо, Дала Ар. Но скажи, чьи это книги?
-В данный момент ты стоишь у ствола Джендской библиотеки? А чуть дальше – Отрарская.
-Разве Дженд не исчез? Как могли уцелеть книги и прожить столько лет?
- Мне пришлось многое сделать для этого. Я скитался по миру, когда бежал из Лахора. Я был нищ, оборван, в руках был лишь посох. И больше я не притрагивался к оружию. Дав себе обет, я превратился в мирного странника и хотел посетить то, что не успел в юности. Я шел через Китай в сторону Кашгара, где нашел приют у местных книгохранителей. Затем побывал в Бухаре и Самарканде, но уже не как сотник, а как книжный паломник, ищущий письмена. Я долго избегал Дженда, но путь мой лежал туда, так как мне некуда больше деться.
- Ты все-таки вернулся в Дженд?
-Да, я вернулся в Дженд, – грустно вздохнул Дала Ар. – В город, в котором уже не было знакомых мне людей. Город, в котором жили уже другие люди. Но мудрый правитель Арслан тегин, выслушав мою историю, приютил меня. Ведь он помнил моего почтенного дядю. Его знали все мудрые мужи государства. И я нашел свое место, вернувшись в хранилище, откуда начался мой долгий путь. Вернулся к своим старым книгам.
- И ты спас джендские книги? Неужели все это – Джендская библиотека? 
- Не все, они собраны там, –Дала Ар показал на часть зала, где книжные полки, сужаясь под галереей арок и сводов, уходили в темный лабиринт. –Их не так много, но это достойные книги. Здесь собрана мудрость разных народов и религий. Город находился на Шелковом пути, и туда прибывали люди из различных стран. В Дженде жили и буддисты, и древние манихейцы, христиане и мусульмане. Город вмещал всех, и не было в нем никогда распрей и столкновений. Ведь всех объединяла мудрость книг. Это было славное время для Дженда. Везде царили веселье и радость. Дома утопали во фруктовых деревьях, а по улицам бежали чистые, прозрачные арыки. А окрестные поля были полны богатого урожая. Дженд называли райским местом, полным дивных яблочных кущ.
- Там росли яблоки? Как в Алматы?
- И разные яблоки, Алма. Разные. И красные, и зеленые. И большие, и маленькие. Туда стремились люди со всего мира, чтобы увидеть этот дивный город. Поэты, мудрецы, философы и музыканты. Все считали за честь однажды попасть в Дженд. А покровительница поэтов и супруга правителя, несравненная Бегим ханум, была милостива ко всем. Добрая и благородная женщина и сама была поэтессой. Благодаря ей мы расширили книгохранилище. 
Алма нежно с сакральным уважением погладила обложку книг, пытаясь руками почувствовать древнюю эпоху, в которую они жили.
- Мы собрали рукописи древнетюркского рунического письма, –продолжал Дала Ар. – И ксилографические арабские книги в стиле «тарш». 
- Невероятно, – прошептала Алма. – Я никогда не держала в руках такие древние раритеты. Да, пожалуй, никто их не держал, ведь за тысячу лет бумага превратилась бы в прах.
-Это вечные книги – они никогда не исчезнут.
Он осветил лампадой длинный изогнутый коридор, показав другие полки, тянущиеся куда-то вглубь. 
 -Посмотри, здесь собраны китайские книги подвижной печати. А вон там– европейские манускрипты.
- Из пергамента?
- Тогда это был самый распространенный материал, хотя в наших краях бумага уже была в ходу. Ведь Китай был рядом. А потом бумага через нас дошла уже до Европы. Так что у нас много бумажных книг.
- А о чем они? О чем тогда писали?
- Да обо всем, что интересовало тогда людей. Есть прикладные книги о медицине, о праве, о религии. Есть труды о науке. Здесь собраны и поэзия, и древние рецепты лекарств, истории битв и описания путешествий. Очень много родословных книг о той или иной семье. Люди всегда любили книги о своей семье, – перечислял Дала Ар.
-А есть художественные произведения?
- О, да. Они тогда только начали появляться. Но стоили очень дорого. За иную книгу давали отборного коня, а то и целый табун лошадей. Книга в те времена требовала большого труда, ведь печатных станков еще не было, и все делалось вручную. Над одним только переплетом работали месяцами, а то и годами. Книги были произведениями искусства, роскошью, и их могли позволить лишь богатые люди. Иногда в обложку инкрустировали дорогие камни, чтобы дарить знатным вельможам. Был случай, когда один правитель отдал за одну такую книгу целый город. А так книга была романом. Вот так вот. 
- Целый город за роман? Это что же за роман был такой?
- Рыцарский роман. Они только появлялись, ведь нужно было писать о подвигах крестовых походов. А первые скриптории создавали только духовную литературу,  людям хотелось развлечений, драмы, любви. Им было скучно читать только религиозную литературу. И на рынке появились новые форматы книг. Это была героическая и любовная лирика, исторические хроники, эпические романы и повести. Людей по-настоящему потянуло к книгам. Книга перестала быть сакральной тайной, ведомой священникам. Она стала другом простых людей.
- А зачем их так укутывать? – спросила Алма, удивленно рассматривая толстую книгу, обтянутую в баранью шкуру.
-Чтобы спасти от влаги и холода, защитить от злых духов. Тогда верили, что каждая книга – живая, и ее могут сглазить. 
Они углублялись все дальше от главного зала, по длинному коридору, где на полках были расположены причудливые книги, исписанные арабским шрифтом.
- Это арабские дастаны, написанные на белой шагреневой коже. А дальше ты увидишь хранилище индийских сводов. Их делали только потомственные мастера, ведь обложки изготовляли из рыбьей чешуи. Это особенное искусство, отдельное от самого текста. Каждая книга – это шедевр. Посмотри на это чудо – это Инжаль девятого века. А вон там находится древнее Евангелие. Оно, кстати, было написано еще в пятом веке.
-И все это  книги Джендской библиотеки?
-Джендские книги – это лишь часть всего этого хранилища. В этом месте собраны все книги, которые когда-то были уничтожены. Ни одна книга не пропала, начиная от Ниппурских табличек и Фивских папирусов, вплоть до современных книг. Это вечная библиотека, дом для всех скитающихся книг.
- Настоящая Вавилонская библиотека! – завороженно промолвила Алма.
- Все произведения Борхеса тоже находятся здесь, - с гордостью добавил он. 
Вдруг в конце темного коридора что-то зашуршало. Вдалеке появился тусклый огонек, медленно приближавшийся к ним. Возле полок появился человек в черной накидке и колпаке, державший в одной руке лампу, а в другой толкавший перед собой небольшую тележку. Он остановился в нескольких шагах от них, и, не обращая внимания на них, положил на полки несколько книг, а взамен взял другие. И молча развернувшись, направился обратно в темную глубь изогнутого коридора.
- Кто это? – спросила Алма. 
- Это лекари книг.
- А куда он повез книги? 
 - В сундук книг. Там его мастерская.
- Эти коридоры ведут в сундуки в юртах?
- Да, каждый сундук связан с деревом через этот коридор. Мы все связаны с деревом через эти ветки.
- Кто это мы?
- Орден книжников. Мы хранители книг, и благодаря нам ни одна книга в мире не исчезает бесследно. Каждый член ордена связан с этим деревом. И книгохранитель может находиться в любой части земли и в любом времени, но у него есть ветка, по которой он всегда может зайти сюда.
- Вас много?
- Нас тысячи, – заблестели глаза Дала Ара. – Нас тысячи.
- Но почему никто не знает о вас, о ваших книгах, об этом поселении и этой башне, в конце концов. Ведь это же сенсация!
- Эту башню никогда не увидит непосвященный. Не увидит тот, кто не умеет читать сердцем и бескорыстно любить книги. Дерево могут увидеть лишь избранные. 
- Значит, я тоже избранная?
Дала Ар бережно провел руками по корешкам книг и замолчал, словно обдумывая то, что давно хотел сказать, но никак не решался.
- Мы давно тебя избрали Алма, – наконец заговорил Дала Ар. – Задолго до того, как ты приехала сюда. 
- Но почему я? Ведь есть миллионы библиотекарей, не менее достойных, чем я. Почему выбор пал на меня?
- Потому что ты одна из нас. Ты книжный кочевник, давно живущий среди нас. Ты – доверенная книг в этом мире. Твое место здесь, среди нас. Но ты никогда не осознавала этого.
- Мой разум отказывается принять это, – недоверчиво покачала головой Алма. – Все это похоже на фокус, какую-то мистификацию. Может быть, ты – гипнотизер?
- Ты должна услышать свое сердце, Алма, -терпеливо объяснял Дала Ар, доверительно взяв ее за руку. –Услышь свое сердце, где в лабиринте находятся мудрость, накопленная веками. Ведь внутри тебя есть ответ. Ответ, который уже определил твой путь в тот момент, когда ты в первый раз в своей жизни взяла в руку книгу. Ответ, который растворил тебя в великом чтении, которым дышим мы, это дерево, и все книги. Ответ, которым дышит мир. Услышь свой ответ, Алма. Он рядом.
Алма закрыла глаза и прислушалась. Но внутри лишь тревожно билось сердце, не давая услышать то, что она должна была услышать.
- Я ничего не чувствую. Я не вижу ответа. Я не слышу то, что должна услышать. Как я должна понять ответ?
- Вспомни книгу, которую ты впервые прочитала в детстве.
- Это были сказки. Да, это были сказки Коркыт ата? - вспомнила Алма.
- Ты давно прочитала ответ там. Вспомни!
- Какой ответ? Какой именно ответ? Я запуталась. Я ничего не понимаю! – растерянно бормотала она, вспоминая содержанние той старой книги.
Но Дала Ар, потеряв терпение, дернул ее за руку и повел в глубину коридора, где недавно исчез лекарь книг:- Нам нужно идти!
- Куда мы идем? – засеменила за ним Алма.
- Туда, где находятся ответы! – бросил на ходу Дала Ар. -Туда, где находишься ты и твои книги. Где находится твое библиотечное «Я».
Лампа, бешено трясясь от их стремительного бега, отбрасывала свет на стенки коридора, вдоль которого тянулись бесконечные ряды книг. Но у Алмы уже не было сил их рассматривать. Она безвольно топала, словно несведущее дитя за своим давним и новым спутником.
 
Глава 23. Библиотечное «Я» 
Алматы, 1996 год.
Она смотрела на большой тополь в окне и все время думала о Жане. Книги, раскрытые перед ней, так и остались нетронутыми. «Мифы Древней Греции», «Апулей», «Сатирикон», «Тезей» – все они большой стопкой лежали на желтом, потрескавшемся канцелярском столе перед ней, и никак не могли дождаться, когда их вообще откроют. Временами она слегка проводила по ним рукой, и в этот момент на пальце предательски блестело кольцо, которое оставил Жан на кухне в темноте. Но так и не решился вручить лично. 
Алма надела кольцо, вложив в этот ритуал особый, полный надежды, смысл. Надела, чтобы кольцо заманило обратно того, по кому она скучала. Человека, с которым они ругались, но на третий день он обязательно появлялся вон там, под кроной старого тополя. Виновато держа в руках букет ее любимых, пахучих пионов, чаще всего сорванных где-то на клумбах. И она бы холодно смотрела на него, неприступная в своем долгом, но недолгом гневе. Но всего лишь на миг, чтобы через мгновение радостно улыбнуться, прощая ему все, что было. Разве есть в мире то, чего нельзя простить любимому человеку. А сердце ликовало, ведь примирение слаще обид. И появись он прямо сейчас, она простила бы ему все. Простила бы тот самый злополучный Новый год и его предательский уход. Простила бы непривычно протяжное отсутствие, изводящее болью исстрадавшееся сердце. Ведь сердце истосковалось по тому угловатому, неуютному человеку, с кривым шрамом на смуглом лице. Ведь только он, словно солнце, разгонит темные тучи на ее душе. Лишь только он сожмет ее сильными руками, как выжмет всю грусть, наполнив сердце радостью.
Ах, Жан! Где же ты ходишь сейчас?
Но он не появился ни через три дня. Ни через неделю. Ни даже через месяц. Он исчез, словно у них не было ничего. Словно не было страсти, любви и клятв верности. Он ушел, словно случайный прохожий, лишь на время появившийся в ее жизни.
Алма часто набирала его по телефону, чтобы услышать его голос, чтобы почувствовать его дыхание. Чтобы хоть на миг ощутить иллюзию любви, которую давали эти глупые звонки. Но у нее так и не хватило смелости первой начать разговор. И они молчали, слушая, как бьются их сердца в унисон. Но безмолвный телефон соединял их лишь на миг, чтобы вновь бросить трубки в сердцах.
А он все не шел и не шел. Гордый, упрямый, жестокий Жабай, разодравший ее нежное сердце в клочья. Если бы не тот вечер и маньяк, возможно, все было бы по-другому. Жабай жесток, он не лучше того самого маньяка, от которого он ее спас, чтобы погубить самому.
….
В читальный зал вошла невысокая, полненькая женщина с пепельными, завитыми волосами. Она обеспокоенно посмотрела на грустную Алму, вот уже пятый час сидевшую перед нетронутыми книгами. Поникшая и высохшая, вот уже третий месяц Алма сидела в одной и той же позе, уныло взирая на тополь в окне.
Неодобрительно покачав головой, она подошла к ней и по-матерински погладила Алму по голове, проведя теплой, пухлой ладонью по растрепанным, словно ее душа, волосам.
- Деточка, ты совсем себя замучила, – проговорила она, сочувственно разглядывая ее впалые щеки. – Ты высохла, деточка. Если так будет продолжаться дальше, ты просто упадешь без сил. Нельзя так мучать себя. Ни один человек в мире не стоит твоего здоровья, пойми.
Алма молчала, продолжая глядеть в окно.
- Что случилось? Расскажи! – требовательно повернула ее к себе женщина.
Алма внезапно разрыдалась, уронив свою голову на ее плечо, вздрагивая от долго душившего ее плача. Она рыдала, не поднимая голову, утонув в спасительном плече Софьи Руслановны.
- Что случилось, деточка? – обняв ее, встревоженно приговаривала женщина. – Скажи, кто тебя обидел?
- Я рассталась с Жаном, - всхлипывала она, утонув в объятиях женщины. – Я рассталась с Жаном! – Без конца приговаривала она, зарывшись лицом в ее плечо.
- Поплачь, деточка. Слезы промывают душу, – утешала ее, словно ребенка, женщина. – Они растопят твою обиду.
- Ах, Софья Руслановна, мне очень больно. Если бы вы знали, как мне больно.
- Милый ребенок, - улыбнулась женщина, продолжая гладить ее голову. – Сколько еще в жизни у тебя будет обид, слез не хватит. И твои глаза станут сухими от людской грязи. Ты научишься все это проживать, но сейчас плачь. Пусть выйдет из тебя разочарование. Потом ты научишься любить. Потом будешь вспоминать с улыбкой свои первые слезы.
- Он ушел от меня. У-у-у-у! Он ушел от меня, Софья Руслановна, – продолжала рыдать Алма.
- Если ушел, значит, не твой. Не переживай деточка, – по-матерински успокаивала Софья Руслановна. – Твой человек никогда не уйдет от тебя, если он действительно твой. Боль в жизни делает нас мудрей. Поплачь со мной, чтобы больше не плакать в жизни.
…Так они и сидели, обнявшись и успокаивая друг друга. А за окном на них виновато смотрел тополь, пытаясь обнять своими могучими ветвями.
…
В эту библиотеку  Алма пришла еще маленькой, как только научилась читать.  Это было так давно, что Софья Руслановна тогда была худенькой, молоденькой девушкой, открывшей для нее огромный мир книг.  Библиотека номер семь казалась ей огромным космосом,  наполненными волшебными историями, готовыми ожить в руках читателя. И еще маленькой девочкой, еле дотягивающей до полок, она бродила между величественными книжными рядами, восхищаясь этим волшебным миром. А библиотекари умилялись столь юной читательницей, балуя ее красивыми книгами.
Сначала она читала сказки. Казахские, арабские, индийские  и русские. Народная сказка «Ер-Тостык»  стала ее любимой. И ей часто снилось, как из кости – тостыка рождался огромный батыр, спасающий мир. Это было время  первых чтений, и Алма все чаще  уходила в этот магической мир оживающих слов, переходя от простого к сложному, от маленького к большому. Ее сверстницы учили первые буквы букваря, а она уже запоем читала «Тысячу и одну ночь. Сказки Шахерезады». И хотя она не понимала и половины слов и порой не представляла, о чем вообще идет речь, но важно было не это. Важно было то, что буквы начинали свою игру перед ее воображением,  рисуя чарующие картины дивного мира.
С каждым разом читательский зуд требовал все новых и новых книг. Уже на ночь недостаточно было прочитать одну книгу. И она брала уже две, а порой и три книги, прячась под одеялом с фонариком, чтобы не увидела мама. И так пролетала ночь, чтобы принести день, в котором снова будут книги, и любимая библиотека, в которую она обязательно зайдет после школы. А значит новые произведения, интересные герои и захватывающие сюжеты.
С книгами она могла все. Поехать в загадочный средневековый Багдад с тысячами азанов на улицах. Или с обнаженным мечом мчаться на коне, врываясь в гущу врагов. И даже танцевать на королевском балу с прекрасным принцем. Книжный мир был намного интересней, чем реальный, где она чувствовала себя всего лишь случайным гостем.
А реальный мир между тем менялся. Огромная страна распадалась на глазах, превратившись в отдельные, порой ненавидящие друг друга, государства. Ненависть доходила порой до предела, и тогда звучали выстрелы. А деньги стали простой бумагой, которой обклеивали стены. Инфляция стала гиперинфляцией, и все привычное стало  рушиться на глазах, превращаясь в пыль. Не было работы, не хватало еды, и люди впали в отчаяние.
А Алма была равнодушна ко всему, что происходило вокруг. Ведь книги не раз описывали все это, и история так часто повторяется. Но люди никогда не извлекают уроков из своих ошибок.
Она сторонилась людей, находя умиротворение в книгах. Ведь только книги служили опорой в этом колеблющемся мире. Книга не предаст, книга не обманет. И она утопала в них, в упоении закрываясь от окружающего мира своими любимыми книгами. Она читала всегда. Читала днем и ночью. Читала утром и вечером. Читала за завтраком и за ужином.  Читала даже тогда, когда в библиотеке отключали свет, внутри было холодно от отсутствия  отопления. Только книги ее согревали, только книги ее освещали. И, несмотря ни на что, она продолжала читать при свете свечи, укутавшись в теплую куртку. И в те темные сырые вечера в библиотеке оставались только они вдвоем: Софья Руслановна и Алма. А книги были их третьим безмолвным спутником.
……
Алматы, 2019 год.
…Алма сидела за тем же столом, разглядывая тот же, уже потрескавшийся, со сломанными сухими ветками, старый тополь. Редкая листва была покрыта плотным, белым пухом, разлетающимся от ветра снежной пылью по городу.
Она с улыбкой вспоминала тот вечер. Теперь, она уже не та девочка, которая плакала на груди Софьи Руслановны. Теперь она Алма Сакеновна, заведующая седьмой библиотекой, в которой трудится целый коллектив. 
Алма с легкой ностальгией перебирала  в памяти все детали того времени, когда решила окончательно связать себя с этим домом чтения. Память уже не обжигала так больно, как тогда, в середине 90-х. Права была Софья Руслановна, что она будет с улыбкой вспоминать тот вечер, когда она плакала на ее груди. Но улыбка получалась все равно грустной.
Софья Руслановна давно ушла на пенсию, оставив после себя свою ученицу и духовную дочь – Алму. И вот уже почти сорок лет Алма  связана с этой библиотекой, и двадцать пять из них – работает в ней. Подумать только, как быстро летит время. Но каждый раз она заходит в это помещение с таким  трепетом, словно первоклассница в свой класс. 
Алма не могла не нарадоваться, что ее любимое увлечение стало работой. Разве это не есть счастье? Хобби, ставшее профессией – да об этом мечтают многие. Но мало кому это удается.
Книги заменили ей все: и семью, и детей, и друзей. Но она не расстраивалась, ведь самое главное, что она была счастлива.
С тех пор в библиотеке почти ничего не изменилось. Лишь книжный фонд немного пополнился новыми книгами, а старые, ветхие книги они раздали на книжном фестивале, который проходил в городе в середине сентября.
Конечно, быть читателем или работником библиотеки – совершенно разные вещи. Если раньше это была тихая гавань, в которой можно было укрыться от  жизненных бурь. То теперь она начальник этого самого книжного порта ,и ее задача – спасать корабли,  заплывающие в бухту. Теперь она не гость, а хозяйка с кучей дополнительных обязанностей.  Теперь библиотека – это уже  табеля, бесконечные отчеты, каталоги, инвентарь и должностные обязанности, смысла которых она порой не понимала.  И эта ежедневная рутина развеяла тот волшебный ореол, которым раньше были окружены книги. Книги теперь были фондом, а полки – инвентарем. А любимые столы, за которыми она прочитала столько книг, теперь были библиотечной мебелью, за сохранность которой нужно было еще и отвечать. Даже карточка читателя отделила ее от прежней жизни. Теперь Алма стояла по другую сторону стола, и заполнение карточки  было одной из ее главнейших обязанностей как библиотекаря. И эти бесчисленные карточки тоже требовали отчета, ведь каждая из них – это показатель успешности работы библиотеки. Другая сторона библиотеки была полна сухой, рутинной обыденности, которая была подводной частью библиотечного айсберга.
Но все же это была приятная рутина, ведь теперь она могла быть с книгами столько, сколько душа пожелает. И никто этому не помешает. Ни мама, считавшая  книжные увлечения Алмы пустыми и даже вредными.  Ни папа, постоянно пытающийся выдать замуж за очередного сына своих знакомых, хотя бы пристроить на хорошо оплачиваемую должность.  Но все было бесполезно, Алма упрямо держалась за свои книги, не позволяя родителям лезть в ее мир.
Ей предстоит сделать еще многое. Необходимо было починить старое одноэтажное здание, которое трещало по швам. При сильном ливне с потолка капала вода, и тогда библиотекари  бегали по залу с ведрами, пытаясь поймать дождевые капли. Почти во всех комнатах осыпалась штукатурка. Деревянный пол местами прогнил и зиял дырами, которые они наспех забили фанерными листами. А старая мебель была сильно обветшала и держалась на честном слове, рискуя обрушиться под очередным читателем. Но больше всего внимания требовало хранилище, в котором хранились книжные фонды. Оно было сырым, и книги быстро портились.
 Библиотека не получала поддержки, и Алма порой вынуждена была обивать пороги различных спонсоров, чтобы где-то подлатать, что-то подправить и подтянуть. А о капитальном ремонте она лишь мечтала.
Ей платили мало. Библиотекари получали нищенскую зарплату, да и ту задерживали. Если бы не родители, то Алме было бы не на что жить. Но ни разу у нее не появлялась мысль уйти. Ведь уйти, это значит бросить все то, во что она верила. Предать не только книги, но и саму себя. И, несмотря на усталость, разочарование, она продолжала нести на себе тяжелую ношу заведующей седьмой библиотекой.
 
Глава 24. Дана Рух
Поселение Тал Жайлау, Башня.
Лабиринты сходились и расходились. И в каждом из них  копошился, словно крот, человек в черной накидке. Их было десятки, сотни, а может и тысячи.  Они копошились в бесконечных коридорах, меняя, подправляя ряд, переписывая и протирая книги. А бесчисленные полки книг были установлены во всех туннелях, тянущихся из центрального «дупла» во все стороны. 
Пахло терпкой смолой и древесной зеленью, смешанной со стылой сыростью бумаги. И в этом полутемных лабиринтах люди в черных накидках сливались с книжными полками, словно сами были древними книгами.
Они шли долгое время по одному из туннелей, который никак не заканчивался, разветвляясь в сотни других коридоров, где сновали лекари книг. Безжизненные на первый взгляд туннели выглядели, словно разбуженный улей.
Коридор постепенно сужался, и, извиваясь, словно змейка, уходил наверх. Идти стало сложней, проход стал настолько узким, что с трудом вмещал одного человека. Книжные ряды стали реже, и неожиданно закончились, оставшись позади. Они уже карабкались куда-то наверх, согнувшись в три погибели. Подул свежий воздух и послышался шум листвы. Спереди показалась щель, через которую они осторожно вылезли наверх. Они оказались снаружи. Было туманно и прохладно. Перед ними предстала широкая поляна, у края которой раскинулась небольшая роща, к которой решительно направился Дала Ар. Алма хотела было последовать за ним, но земля внезапно задрожала, и Алма испуганно присела на землю, растерянно оглядываясь по сторонам.
- Что это? Землетрясение? – ошарашенно воскликнула Алма. 
- Это не землетрясение, - успокоил Дала Ар, не обращая внимания на дрожащую землю. -Это всего лишь ветер. Пошли!
- Ветер? – недоуменно потрогала она землю. Это была не земля, а огромная ветка, на которой они находились. Ветка подрагивала от сильных ветров, создавая ощущение землетрясения, от чего было еще страшней. Алма, боясь оторваться от поверхности, посмотрела по сторонам, и только сейчас заметила, что вокруг их окружал не туман, а облака. Пушистые сизые облака, которые плыли рядом, окружая плотным кольцом дерево. И временами, в гуще облаков даже мелькали разряды молний. А где-то далеко внизу блестела река, извиваясь, словно змейка рядом с маленькими точками еле видимых юрт. Было так высоко, что у Алмы захватило дух.
- Боже мой! – в ужасе прошептала Алма. Ей было страшно сделать шаг. И она продолжала сидеть, не в силах подняться с дрожащей поверхности.
- Не бойся! – донесся голос Дала Ара. – Смотри на меня и просто иди. Твоего страха не существует, не думай о нем.
Алма понялась и, боязливо ступая по качающейся ветке, с замиранием сердца сделала первый шаг. Дерево, словно услышав ее, замерло. Алма сделала второй шаг и умоляюще посмотрела на Дала Ара. Но тот даже не шелохнулся и неподвижно ждал возле зарослей веток, напряженно наблюдая за ней. 
Алма обрела уверенность и пошла уже смелее, пытаясь не думать о том, что  идет по качающейся ветке где-то в облаках. А земля находится где-то далеко внизу. Алма,  чуть дыша, подошла к Дала Ару и облегченно вздохнула:
 - Уф-ф, я смогла! Это было страшно!

– Не надо бояться дерева. Дерево – наместник Бога на земле, – одобрительно улыбнулся Дала Ар и присел на ветку. - Когда в этом мире уничтожают дерево, то его дух остается во Вселенной и переселяется в свежий саженец, чтобы помочь ему вырасти крепким и большим. Этот миг переселения мы называем древесным  кочевьем, Тал Жайлау. Деревья кочуют, как и души. И порой кочевка затягивается надолго, и чтобы переждать эту пору, древесные души растворяются в книгах. Ведь книги также вечны, как и книги. 
- А что это за дерево, на котором мы стоим?
- Это Мангы тал, вечное дерево, где живут книги, чтобы попасть к людям. Этот мир полон постоянных  кочевий, – шепотом сказал Дала Ар, закрыв глаза, и слегка покачиваясь в такт усиливающемуся ветру. – В деревьях мы видим силу и чудо Бога. Каждое дерево – это не только спасение для путника и укрытие от зноя, но и  душа и тайна мирового  бытия. Ведь самое главное кочевье находится в душе.
Холодный  ветер шелестел в листьях дерева. Серые тучи постепенно стали темнеть.  Ветер, подвывая, стал снова раскачивать ветку. Но Алме уже было не страшно. Словно завороженная, она смотрела на подрагивающее пламя лампады, раскачивающееся на ветке. 
- Тик! Ток! Тик! Ток! – стучало ее сердце.
- У-у-у! – выл ветер, раскачивая дерево, ветки и Алму, ставшую частью всего этого колебания.
- О Всевышний, - внезапно вскрикнул Дала Ар. – Дари нам понимание,
Чтобы понять, как белое смешалось с черным, 
Как вода смывает часть наших дней,
Даруй нам память о томном и забытье в бессилиях.
Ветер уже бешено тряс ветку, от чего даже Алма слегка подпрыгивала на ней, словно на коне. Но это было неважно, ведь она знала, что дерево не обидит, не сбросит ее. Она словно стала частью дерева, и не было больше раздельностей, а было нечто могучее в своей единости.
- Прими наше намерение! –воскликнул Дала Ар.- Прими наши помыслы чистые!
- У-у-у! – загудело дерево, задрожав в унисон биению сердца Алмы: -Тук-тук! Тук-тук!
- Отдай мысли дыханию, – сквозь туман доносился голос Дала Ара. – Отдай мысли дереву! Отдай мысли сердца… 
- Отдай мысли сердца! – вторило ему дерево.
Тук-тук! Тук-тук! – суматошно стучало сердце Алмы.
- Ты слышишь этот звук? – вскрикнул Дала Ар, словно обращаясь к ней. – Ты слышишь этот звук?
Алма постепенно теряла ощущение реальности, превращаясь то в ветер, то в качающуюся ветку, то в слова. И слова Дала Ара уже не доносились, прорываясь сквозь ветер, а рождались внутри нее. И каждая ее клетка, словно буква, создавала слова, которые были сутью ее давнего, но забытого естества.
Дыши, словно музыка!
О, Древо тайны! О Мангы тал!
Прими дыхание познающей!
Ведь она часть нас и Тебя, но вернувшись через лепестки времени.
Говорили слова, словно птица, паря в небе. И ничего не держат слова и Алму на земле, так как невероятная легкость поднимает ее все выше и выше в небо.
- Хранители рода!  Примите возглас возлюбленной!
Она летела, ощущая в своем теле невероятную легкость. Свободно и бесстрашно, как звучит эта мелодия, вливающаяся в ее полет.
Внезапно она оказалась посреди цветущего луга, залитого ярким солнцем. Вокруг порхали пестрые бабочки, размахивая разноцветными крыльями. А мелодия все нарастала, охватывая все вокруг своими чарующими звуками. И звук этот был звуком радости. Звуком нового познания и забытого запоминания,  которые кочевали, сменяя друг друга и образуя мир.  Звук трепыхался, словно новорожденный птенчик, пытаясь осознать познание.  Родившись и рождая в своей юной и древней мудрости слова. И Алма, став мелодией, поплыла по волнам созвучия, нежась в гармонии небесного звучания. Погружаясь все глубже и глубже в неведомое понимание сути туманной истины.
Вдруг, среди буйства ярких и сказочных цветов появилась маленькая девочка в белом нарядном платьице с широким бантиком в волосах. Она по-детски лопотала что-то нежное и еле различимое, но настолько знакомое, что  Алма невольно вздрогнула, вернувшись в себя. Она встрепенулась и потянулась, чтобы лучше услышать слова девочки:
-Тик-так! Тик-так! Я читаю книги так. Я листаю все страницы! Чтобы разом взять границы! - Повторяла девочка, листая страницы большой книги. И каждая страница вспыхивала картинами. И Алма вспомнила все. Это белое платьице, которое ей купила мама. Эту книгу, которую она впервые получила. И считалочку, которую читала днем и ночью, пока не научилась читать. Сердце сжалось от чего-то надрывного и упущенного. Перед глазами стали оживать фрагменты засохшей памяти, которые она давно запрятала в полутемные лабиринты. Но разве можно забыть то, что никогда не покидало тебя. 
А девочка продолжала листать страницы ее обид, расставаний, сожалений и разочарований.  И каждая страница отдавалась болью в ее душе, вибрируя грустной мелодией по тонким нитям.
Алме захотелось закрыть книгу, чтобы фрагменты не заполняли луг своими надрывными красками. И стать хоть на миг той девочкой, которая жила до этих картин.  Окунуться в миг, в котором пребывала ее детская душа, полная любви к жизни. 
Но девочка, закрыв книгу, стала быстро удаляться в сторону холма. Алма бежала за ней, не чувствуя ног. Бежала изо всех сил, распугивая бабочек.
-Подожди, милая! Подожди, деточка. Я хочу к тебе. Я хочу туда, – кричала она, пытаясь догнать свое детство, свою беззаботность. Но все было бесполезно, девочка неумолимо уходила и вскоре растворилась в воздухе, оставив Алму одну среди опавших листьев на лугу. Упав без сил на землю, она в отчаянии заревела, как в детстве. Захлебываясь от слез и колотя в исступлении кулачками по земле, она  рыдала от жалости к себе, от несбывшихся надежд, от потери веры и глубокого разочарования. Выплакивая все то, что копилось долгой и иллюзорной безмятежностью. Пытаясь найти потерянную нить, исказившийся смысл. Где же сбилась с пути, уйдя в извилистые тропинки забвения? Где же была грань, за которой начался обман? А грустная мелодия кружилась рядом, вытягивая из нее старые, но внезапно новые обиды. 
Плачь, девочка. Плачь, – шептала мелодия. 
Плачь, чтобы очистить свое сердце.
Плачь, чтобы новые ростки выросли на земле.
Ты – благословение  своих забот.
- Я хочу счастья, – всхлипывала Алма. – Я устала от слов знаний, не дающих мне любви. Не рождающих букв счастья. Я хочу, чтобы мое сердце не знало отчаяния одиночества.
- Ты и есть счастье, дочь моя. Ты и есть любовь. Ты часть сияния, что окрыляет надежды. Будь верна своему лучу.
- Я…, я, - хотела что-то сказать Алма. Выкинуть словами свербящее и саднящее, ноющее болью под сердцем, но вновь утонула в захлебывающемся плаче. Омывая высохшую пустыню своей жизни влагой раскаяния. 
-У-у-у-у-у! – ревела она во весь голос.
- Люби, – прошептала мелодия, уплывая  куда-то за горизонт. –  Люби, чтобы слышать сердце. И лишь в ней настоящий путь.
- Зачем? – вскочила на ноги Алма.– Зачем? – крикнула она изо всех сил. Но ей никто не ответил. Лишь одинокий старик с кобызом улыбнулся ей отеческой улыбкой и, теряя обретенный лик, стал исчезать, унося с собой звук, мелодию и смыслы. Так кончился смысл звука, и наступила великая пустота, вобравшая все очертания вокруг. Не было ни луга, ни цветов, ни самой Алмы, ставшей этой бездны предрождения. И тихо звенел колокольчик. 
Дзынь! Дзынь! Дзынь! Дзынь!
И, робко звякнув напоследок, он тоже затих. 
 …..
Алма с трудом открыла глаза. Она сидела на холме Томар тобе. На том же месте, где ночами играл свою мелодию кобызшы. А внизу шумел утренний Тал Жайлау. Вдалеке привычно высилась башня. И ничто не напоминало о прошедшей ночи. В руках она держала листок бумаги, на котором было написано:
- Доброго понимания, Алма!
Слова были написаны аккуратным каллиграфическим почерком и отдавали некой радостью и облегчением. И Алма улыбнулась. Улыбнулась неожиданной легкости и обретенной красоте мира. Это было удивительно и привычно, старо и ново. Это было цельно и раздельно.
Алма медленно поднялась и с наслаждением потянулась. Взглянув на возвышающуюся вдалеке башню, она стала медленно спускаться по тропинке вниз. Она была опустошена, выплакана, но безумно счастлива новой неожиданной радостью. Словно она проснулась после долгого и тяжелого сна и увидела привычный мир в новом великолепии. Ей внезапно остро захотелось увидеть  родителей, сестру, брата и племянников.  Чтобы обнять и понять их заново. Чтобы рассказать им о своем восторге и добром понимании, которое теперь станет частью ее существа.
Внизу зазвучала мелодия.
Ускорив шаг, Алма вприпрыжку побежала вниз, по-детски притоптывая ножками и беззаботно подпрыгивая на кочках. И, вдыхая этот горький, но в тоже время ставший родным притягательный запах душистого адыраспана, она поблагодарила судьбу за то, что решилась. Что решилась вдруг и внезапно уехать, чтобы понять то, что постоянно ускользало. Уехала в тот вечер, когда уперлась в тупик, когда казалось, что все настолько тяжело, чтобы ощутить, как все, оказывается, легко. Она обрела Доброе Понимание.
 
Глава 25. Вечер рождения
В четко отлаженной, словно механизм часов, жизни Алмы все было предсказуемо и обыденно. Обыденность была необходимым условием для душевного комфорта и устранения неожиданностей. Но и в этой плавной рутине бывают дни, когда ничего не складывается и все валится из рук. Она называла такие дни состоянием «си бемоль». Все вокруг становилось на полтона ниже, и отлаженный механизм библиотеки давал сбой, словно чувствуя настроение хозяйки.
Алма усилием воли пыталась себя заставить работать, принуждая делать привычный ритуал, из чего состоит рутина библиотекаря. Но все валилось из рук и ничего не получалось. А рабочее внимание все время ускользало, отвлекаясь то на шум предпраздничной суеты, доносящейся из читального зала, где собирали столы и расставляли посуду, готовясь справлять день рождения одной из почетных читательниц, то на невысказанное тревожное ожидание на лицах сотрудниц, от того, что уже второй месяц город не платит заработную плату. Но больше всего Алму тревожило даже не это, а совершенно другое. То, что не просто отвлекало, а вводило в уныние и отчаяние. И как бы  она ни старалась не думать об этом, но мысли все равно возвращались к этой саднящей новости о закрытии библиотеки.
Разговоры о том, что седьмую библиотеку собираются закрывать, ходили давно. Но это были слухи, и никто не придавал им значения. Но слухи породили тревогу, и последний год библиотекари провели в ожидании.  Конечно, здание библиотеки было старым, ветхим, и вот-вот могло развалиться. Но оно было не простым зданием. Седьмая библиотека была старейшей библиотекой не только города, но и, наверное, всей страны. Она пережила революцию, войны и была свидетельницей многих знаменательных событий. Здание было неформальным памятником истории и архитектуры, хотя почему-то ее официально никак не вносили в этот список. Но никому и в голову не могло прийти, что кто-то может планировать снести это не только архитектурное, но и литературное наследие города. Ведь в ней хранились книги еще с прошлых веков, часть из которых была старше самой библиотеки. 
Но время брало верх, и библиотека постепенно разрушалась. Это был незаметный, но все же очевидный процесс, с каждым разом повышающий аварийность здания. И хотя Алма всеми силами пыталась залатать дыры, и за счет частных пожертвований обновлять книжные фонды, но средств катастрофически не хватало. А читатели, словно чувствуя упадок, стали потихоньку исчезать. И бывали дни, когда к ним не приходил ни один читатель, что было позором для когда-то самой лучшей библиотеки города. 
И итог был очевиден: они получили официальное письмо, согласно которому, седьмая библиотека закрыта, а здание будет продано частным структурам. Им было предписано сдать все книги и инвентарь.  А сами библиотекари теперь числятся в отпуске.
…
Несмотря на то, что сегодня был праздничный вечер в честь именин, но общая атмосфера была грустной. И вечер был скорее прощальным, нежели праздничным. Официально библиотеки больше нет, а им предстоит освободить помещение в течение недели.
- Алма Сакеновна, проходите к столу, – зашла в ее кабинет молодая стажерка Маржан. – Все ждут вас.
- Сейчас, сейчас, – копалась в бумагах Алма. Внутри, она была готова к тому, что библиотеку снесут.  Их долго и незаметно готовили  к этому факту, иезуитски  отключая электричество, отопление, воду. Им не обновляли книжные фонды, не ремонтировали давно покосившееся здание, а под конец и вообще перестали платить заработную плату.  И  официальное, канцелярское  письмо о том, что седьмая библиотека  больше не будет существовать, не стала неожиданностью. Все обреченно ожидали этого. 
Алму не волновала ее собственная судьба. Она тревожилась о судьбе своих коллег, ведь они теряют работу и пусть небольшой, но все же заработок. Но больше всего она не могла смириться с тем, что больше никогда не увидит здание, ставшее ее вторым, а можем быть и первым домом.
Из зала из-за праздничного стола доносились веселые голоса и смех читателей. А Алма, никак не могла подняться, чтобы пойти к ним. Нечего было праздновать, да и не было желания. И она машинально перебирала каталог читателей, которые тоже уйдут в историю, как и здание, как и книги, как и весь ее труд. А ведь каждый из читателей, это отдельная книга, и имеет свое место не только в каталоге абонементов, но и в сердце Алмы. О каждом из них она могла бы  написать рассказ, повесть, а о некоторых даже  роман, ведь для нее они были почти родными людьми. И перебирая каталог абонементов, она с грустью отмечала, что части из них уже нет в живых, а другая перестала приходить.  Но она никогда не уничтожала старые карточки, как того требовала должностная инструкция. А заботливо берегла, даже если этот читатель больше никогда не переступал порог библиотеки. Читатели «Себи», как они сокращенно называли седьмую библиотеку, были для нее всегда живыми. 
Библиотека – это давний и устоявшийся мир, которому она посвятила всю свою жизнь. И Алма все еще не могла поверить, что по мановению некоего начальственного пальца библиотеку решили разрушить. И как только она начинала это понимать, внутри все закипало от обиды и злости. В этот момент ей хотелось бороться и биться до последнего, чтобы отстоять этот нежный книжный мир, к созданию которого она тоже приложила руку. Но что могли сделать они, трое уже немолодых женщин разваливающейся библиотеки? Власть сотрет их в порошок и не оставит следа.
…
Алма продолжала сидеть и вертела в руках конверт с письмом. Но это было другое письмо и, много раз перечитывая, она до конца не могла понять, чего хотели отправители. Громкий смех из зала все время отвлекал. Это был смех бабушек, самых пожилых и почетных читателей библиотеки. Бабушки стали неким  почетным советом старейшин библиотеки. Они стали частью библиотеки, и  представить без них ее жизнь было невозможно. Каждая из них, словно древняя и редкая книга, была на вес золота, годами доказав свое качество и ценность. И будь воля Алмы, она бы сохранила  библиотеку лишь ради них, этой славной пятерки читателей библиотеки.  Если бы от нее что-то зависело в данном случае.
- Алма Сакеновна, –  нетерпеливо зашла Айгуль Оразовна, заведующая читальным залом. – Мы уже все за столом.
- Иду, иду, – нехотя встала с места Алма. – Сейчас!
Повертев письмо в руках письмо, она засунула его обратно в ящик. И последовала в читальный зал. А там все уже весело праздновали день рождения одной из пятерки бабушек, Валентины Кузьминичны. В центр зала собрали парты читального зала, образовав длинный стол, накрыв его белой скатертью. Стол был заставлен различными салатами, закусками, соленьями и вареным мясом.  Перед каждой стояло по стаканчику, а в центре высились бутылки с шампанским. Бабушки, несмотря  на возраст, любили слегка пригубить.
- Где же ты ходишь, деточка? – воскликнула Данагуль апай, еще один член пятерки.– Мы уже давно тебя ждем.
- Простите, – торопливо села за стол Алма, судорожно взяв в руки стакан, чтобы скрыть свое скверное настроение. – Заработалась.
-Ты уверена? – слегка склонившись, посмотрела проницательно  Данагуль апай.  И Алма невольно поежилась от взгляда заслуженного ветерана полиции и скрупулёзного криминалиста, кем была она. И уткнулась в стакан, стараясь не встречаться глазами.
- Все отлично, Данагуль Кожаназаровна. Я просто устала.
Но Данагуль апай не так легко обмануть. 
- Я вижу, грустные мысли витают вокруг твоей головы, – полезла к себе в сумку Данагуль апай, вытащив оттуда пучок травы. – Это адыраспан , я сейчас сделаю тебе «аластау», и все пройдет
- Что такое аластау? – недоуменно посмотрела на пучок травы Алма.
- Так называют ритуал, когда отгоняют злых духов. 
- Вы отгоняете злых духов?– удивленно спросила  Алма. – Но вы же полковник в отставке, как вы можете верить в это?
- А что, мы не люди, что ли? Духи, знаешь, не выбирают погон.
Алма недоверчиво улыбнулась. А Данагуль апай тем временем зажгла пучок сухой травы, и  густым дымом стала окуривать читальный зал и людей, сидевших за небольшим, импровизированным  столом.
- Данагуль? Что ты делаешь? – закашляла именинница Валентина Кузьминична. – Мы же задохнемся. Кха! Кха!
- Терпи, Валя, – невозмутимо продолжала дымить  Данагуль апай,  что-то бормоча про себя. – Мы сейчас прогоним всех недоброжелателей нашей библиотеки.
И, словно действительно увидев перед собой духов, вдруг ощетинилась и стала исступленно топать ногой,  сердито грозя кому-то чадящей травой. Но также сердились и ее подруги, задыхавшиеся от дыма.
Алма улыбнулась. Она безумно любила их, словно это были ее родные бабушки. Они баловали ее, когда она была малышкой. Теперь пришел ее черед баловать их. Баловать вниманием, книгами, библиотекой. Но они даже не знают, что библиотеки, по сути, больше нет.
- Выпей, деточка, за мой день рождения, – подняла свой стакан Валентина  Кузьминична. – Правда я родилась вечером. Так что выпей за мой вечер рождения.
Для них, заведующая седьмой библиотекой, в подчинении которой работали три сотрудника, была всего лишь деточкой.  Такой же деточкой, как и сорок лет назад.
Алма подняла для виду стакан, чтобы не обижать этого кроткого и интеллигентного человека. И слегка отпила, хотя всегда была равнодушна к алкоголю. Валентина Кузьминична, доктор биологических наук, селекционер, выведший несколько сортов яблок, была давно на пенсии, но никогда не изменяла своим привычкам. Она была одной из первых читателей библиотеки, и первой пришла сюда еще во времена студенчества. Валечка, как ее называли подруги, приходила в библиотеку три раза в неделю: в понедельник, среду и субботу.  Она приходила ровно в 10 утра, и уходила в 5 вечера. По ней можно было сверять часы, настолько она была точной. А книги на ее столе всегда лежали  аккуратной стопкой, справа – русские классики,  а слева – книги по биологии и садоводству. И с ней всегда была неизменная синяя тетрадь в клетку, в которую она старательно записывала выдержки из книг. Затем у нее был небольшой перерыв ровно в 13.30, и она вытаскивала низменное овсяное печенье и одно яблоко сорта  Сиверс, которое считала райским плодом. Кротко и виновато улыбаясь другим читателям, она съедала свой скромный обед, чтобы продолжить дальше конспектировать книги. Она была улыбчива и немногословна. И в беседах со своей неизменной собеседницей Данагуль апай, она больше молчала, лишь изредка вставляя свое удивленное:
- Ой, да! И вправду.
Старушка жила одна. Дочка жила в Германии, а сын в России. Изредка они приезжали к ней, и тогда она нарушала заведенный график и надолго исчезала из библиотеки. Но никто ее не искал, так как все знали, что пройдет время, и она вновь  появится. Но будет еще более молчаливой, отстраненной и грустной. Она начнет перечитывать «Темные аллеи» Бунина, временами грустно разглядывая тополь за окном. И книги на ее столе будут лежать в беспорядке. В эти дни ее никто не трогал. И даже ее близкие подруги, Данагуль апай и баба Галя, ее постоянные собеседницы, оставляли ее в покое, не отвлекая своими разговорами от грустных мыслей.
- За твой день рождения, Валечка, – подняла стакан женщина с вытянутым худощавым лицом и короткими седыми кудрями. – Я помню тебя тонкой девушкой с наивными голубыми глазами и длинной косой. 
- А сейчас, увы, ничего не осталось, - виновато развела руками Валентина Кузьминична. – Ни косы, ни девушки.
- Да ладно тебе скромничать. Ты еще красавица. И вообще, что нам печалиться, нам всего по восемьдесят лет, – задорно воскликнула Мария Марсовна и залпом выпила бокал. Несмотря на почтенные годы, они были крепкими, бодрыми женщинами. Мария Марсовна, как бывший врач, со знанием дела подходила к здоровью своих подруг. И в шесть утра их можно было видеть на набережной Весновки, усиленно занимающимися упражнениями под  командованием их подруги Марии Марсовны. 
Иногда к ним присоединялась дородная  баба Галя, бывший бригадир поезда, еще один старый  читатель библиотеки и член почетной пятерки. Но попыхтев для виду, она тут же пропадала. Баба Галя любила читать детективы и  пристрастилась к библиотеке, когда еще была молодой проводницей. И в каждый свой рейс она забирала книги с ее любимыми Агатой Кристи и Эркюлем Пуаро. А выйдя на пенсию не могла уже отказаться от своего увлечения и влилась в круг постоянных читателей.
Читатели библиотеки не просто читали, но словно рассказывали о себе через любимые книги. Алма, наверное,  могла бы на каждого читателя  дать характеристику, базируясь лишь на том, что они читают. И порой, даже определить настроение. Например, Данагуль апай обычно читала сентиментальные романы. Но когда ей было грустно, она переходила на поэзию. Особенно ей нравились стихи Фаризы Онгарсыновой .
Поэзию любила и Мария Марсовна, но  предпочитала  советских диссидентов Мандельштама и Бродского,  или знаменитых шестидесятников Евгения Евтушенко и Олжаса Сулейменова. С детства оторванная от своих корней, она выросла в подмосковном детском доме, где оказалась во время войны. Всю свою сознательную жизнь Мария Марсовна провела в России, где проработала врачом. И лишь на пенсии она решила переехать в родные края отца, погибшего на фронте. Она с жадностью стала изучать родной язык, и добилась больших успехов, читая  классиков в оригинале. И с каждым разом, открывая для себя все новые грани своих корней, жалела, что упустила многое, что не может прочесть родное в своей первозданности. И, читая своего любимого автора Абиша Кекильбаева , сокрушалась, что не до конца может оценить красоту его литературных оборотов.
- Он гениальный! Он невероятно гениальный! – восклицала она.– Но у него такие космические эпитеты, что я выпадаю в осадок.
	Не понимаешь, потому что родной язык не знаешь, – язвила Данагуль апай. – А ведь именно он написал первым о манкуртах.
- Где написал? – удивленно переспрашивала Мария Марсовна? – Разве не Чингиз Айтматов автор термина?
- Э-э-э, дорогая, это вы так думаете, – усмехалась Данагуль апай. – Первый о манкуртах написал наш Абиш, а Айтматов уже взял из произведения Кекильбаева.
- Ты так говоришь, потому что вы из одного рода? – подозрительно спрашивала Мария Марсовна.
- Пуфф! А еще доктором называешься, – возмущалась Данагуль апай. – Почитай его повесть «Кюйши» .
Хотя сама Данагуль апай не была поклонником Кекильбаева, но поважничать и поспорить любила. Впрочем, они все любили спорить. Спор был продолжением их общения и библиотечной дружбы. И когда их голоса становились слишком громкими, заведующая залом Айгуль Оразовна строго стучала по столу и отчитывала их, словно детей:
- Не нарушайте тишину!
И они затихали, продолжая перешептываться друг с другом. Они ругались и мирились, кричали и молчали и, не смотря на то что у них были дети, внуки и даже правнуки, им не хватало общения. По сути, они были оторваны от общения, ведь все родные были заняты кто школой, кто институтом, кто работой. И лишь в библиотеке они находили общение и отдушину, которой им так не хватало. 
- Проблема пожилых людей  у нас не решена, – вздыхала  Валентина Кузьминична. – Мы еще полны сил, нам хочется быть полезными обществу, но мы никому не нужны.  Нас даже на работу не возьмут из-за возраста. 
- И меня не возьмут, – усмехалась Алма. – После сорока у нас уже никого не берут. Нас рано списывают, словно мы не люди, а машины.
- Даже машины так быстро не списывают, - качала головой Мария Марсовна. - Там, где машины долго не списываются, быстро списывают людей.
- И даже после тридцати, - добавила стажерка Маржан.
-Да что вы ноете, - прервала их громким голосом баба Галя. – Радуйтесь, что не работаете. Я, знаете, так устала от работы, что ни за что не вернусь туда.
- Я бы на твою работу тоже не вернулась, – огрызнулась на нее Валентина Кузьминична. – А вот в мою любимую биологию с удовольствием. Без науки я чувствую себя бесполезным существом, паразитом.
- Я согласна с тобой, - поддакивала Мария Марсовна. – Я бы тоже вернулась. Особенно сейчас, когда  в здравоохранении такой бардак. Они развалили все то, что мы строили, и извратили саму суть медицины. Ведь врач – это спаситель, гуманист. А что сейчас? Сейчас врачей боятся. Сейчас врач, словно делец, торговец. В людях пропала любовь к своему труду. Быть врачом было почетно всегда. Но нашу профессию унизили, истоптали и изваляли в грязи.
 - Не только вашу профессию, – хмыкнула молчавшая Данагуль апай. – Сейчас вообще нет профессии, есть лишь бизнес и желание заработать. Вот я консультирую иногда молодых специалистов, так у них вообще нет стремления к совершенствованию. Нет желания учиться и постигать азы профессии. В глазах нет никакого интереса, только деньги, знакомства и блат.
- Молодежь уже не та, - затянули они привычную пластинку. – Время уже не то.
- Ну, девочки, - взмолилась баба Галя. – Давайте не будем портить день рождения. Поднимем стаканы за именинницу! –  И встав во весь рост, закричала зычным голосом бывалой проводницы: -За тех, кто в вечном поезде жизни! 
….
Алма незаметно выскользнула из-за стола и покинула празднующих бабушек. Она оставила гостей на поруки старшего библиотекаря Сауле Ахметовой и опять уединилась в своем маленьком кабинете.
В кабинете царил небольшой беспорядок. Алма начала было уже собирать вещи, но каждый раз она бросала все на половине пути, словно не веря словам официального письма, вот уже неделю лежавшего в ящике стола.
В кабинет вошла Данагуль апай и решительно поставила на стол пакет с адыраспаном.
 -Зачем? – подняла голову Алма.
- Зажжешь еще раз,- заговорщически ответила женщина.– Я ведь поняла, что нашу «Себи»  хотят закрыть. Я угадала? – Проницательно посмотрела она. 
- Да, понуро кивнула головой Алма. – От вас ведь ничего не скроешь.
- И не надо скрывать, - присела рядом Данагуль апай и, взяв ее за подбородок, внимательно посмотрела в ее глаза.
- Ты не хочешь бороться за «Себи»? – удивленно протянула она, словно прочитав в глазах Алмы ее мысли.
- Я не борец, Данагуль Кожаназаровна, – обреченно вздохнула Алма. – Я не умею бороться. Да и что маленький человек может сделать против системы? Она все равно все сомнет и перемолотит.
 – Никто не рождается борцом, ими становятся, - горячо заговорила старушка. – Ими становятся через преодоление страха. Через усилия, через совершенствование. И только тот, кто способен победить себя, способен и на борьбу. Понимаешь?
-Нет, Данагуль апай, я не хочу борьбы, - она вытащила  из ящика отложенное письмо и протянула женщине. – Я не хочу больше ничего. Я хочу тишины и покоя.
- Ты говоришь словно пенсионерка. Когда ты успела состариться? - насмешливо взглянула она. – Мы всю жизнь хотим покоя и только на пенсии понимаем, что его, покоя, вообще не существует. Покой это иллюзия.
- Да дело не в покое даже, - стала злиться Алма. – Я устала от библиотеки и хочу развеяться. И приняла приглашение на семинар в Тал Жайлау. Это где-то на юге, и я собираюсь туда поехать. Я давно не отдыхала, мне нужно отвлечься. И семинар для меня сейчас как нельзя кстати.
- Тебе так нужен этот семинар? – испытующе смотрели недоверчивые глаза бывшего криминалиста. 
- Очень нужен! Ведь семинар учит правильному обращению с книгами и лучшему их пониманию. А мне это нужно для работы, - стала убеждать Алма, размахивая перед ней письмом. – Ведь я, в конце концов, библиотекарь.
Данагуль апай досадливо поморщилась.
- Библиотекарь, у которой отнимут книги, уже не библиотекарь, - усмехнулась она. – Зачем учиться их понимать, если их не станет? 
- Вы не понимаете, Данагуль апай. Я же не бросаю профессию библиотекаря. Меня переведут в другую библиотеку. А их в нашей стране сотни. Так что работа для меня всегда найдется.
- А для нас, Алма, другой «Себи» уже не найдется, - разочарованно вздохнула Данагуль апай, и медленно поднялась с места. –И мы будем бороться за нее. А ты, увы, уже проиграла свой бой. Езжай на свой семинар, чтобы лучше понять книги. Только боюсь, что ты так и не поняла книги. Тот, кто понимает книги, никогда не бросает их.
И тяжело переваливаясь на своих опухших ногах, она сожалеюще вышла из кабинета.
 
Глава 26. Рыцари книг
Запах адыраспана в этих краях был не жженым и сушеным, а свежим и зеленым. Здесь у него был терпкий и дурманящий аромат, как и у всех трав, растущих в этой степи. Это был запах чистоты, радости и особого понимания, которое охватывало Алму целиком и рывками, изнутри и снаружи. 
Запах адыраспана напомнил  тот кулек с пучком сухой травы, которую оставила ей в тот вечер Данагуль апай. Он так и остался там, на столе, вместе с болью и отчаянием, который она оставила там, в библиотеке. Ей не хотелось вспоминать, не хотелось думать о том, что было там. С тех пор прошла неделя, а может и больше. Алма перестала считать дни.  Здесь не было, не было календаря, не было Интернета и связи. Время текло своим ходом, не делясь на часы и минуты. А когда не считаешь время, оно становится цельным и бесконечным, словно небо и степь. 
 И городская суета осталась где-то там за пределами прежних дум. Ей уже было неважно, снесут библиотеку или нет, будет она работать или нет. Эти мысли были напрасными и ненужнымив ее новом понимании, и она просто наслаждалась безмятжностью новых ощущений. 
 Возможно, она так устала от библиотеки, что внутри была даже рада такому исходу. И теперь ей не страшно, что со сносом библиотеки исчезнет тот уютный быт, который она называла счастливой рутиной. А за ней не заметила тупика, обманувшись иллюзией жертвенности и любовью к книгам. Вся ее жизнь оказалась иллюзией, а книги еще больше усиливали этот мираж.
Алма так и не воспользовалась тем самым сушеным пучком травы. И не только потому, что не верила в суеверия. Она внутренне сдалась, уступив библиотеку им. И пусть снесут библиотеку вместе с застывшим временем, которое она потеряла, спрятавшись от внешнего  мира. Пусть уйдет все то, что несло печать былых разочарований. Пусть рассеится этот ползучий дым, тянущий угаром, но не согревающий душу. 
- Доброго понимания! Дана Рух! – слышалось вдалеке из аула. Может это и есть доброе понимание, которое она сегодня так глубоко осознала? Как же это прекрасно, вот так вот взять и понять все. И не объяснишь себе, в чем оно, это понимание. Здесь нет формул, цифр или рецептов. И ни одних слов в мире не хватит, чтобы объяснить то самое понимание, которое дохнуло на нее свежестью принятия единого целого. Того Единого, где нет Никого, а просто есть всеобщее Ничто, не виденное Никем, куда, ты вливаешься полностью, без остатка растворяя себя. И больше нет никакого Тебя, а есть всеобщее Оно, не досягаемое разумом, чувствами и сердцем.
- Доброго Понимания! Дана Рух! – приветствовали Алму встречные жители, наконец-то признав ее существование. Доброе понимание, это и есть тот мир смыслов, где она внезапно оказалась.
- Доброго Понимания! Дана Рух! – отвечала она, радуясь новому ощущению легкости, чистоты и внутреннего понимания самого нахождения в пространстве и времени. Весь мир, всегда чуждый и пугающий, вдруг заиграл другими красками. Она смотрела на аул, людей, башню и реку, словно на идеальную картину, которой для полного совершенства не хватало всего лишь одного цвета. И этот цвет назывался – любовь. Сильная, безусловная, всепоглощающая  любовь ко всему живому, и понимание того, что все, что ты видишь, чем дышишь и слышишь – это не только часть внешнего мира, но и твои  суть и естество. И словно прозрев, ты с легкостью принимаешь бытие, блаженно окунаясь в ее рутинную  реку, каждой частичкой тела ощущая совершенство и гармонию реальности.
Теперь все словно перестало иметь значение. Но не из-за равнодушия или безразличия ко всему, что происходит. А от принятия сути вещей, которые происходят не потому или зачем, и не по какой-либо причине или замыслу, а по волне течения, которое не требует объяснения. Доброе понимание, это всего лишь принятие мира во всей его прекрасной палитре. Как порой принимаешь слова книги, домысливая не только разумом, но и сердцем,  не требуя объяснения. И впуская в себя понимание, ты впускаешь и лучи солнца, и дыхание ветра, и синеву неба, и даже серость туч, принимая цельность великолепия существования такой, какая она есть.
…
Алма шла по аулу, не успевая отвечать на приветствия ставших приветливыми жителей Тал Жайлау. Они радовались ей, словно встретили старого друга, родного человека, близкого по духу человека. Они радовались тому, что обрели свою сестру в волшебном и в то же время простом добром понимании. 
Весело смеясь, аульчане украшали свои жилища цветами и травами, и Тал Жайлау стал похож на весеннюю степь, пестрящую различными красками.
- Великого значения, - оборачивались они при виде Алмы. – Знамения мудрого воздуха.
- Знамения мудрого воздуха, - лепетала Алма, и из ее глаз невольно текли слезы  восторга. Восторга миром, людьми, юртами и действием, творящимися вокруг. Вокруг было то же небо, та же река и Тал Жайлау. Но все выглядело по-другому, словно их раскрасили новыми цветами. И аул, и люди – все вокруг были другими, и она с удивлением осознавала, что смотрит на мир совершенно другим взглядом. Тем взглядом, который она обрела через призму пустоты, где, потеряв себя, вновь обрела свое «Я».  И это «Я» было ласковым и теплым, делая радужным не пугающий уже окружающий мир. Она поняла мир таким, каким он должен быть, словно открыла его невидимую формулу. Ей вдруг стало легко жить. Легко дышать. Легко чувствовать. Легко улыбаться. И эта легкость удивительным образом позволяла понять все великолепие чудесной простоты.
Алма улыбалась, вспоминая, как долго не могла понять это поселение. Ее пугали люди, порядки и дикая степь вокруг. Но теперь, она была рада, что в тот самый «вечер рождения» решилась уехать из города, бросив библиотеку на произвол судьбы. И пусть Данагуль апай  осуждает ее побег, а читатели корят за предательство, ей все равно. Предательство и верность, малодушие и отвага – это слишком земные и очерченные понятия. Эти категории ограничивают людей обязательствами, которые она больше не хотела иметь. В них слишком много эго, которое она растопила в пустоте. А в ее новом понимании больше нет никаких контуров, ибо все зыбко и расплывчато, что не хочется ограничивать мир линиями.  Мир прост, и в нем нет никаких сложных категорий. 
- Доброго понимания, - неожиданно раздался хриплый бас над ее ухом, заставивший Алму вздрогнуть. Рядом стоял рослый мужчина с широкой бочкообразной грудью. Его вьющиеся седые волосы свисали до самых плеч. Здоровяк был подпоясан широким, серебряным  поясом, на котором висел тяжелый, прямой меч. Он был одет в широкий юшман  с блестящей пластиной – джавшаном на груди. Каждая деталь его костюма была знакома Алме, ведь она потратила столько ночей, путешествуя во сне вместе с этими наемниками по древнему Газнауи. И возможно, в своих снах сама стала наемником-гулямом.
- Браас! – удивленно выдохнула Алма.
- Здравствуй, сестра, - пошел он рядом с ней. – Я рад, что ты обрела свое внутреннее спокойствие. Рад, что прозрела, и хочу поздравить тебя с твоим Добрым Пониманием.
-Спасибо, Браас! – обрадовалась она старому знакомому из своих снов. – Так ты все-таки выбрался из Лахора? 
- Да! Но, правда, это было не так легко. Меня, раненого, взяли в плен. Хотели казнить, - мрачно отозвался он. – Но Ар каким-то чудом выкрал меня и увез в Дженд. Так что я тоже спасся из Лахора.
- Доброго понимания! – неожиданно встретились по пути те самые проводники, с которыми она приехала в Дженд. Они были одеты в пестрые рубахи, а головы были украшены венком из степных трав. Проводники приветливо улыбались, и совершенно не были похожи на мрачных молчунов, испугавших вначале Алму. Странно, что за это время она ни разу не встретила их.
- Доброго понимания! - благодушно ответила Алма, и как только прошли мимо них, объяснила Браасу: – Это мои проводники. Они были такие молчаливые и мрачные. Удивительно, что они так изменились.
- Я знаю их, - усмехнулся Браас. - Это братья – хранители из Сарай-Джука .
- Так и думала, что они братья, в них есть что-то неуловимо похожее. Хотя внешне они совершенно не похожи.
- В свое время они продали все книги из городского хранилища, которые должны были охранять. И сбежали на чужбину. Они выручили большие деньги за книги и стали богачами. Им было мало, и они стали везде сорить деньгами, бахвалясь своим богатством. Но предав книги, не станешь счастливым. И наказание неотвратимо настигло их. С тех пор они молчат.
- Даже не думала, что они были хранителями, - задумчиво отозвалась Алма, и ей стало жалко этих братьев, решивших заработать. Неожиданно у нее стало портиться настроение. А недавняя легкость куда-то испарилась. На душе стало опять грустно, словно она вернулась в прежнюю жизнь и перед глазами пробежали картины из ее прошлой библиотечной жизни. И давно забытая тревога, воспрянув, вновь охватила ее душу.
- Таков мир слов. Слово должно украшать мир, а не разрушать его. Это незыблемый закон книгохранителей.
- Ты прав, ты прав, - рассеянно повторяла Алма, и неожиданное чувство вины тяжелым камнем легло на ее душу. Странно, ведь вина тоже земное чувство, и тоже должно быть растоплено в пустоте. Но вместе с этим чувством появились и другие, которые никуда не исчезли, а стали опять поселяться в ней, вытесняя, казалось бы, укоренившееся в ней доброе понимание. Она сопротивлялась, пытаясь вытеснить старые чувства, но непонимание становилось сильнее понимания.
 Меч в ножнах бряцал от каждого шага, и Браас поправил его, подтянув пояс. 
- Оружие у тебя боевое. Настоящее. Словно ты собрался в поход, - с любопытством оглядела Алма собеседника. 
- А мы действительно собрались в поход, - посуровел здоровяк. – Мы с Аром выходим сегодня. Мы ведь рыцари книг, которые ждут нашей помощи. Так что работы много.
- А где, кстати, сам Дала Ар? – посмотрела в сторону башни Алма. – Его не было и среди аульчан. Он, наверное, спит   после бессонной ночи? 
- Он никогда не спит, - назидательно ответил он. - Мы свои сны давно посмотрели, Алма, - усмехнулся Браас.
- Так кем же вы все-таки являетесь?
- Разве в твоем нынешнем понимании нужны ответы?
- Мне казалось, что мне больше не нужны ни вопросы, ни ответы. Но сейчас, я в этом не уверена.
Браас ничего не ответил, и лишь молча покачал головой, испытующе оглядывая ее.
Они дошли до края реки, и остановились. Над ними бесстрастно нависала башня, возле которой шумно кружилась стая ласточек, временами залетая внутрь. И не было никакого намека, что ночью башня превращалась в огромное дерево. Легкий ветер слегка шелестел листьями деревьев. А по реке в сторону башни плыли несколько плотов, нагруженные книгами. Ими правили люди в черных накидках.
 Браас  задумчиво смотрел и думал о чем-то своем. Затем, словно, наконец, нашел нужные слова, повернулся к ней, и медленно растягивая слова, пробасил:
- Дала Ар просил передать, что ты теперь в лучшем чтении любви. И отныне тебе открыты любые дороги и книги.
- Спасибо, улыбнулась в ответ Алма, благодарно посмотрев на Брааса, но наткнулась на суровый тяжелый взгляд, разнившийся с его словами.
- Твое обучение закончилось. И мы надеемся, что ты нашла понимание того, что заложено в смыслах?
Алма настороженно замолчала. Со стороны реки повеяло холодным ветром, заставивший ее поежиться. Стало опять неуютно.
- Что я должна была понять? – растерянно спросила она.
- Что ты теперь хранитель книг. Как и Ар, как и я, и как все они – жители Тал Жайлау, - обвел он руками людей, издалека наблюдающих за ними. – Хранители не только хранят, но и спасают книги, в каких мирах они бы не находились.
С каждым словом, Алме становилось грустно и тяжелей. Ее голова невольно опустилась, словно у провинившегося ребенка, словно она совершила какой-то проступок. Который сама пока не могла понять.
- Никто не может быть чистым, живя на этом свете. И понимание не в том, чтобы избежать ошибок. А в том, чтобы их исправить, - прогудел Браас. – Надеюсь, что ты поняла. 
Он положил свою огромную руку на ее плечо, чуть не придавив Алму к земле, и пристально посмотрел ей в глаза.
- Доброе понимание состоит не только в простом осознании, но и в осознанном действии. Это то усилие души, когда в тебе просыпается Дана Рух, твой поводырь в мире осознанности. Надеюсь, ты это поняла? – дружески похлопал ее по плечу. – Прощай, Алма! Доброго тебе понимания. Дана Рух! - И, повернувшисьпошел в сторону башниоставив Алму в смятении и растерянностиДоброго понимания, обескураженно прошептала она глядя ему в спину. - Дана Рух














Часть 2





 
Глава 27. Агашка
Жан стоял у окна своего дома и смотрел на город. Где-то внизу гудел в облаках выхлопных газов, загруженный проспект Аль-Фараби. Ниже лежал город, просыпающийся ото сна. А за городом, вдалеке чадила огромная труба своим свинцовым дымом. Отсюда, с вершины холма, на котором находился дом Жана, было видно, как смог постепенно заполняет город, обволакивая его любимые строения. Дома и здания, которые построил Жан, на которые он любил смотреть с утра, когда воздух особенно чист. И этот ритуал он проделывал каждое утро, созерцая родной город с кружкой кофе руке. Эти архитектурные творения были видны почти с каждой точки города, выделяясь своим величием и монументальностью. И, несомненно, являются не только его, Жана, гордостью, но и украшением всего города. Вот высится башня стеклянного небоскреба – гостиницы .Построенная по последнему слову архитектурной моды, она выделялась среди серой массы типовых домов, словно элитный автомобиль среди простых седанов. А ведь Жан по крупицам собирал эту гостиницу, дневал и ночевал на объекте, пока шла стройка.
А там, чуть ниже Казахского национального университета , где-то во дворах, находится школа, которую его строительная компания сдала буквально прошлым летом. Самого здания отсюда не видно, но Жан видит серый шпиль длинной антенны школы. 
Чуть правее от его дома, тоже на холмах,  раскинулся коттеджный городок, огороженный зеленой изгородью из туй. Тоже его детище.  В этом проекте он дал больше панорамных стекол, уделил внимание ландшафту, наполнив пространство зеленой тематикой. Хотя раньше Жан строил стандартно, игнорируя любые изыски. И главными требованиями были минимальный срок и доступная цена.
Но сейчас, время изменилось.  Люди не хотят жить в однотипных  домах, им нужен эксклюзив. Они хотят некой исключительности в своих жилищах, а Жан привык зарабатывать на всем, чего хотят люди.
…
Жан отпил глоток остывающего кофе и его взгляд упал на недостроенный бассейн во дворе, до которого так и не дошли руки. Сначала он хотел сделать просто плавательный бассейн. Но супруга воспротивилась и захотела сделать что-то типа домашнего «спа». Они долго спорили, но она была непреклонна, и Жан махнул рукой, остыв к бассейну. Таким же заброшенным оказался гостевой дом,  неприкаянно стоящий  в глубине сада. Он остыл к дому, предоставив супруге изгаляться в нем самым причудливым образом. И порой лишь удивлялся ее дизайнерской фантазии. Единственное, что он отстоял – это старая яблоня, оставшаяся еще с прошлого века. Это было кряжистое, разлапистое дерево, которых когда-то было много на этом холме. Ведь здесь находились сады, откуда родом этот чудом выживший реликт. Пусть оно старое, и  портит, как считает супруга, уютный ландшафт сада. Да и плодов уже не приносит. Но Жан ни за что не позволял ее срубить. Пока есть сам Жан, яблоня будет здесь стоять. Он ласково оглядел старое дерево, улыбнувшись ему, словно старому другу, и поставил недопитую кружку кофе на подоконник. Город окончательно проснулся густым смогом, и звал его своей крикливой сутолокой.
 Он спустился по лестнице в гараж к автомобилю, сев за руль, завел двигатель. Закрыв глаза, Жан прокручивал в голове схему предстоящего дня, который предполагал быть насыщенным и сложным. Впрочем, как всегда, ведь сегодня понедельник. Но это его день, и он сам выбрал его, чтобы каждый день достигать своих целей. А в четких целях нет сложности и раздумий, в них есть лишь ясные решения, и этим девизом он руководствовался всегда. 
Пора! Деньги не ждут! Он рывком выехал на  влажную от горной росы, улицу, где прохладный воздух еще не прогрелся. И спустившись по тихой улочке вдоль респектабельных коттеджей на холме, прозванных в народе «Бай тобе» он юркнул в бурлящий поток на  проспекте Аль-Фараби.  Водители недовольные его прыткостью, нервно загудели. Но он лишь снисходительно улыбнулся в ответ, люди еще не проснулись с утра. Раньше он принимал эти сигналы лично, и обязательно ответил бы яростным ревом клаксона, а возможно даже подрезал бы обидчика. И этот «клаксонно-подрезной» поединок мог продолжаться долго, временами выливаясь в реальную стычку на кулаках. Сколько же было этих дорожных битв, ах, как молод он был и глуп, и было столько сил на разные нелепости. Сейчас он не реагировал на них, и как учил его психолог, размягчал агрессию словами: «Мягкой дороги, путник на колесах. Аман бол!».  И представлял, что путник – хороший, но слабый человек, и путь у него сложный. И его нужно пожалеть, а не злиться на него. Только сильные люди могут выбрать путь ясностей. Только уверенные личности не размениваются на мелочь эмоций.
…
 Жан доехал до ресторана и остановился. Взяв в руки портфель, он проверил бумаги. Все было на месте. Посмотрев на себя в зеркале, Жан удрученно вздохнул, и нехотя вышел из салона. Каждый раз перед встречей с этим человеком, он испытывал глупое волнение, словно школьник, сдающий экзамен. Хотя этот пожилой мужчина, единственный акционер и фактически хозяин их корпорации, всегда был доброжелательным, учтивым и даже по-отечески добрым к нему. Он никогда не давил, и не требовал отчета, хотя был в курсе всех дел в компании, и даже тех, которые он, казалось бы, вообще не должен был знать. 
Акционер  регулярно встречался с  Жаном по утрам  за завтраком, чтобы попить, как он выражался, «шай- пай».  И за чашкой чая акционер аккуратно расспрашивал Жана о делах, но скорей для того, чтобы прощупать состояние своего партнера, а не компании. И в эти мгновения Жан чувствовал себя подопытным кроликом.
Жан медленно открыл дверь ресторана. Его решительность, с которой он садился в автомобиль, куда-то исчезла. И сейчас на него опять накатила нервная робость, которая словно паутина, охватывала его при встрече с этим любезным, на вид, стариком.
Акционер был любителем народных традиций, и предпочитал тихие заведения с национальной кухней. Как всегда, он сидел в глубине зала, за своим любимым столиком у колонны, задумчиво рассматривая висевшую на стене картину «Охотник и птица» .Заметив вошедшего Жана, он достаточно резво для своего возраста, вскочил.
- О, Великий Жан Кенесович,-шутливо поприветствовал он его. – А я уже тебя заждался.
- Добрый день, - хмуро поздоровался Жан. – Простите, я кажется, опоздал.
- Нет, это мне не спится. И я пришел раньше времени. Нам, старикам, вообще не спится, - благодушно развел руками акционер, которого в компании негласно называли Агашка. – Смотри, здесь появились прекрасные завтраки. Тебе турецкий завтрак, или традиционный – наш?
- Только чай, - сухо ответил Жан. – Я не голоден.
Акционер -бывший чиновник, партийный босс, ставший  в одночасье сказочно богатым в эпоху массовой приватизации. Благодаря льготным инвестициям от государства, компании удалось стать флагманом строительной индустрии страны. Будучи уже на пенсии, он сохранил старые связи, и успешно ими пользовался, открывая любые кабинеты на самых верхах.  И успех корпорации был заслугой не только Жана и его команды, но и зиждился на деловых контактах Агашки.
 Акционера в компании уважали и в то же время боялись. Да, в общем-то, его в компании и не было. Он ни с кем не общался в компании кроме Жана. Он не мешал Жану в управлении, полностью доверяя ему, и даже называя его строительным гением. И это было правдой, ведь почти  все проекты Жана были коммерчески успешными, а акционер получал хорошую прибыль, и лишь радовался этому, боготворя своего партнера.
Но не вмешивался он внешне, и даже по-своему учтиво. Но за неторопливой беседой, которая у них происходила раз в месяц, Агашка  мягко направлял Жана, давая различные указания, замаскированные под советы. И при этом всегда добавлял:
- Ты босс. Тебе решать, а на мои стариковские слова можешь не обращать внимания.
 Его советы были действительно полезными и Жан всегда ими пользовался. Но каждый раз после встречи с ним Жан чувствовал себя, словно выжатый лимон. Словно такие «шай-пай» напоминали ему, что он всего лишь наемник и мальчишка на побегушках, а не глава строительной корпорации.
Внешне Агашка был сух, подтянут, и всегда одет в строгий костюм. Его плавные, неторопливые манеры и аккуратная речь располагали к себе любого человека. Но Жан знал, что внутри это стальной и железный человек. И благодаря своим волевым качествам, он стал одним из богатых людей страны.
Агашка был его родственником, дядей его супруги. Но никогда не показывал этого, считая Жана не куйеу бала , а  равным компаньоном.
- Пей чай, Жан. Отведай из блюд, мой дорогой партнер. Тебе нужны силы, – слащаво угощал он.
А Жану не хотелось ничего, и он напряженно сидел, не выпуская портфель из рук.
-  Каждый раз я смотрю на эту картину, - отпив чай, задумчиво разглядывал Агашка картину на стене. – И нахожу что-то новое в ней. Как будто другое пространство появляется за передним планом, и ты видишь уже другой замысел художника. Я, например, всегда считал себя охотником, и на этой картине смотрел на птицу глазами охотника. Но сейчас вдруг ощутил, что охотник – это птица. А тот, кого мы воспринимаем охотником, на самом деле жертва. На этой картине балом правит беркут, он более свободен, нежели охотник, вынужденный гнаться за ним. Охотник больше зависим от птицы, нежели птица от него. Картина, словно наша жизнь, ведь мы не знаем, что есть жертва, и кто на самом деле охотник.
Жан непонимающе посмотрел на картину. К картинам он относился как к части интерьера и не придавал им большего значения. И поймал себя на мысли, что никогда их не разглядывал, считая всего лишь «мазней».
- Иногда полезно созерцать  картины, это помогает лучше понимать скрытые линии и воображаемые горизонты, а это нам нужно в нашей работе, - поставил чашку на стол Агашка и повернулся к Жану, уставившись на него бесцветными глазами, подернутыми красными жилками.
- Ну как поживаешь,  дорогой партнер? 
- Все нормально.
- Нормально так нормально, мой дорогой партнер, - улыбнулся Агашка, испытующе разглядывая его. Он любил долго и бесцеремонно смотреть на человека, от чего становилось неловко и неуютно. - Ты все же покушаешь хоть немного, - протянул  он, разложенные на блюдцах курт, жент и iрiмшiк . 
- Спасибо, я уже позавтракал, - стал отнекиваться Жан.
- Не уважаешь ты старика. А я ведь заказал все это для тебя, - не унимался старик, пододвигая  бауырсаки со сметаной. – Ты молодой, тебе нужно питаться.
- Хлеб из ваших рук нельзя отвергать, Аға , - решил немного отведать Жан, хотя есть не хотелось. – Я ведь вам многим обязан.
- Да пустяки, брось, - замахал руками Агашка. – О чем ты говоришь? Ты ведь умница, отличный руководитель. Если бы не ты, то наша компания не стала бы такой преуспевающей. Это все ты, и только ты. 
Покровительственно похлопав  по плечу смущенного Жана, Агашка откусил кусочек iрiмшiка, и благодушно усмехнулся:
- Ешь, ешь. А мне много не надо. Я ведь пенсионер, только кашка да кефир.
Жан слегка пригубил чай, закусив кусочком бауырсака.
- Да у тебя вообще нет аппетита, - разочарованно протянул Агашка. – А в твои годы я ел за двоих. Мы были постоянно голодные.
Жана стала утомлять долгая прелюдия Агашки, и он нетерпеливо поглядывал на  часы. В портфеле лежали отчеты, которые ждали своего часа. А впереди целый день, полный встреч, но акционер никак не торопился.
- Ну, как дела в компании? – спросил Акционер, заметив его напряжение.
 Наконец-то! С этого вопроса начинался неформальный отчет. Жан сразу засуетился, вынул из портфеля бумаги, и приготовился докладывать, но Агашка жестом остановил его:
- Да брось, ты что? Мы же родственники, партнеры. А ты ведешь себя, словно на собрании акционеров. 
Жан растерянно замер, не зная, что делать. Обычно Агашка с удовольствием слушал отчет, и цифры прибыли радовали его акционерное сердце.
- Я и так прекрасно знаю, что в компании все в порядке.  Ты меня никогда не подводил – оставь свои бумаги, - отмахнулся Агашка от бумаг. – Я тебя позвал по другому поводу.
И чуть понизив голос, сказал Жану:
– Есть одно дело. Это в наших интересах, и только ты с этим справишься.
- Я весь в вашем распоряжении, - насторожился  Жан. Что понадобилось этому старому лису? 
- Ты можешь отказаться, хотя – это наше общее дело. 
Агашка подправил свои фирменные часы, потеребил седые усы и, оглядевшись по сторонам, хотя в зале никого не было, наклонился к собеседнику и доверительно зашептал:
- Я приобрел один хороший участок.  В самом центре города, выгодное расположение. Мы там построим отличный жилой комплекс. Построим по самому последнему слову в строительстве. С последним словом в архитектуре. Он будет модным, красивым, настоящим притяжением для преуспевающих людей.
- Отлично, - оживился Жан. Прибыль – это самое больше удовольствие бизнесмена. А освоение нового участка сродни с обладанием новой  женщиной, всегда азартно и возбуждающе.
- Но есть одна проблема, - слегка помрачнел Агашка. – Там находится старое здание. Некая библиотека, которая, в общем-то, уже закрыта. Здание аварийное, негодное к эксплуатации, и фактически город давно ее списал.
- То есть, библиотека не работает?
- Совершенно верно. 
- Так в чем дело? Давайте снесем и начнем строительство?
- Не все так просто, мой друг. Сейчас ведь время изменилось. Знаешь же, сколько крикунов развелось, этих общественных, так сказать, деятелей, - презрительно скривился Агашка.– В общем, нужно все сделать грамотно. Провести общественные слушания, купить горлопанов там разных. А с теми, кто  сильно упорствует– поработать. Но не грубо, а …эээ… культурно. Время, понимаешь, другое. Наши старые методы не работают.
- Хмм, - задумался Жан. – А где это здание находится?
-Она находится в районе Коктема. Может быть, ты знаешь?- с хитрым прищуром посмотрел Агашка. 
- Это седьмая  библиотека? – ошеломленно спросил Жан. Но, заметив настороженное удивление Агашки, придал своему голосу нарочитую бесстрастность, и с деланным равнодушием,  прохрипел: -Разве ее закрыли?
- Несколько месяцев назад было решено закрыть библиотеку навсегда, - неторопливо подула на чай, Агашка,  внимательно изучая изменившееся лицо Жана. - Там одни старушки работали. Да и ходили туда, наверное, лишь пенсионеры. Кто сейчас читает книги? Тем более в старой библиотеке? Это прошлый век.
- А куда дели книги? – сглотнул комок в горле Жан.
- Да какая разница, - с досадой воскликнул Агашка. –  Выкинули, раздали – неважно. Зачем нам эта макулатура? Дело не в них, нас это не должно волновать. Наша цель – правильно провернуть это дело. Ты понимаешь меня, партнер?
- Ну да, ну да, – с наигранным безразличием махнул рукой Жан, и с некой бесшабашностью в голосе добавил: - Какие проблемы, партнер? Все сделаем на высшем уровне. Ведь мы не такое видели. Только скажите, когда начинать?
- Вот такой Жан мне нравится, – довольно улыбнулся Агашка. – Тогда тебе и карты в руки. Завтра и начнем!
 
Глава 28. Бота
После встречи с Агашкой, Жан привычно почувствовал себя настолько уставшим, словно всю ночь разгружал вагоны. И решил вернуться, чтобы поработать дома. Он с раздражением  заехал на плотный, ставший уже неподвижным от пробки, проспект  Аль-Фараби, и с остервенением  начал нажимать на клаксон, расталкивая неторопливые автомобили. От утреннего добродушия не осталось и следа. Его материли, показывали угрожающие жесты, он отвечал такими же непристойностями, выливая свое раздражение на них. С трудом проехал пробки, в которых частично была вина и их строительных объектов. Но город рос вместе с этажами, и пробки были уже необходимым злом, которые он сейчас ненавидел.
 Он с раздражением заехал на Бай тобе, и нервно подъехал к своему дому. Небрежно припарковав автомобиль на улице, он вошел сразу в дом, и, не разуваясь, проследовал в гостиную. Кто-то наверху зашуршал.
- Бота? Ты проснулась? – окликнул он супругу, но никто не отозвался.  Жан взял пульт, и, включив телевизор, устало плюхнулся на диван, удивленно разглядывая стены. Что-то изменилось в комнате. Странно, как он не заметил, что цвет гостиной поменялся, и теперь он стал сизый, словно смог Алматы.  В последнее время Жан так был погружен в работу, что почти не ночевал дома. А дом, между тем, оказывается, жил своей жизнью, меняя  временами цвет. Впрочем, как всегда.
 У Боты были свои представления о дизайне, и Жан часто морщился от неожиданных трансформаций дома. Супруга любила  яркие, кричащие цвета, и у Жана порой рябило в глазах. Порой, Жан ошарашенно озирался, словно попал в чужой дом. И он закрывался в своем кабинете, чтобы не видеть всего того, что творила она. А творила она энергично. Вместе с цветом, менялся и весь интерьер дома, вплоть до картин, мебели, штор и даже люстр и бра. 
Как-то после поездки в США, где училась их дочь, Бота так прониклась духом джазового Нью–Йорка, что буквально за лето превратила дом в некое подобие концертного зала и оперного театра одновременно, добавив элементы звукозаписывающей студии. И как это ей удалось, просто уму непостижимо. Стеклянные перегородки были испещрены именами великих музыкантов: Дюк Элингтон, Фрэнк Синатра, Майлс Дэвис и других. Каждая комната была стилизована под знаменитые клубы 52 Street , отличаясь лишь кичливым декором. А стены были обиты вальяжным бархатом, который она так полюбила. Теперь, вместо привычных бра, комнаты освещались медными светильниками, стилизованными под старый джаз-клуб. В гостиной появились высокие стулья и изящный, но почему-то красный, рояль. Хотя, рояль, по мнению Жана, должен был быть белым или черным, ведь это венец классики, где неуместны другие цвета. 
Но он предпочитал не вмешиваться, лишь ухмыляясь фантазиям супруги.
На гостей красный рояль произвел большое впечатление. Они восхищенно цокали, восхваляя безупречный вкус Боты. Но потом все забыли о нем, ведь на пиано никто не умел играть. И он стал обычным фоном комнаты. Но Бота не успокаивалась, даже нашла где-то винтажный проигрыватель со старыми пластинками, и в доме постоянно звучал тягучий, хрипловатый голос Эллы Фицджеральд.
Но в последнее время бунтарский дизайн Боты смягчился, и она перешла на более консервативный стиль.  А дом, словно отдыхая от причуд хозяйки, приобрел более плавную тональность. Теперь светло-пепельные стены были увешаны картинами с цветочками. Правда, цветочки были необычными, какими-то футуристично  монохромными, черные стулья все еще резко контрастировали с белыми, напоминая домино. А вместо перегородок висели  панели с меняющимися обоями. Но это были уже остатки того разгула анархического декора, что долгое время царил в их доме.  И хотя Жан никогда не мешал Боте в ее эксцентричных опытах, полагаясь на ее вкус и желания., но сейчас с удовлетворением отметил, что нынешний дизайн ему нравится больше.
 Пусть Бота занимается всем, что угодно. Пусть она перевернет весь дом вверх дном, главное, чтобы не мешала ему жить той  второй, параллельной  жизнью, которая протекала в трехкомнатной квартире новостройки недалеко отсюда. Там, где проживала  молодая женщина с его, Жана, ребенком. Как бы он ни скрывал вторую жизнь, которая никак не пересекалась с его основной, тайна раскрылась достаточно скоро. Сначала Бота стала странно принюхиваться  к нему, словно собака-ищейка, пытающаяся найти запрещенные вещества. Хотя, казалось бы, ее нюх давно должен был притупиться за многие годы семейной жизни. Да и Жан немало огорчал ее своими постоянными изменами.  И хотя было много этих любовных историй, но Жан не считал их изменами, а скорей мимолетными интрижками, никак не влияющими на крепость семьи. А Бота вынужденно мирилась ними, всеми силами пытаясь сохранить свой дом от внешних угроз. 
 Но в этот раз все было по-другому. Неожиданно изменилась походка Жана. Она стала более легкой, энергичной, а не такой кряжистой и угрюмой, как раньше. Жан стал задумчив, и временами мечтательно улыбался. У него появился другой парфюм, который выбирал уже он сам, а не Бота. Он стал равнодушно отстранен, и отрешенно безразличен к ней, к семье, да и вообще к дому. Это было недопустимо для ответственного отца семейства, которого столько лет из него лепила Бота. Это была угроза, и Боту стали одолевать сомнения. Она интуитивно почувствовала другую женщину. Женщину постоянную и не мимолетную. Бота готова прощать небольшие интрижки. Но терпеть ту, которая может разрушить их очаг, она не намерена. 
….
Жан, вспоминая сейчас о том периоде, отдал должное мудрости Боты, сохранившей благоразумие. Было много криков, обиды, слез, и хоть и с трудом, но все же ей пришлось принять саму мысль о существовании второй жены и ребенка. Но между ними выросла незримая стена, которая с каждым разом увеличивалась. И хотя, для всех они продолжали играть в счастливую семью. Но дома стали совершенно чужими друг другу людьми, по какому-то недоразумению, делящие совместный дом и детей.
Бота страдала. Страдала изнутри, не показывая своих мук. Но ее болью был дом, стены, мебель и даже домашняя утварь. Словно они все ополчились на него, и Жан стал для дома чужим. И он все меньше и меньше бывать дома. 
 Их уже ничего не связывало. Ни дом, с которым они связывали столько надежд. Ни любовь, которой изначально и не было.  Ни дети, уже давно выросшие, и жившие своей жизнью. 
Дочь училась в Америке и была дома лишь раз в году. А в это лето так она и вообще осталась на каникулах, устроившись на временную работу за границей. А младший, Марат, студент КИМЭП , практически не появлялся дома. А после того, как Жан подарил ему на совершеннолетие автомобиль, приходил домой лишь ночевать. Чаще приходили квитанции о штрафах, нежели он сам.
– Ты ездил со скоростью 170 километров в час? – возмущался Жан. – Я разве для этого подарил тебе автомобиль? 
- Это же стритрейсинг, пап, - отмахивался сын. - Ты же сам подарил мне спортивную машину.
- Но ты же не профессиональный гонщик. Да и где в городе можно гонять с такой скоростью?
- У нас есть специальные трассы, - пытался уйти от разговора Марат. – И, пап, мы соблюдаем все меры предосторожности.
- Это же опасно и безрассудно, сынок, - начинал злиться Жан. – Если ты так будешь хулиганить, то я отберу машину. 
- Дорогой, он же еще ребенок, - как всегда яростно вмешалась Бота, словно львица, опекающая детеныша. – Он больше не будет гонять. И потом, если ты отберешь автомобиль, как он будет ездить на учебу?
- Как миллионы других студентов, - еще больше злился Жан. -  На автобусе, как мы в его годы, в конце концов.
- Ты не сравнивай нас. Время сейчас другое, - визгливо спорила Бота, и ее правое веко слегка дергалось. – Тогда и машин было меньше. 
- Время всегда одно и то же. Ведь и сейчас студенты ездят на общественном транспорте. Не у всех же есть машины, - огрызался Жан, разглядывая ее нервный тик. 
- Но ведь у них отцы не управляют крупной компанией, - яростно парировала супруга, готовая всеми силами защищать своего оболтуса. – Ты можешь не баловать сына, но у меня есть один сын. – Ехидно добавляла она, тем самым ставя победную жирную точку в их перепалке.  И Жан, словно шарик, мигом сдувался после этих слов, теряя интерес к перепалке. В конце концов, может быть, она и права. У Боты, действительно, один сын. А вот у Жана уже их два. И имеет ли он моральное право ругать Марата, которому в последнее время уделял меньше внимания, чем второму?
В эти минуты Бота победоносно улыбалась, с легкостью одержав очередную победу. За ней была сила морального превосходства, и она этим пользовалась. Но ведь в ссоре важен не только победивший, но и проигравший. И Бота знала границу, за которую нельзя переступать. И спустя время, ласковой кошкой подкрадывалась к Жану, чтобы смягчить напряженную обстановку, примирительно обнимала Жана:
- А нашему сыну повезло, что у него такой отец. И он очень благодарен своему папе, правда ведь, сынок? – попыталась она найти глазами сына, но тот, воспользовавшись этой ситуацией, успел ускользнуть из дома.
….
Жан смотрел, как по телевизору выступает знакомый чиновник, с которым ему приходилось часто сталкиваться, и ухмыльнулся. Он часто красиво говорил, но плохо делал. И Жану часто приходилось с ним ругаться. 
На лестнице послышались шаги. Это была Бота. 
В последнее время они уже не могли разговаривать спокойным тоном, срываясь на крики и взаимные упреки. Любая мелочь приводила их в исступление, и они ожесточенно вступали в перепалку. Но сегодня, Жан не хотел ссориться. 
Мягко ступая по ступенькам, в гостиную спускалась Бота. На ночную рубашку был накинут шелковый халат. Она на ходу зевнула, протирая свои заспанные глаза, и с удивлением взглянула на мужа, сидевшего в гостиной.
Увидев ее, Жан откинулся на спинку дивана и слегка напрягся. Но она, видимо, тоже не намерена была ругаться, и присев на подлокотник дивана, ласково взъерошила его волосы:
- А твои волосы все редеют и редеют. 
Жан угрюмо молчал.
- Наконец-то ты сегодня будешь дома, - нежно прошептала она ему на ухо. – Твой дом соскучился по тебе.
От нее потянуло спелым уютом и выдержанным спокойствием. Потянуло теплотой, которую они растеряли в пылу взаимных упреков. И когда они успели стать чужими? Неужели всему причиной та самая «разлучница», как презрительно называла Бота. 
Внутри у  Жана все оттаяло, и он расслабился. А ведь он любит Боту. Любит ее так же, как и свою вторую жену – Зауре.  И пусть Бота считает, что любовница не имеет права называться женой - это не так. У него, Жана, есть своя правда, и он заслужил на это право. Право на вторую семью, которая не менее близка ему, чем первая. Право на других детей и, в конце концов, на другую любовь. Это органично вплеталось в систему любовных ценностей Жана, и он не испытывал угрызений совести. Жизнь как стройка, порой чертит свой собственный план. И в любовной координате у Боты всегда будет отдельная ось, свое особое место. Для Жана она  мать детей, родной человек, многолетний спутник и хозяйка главного дома. Он не хочет терять ее.
А Зауре – это необходимость, чтобы продлить его молодость.  Зауре – это возможность вспомнить его, кем он является, и восстановить давно забытое  ощущение страсти. В конце концов, Зауре – это как новый концепт здания: интересный, будоражащий кровь, притягательный и горячий. А Бота, старый милый дом, в котором важна не форма, а надежность и уют. В конце концов, у каждого объекта есть свои преимущества, а у него, Жана, большое сердце, которое вместит их обеих.
 Но Бота даже не хотела слышать о молодой сопернице, упрямо называя ее «коварной разлучницей». Хотя Зауре никогда не претендовала на большее, занимая отведенное ей  место.  Впрочем, Жан и не собирается разводиться, и никогда не покинет свою семью.  Жан не чувствовал себя виноватым перед Ботой, ведь он не изменяет ей, а всего лишь имеет вторую семью. А это большая разница.
- Сваришь мне чай, милая? - попросил, он, нежно поцеловав ее ладонь. – Сделай мне, пожалуйста, свой фирменный чай. Я давно его не пил.
- Неужели ты наконец-то вспомнил о моем чае? – всплеснув руками, деланно воздела  глаза к потолку. – Я думала, что ты уже и не вспомнишь, и все больше пьешь кофе, которым, наверное, тебя потчует твоя зазноба?
Она с нажимом выговаривала слово «зазноба», презрительно скривившись при этом, словно от чего-то непристойного, грязного и мерзкого.
- Милая, - нахмурился Жан, и сжал ее руку. – Мы ведь знаем друг друга вот уже четверть века, зачем нам каждый раз портить друг другу нервы? Давай договоримся, что в этом доме не упоминаем мою вторую жену.
- Вторая жена! - гневно фыркнула Бота, и резко вырвав руку, вскочила на ноги. – Она – твоя подстилка, а не вторая жена. У тебя одна единственная жена, остальные всего лишь  любовницы.
Она хотела рассказать, как ей трудно выносить двойную жизнь мужа. Что она терпит лишь из-за детей. И что это подло, жить на две семьи. Но сколько раз она говорила об этом. И в итоге они опять утонут в гневных упреках и просто испортят день. 
 Бота гневно запахнула халат, и ничего не сказав, молча пошла в сторону кухни.
- Я люблю тебя!– крикнул ей вдогонку Жан. Но Бота демонстративно включила музыку, и дом погрузился в хриплый, не по-утреннему  вальяжный джаз.
 
Глава 29. Свадебная встреча
Аңсатса Сыр өңірі, 
Ән тербер жүрегімді,
Өзіңнен туған ұлың айналсын.
Жайқалған ақ күрішің,
Жаралған шаттық үшін,
Қайран сол, Сыр сұлуы, қайдасың? 
- пела женщина в зеленом платье с высоким вырезом на платье. Все  было высокое в ней: голос, прическа и даже каблуки, которые делали ее выше всех женщин в зале на голову.
Женщина пела мягким, лирически-свадебным сопрано, которым владеют артисты, обычно подрабатывающие на различных семейных  праздниках. 
Алма, откинувшись на стуле, слегка прикрыв глаза, наслаждалась ее исполнением. Но при словах«… Сыр сұлуы, қайдасың? – Где ты, красавица Сыра» невольно вздрогнула, словно певица обращалась прямо к ней.  Она встрепенулась, подняла голову и огляделась. Но певица смотрела поверх нее, блуждая взглядом по лицам гостей свадьбы, подпевавших ей в лиричном настроении.
От песни стало хорошо. Алму охватило прекрасное, легкое настроение. Впрочем, в последнее время она была, словно человек, приехавший на курорт, в свой долгожданный отпуск, и наслаждалась праздным ничегонеделаньем. Тал Жайлау на нее повлиял удивительным образом: Алма словно заново родилась.
Она оборвала любую связь со своей прошлой работой, отключив телефон. И с тех пор забыла обо всем, что связывало ее с библиотекой, предав забвению все, что касалось работы. Возможно, седьмой библиотеки уже давно нет. Возможно, здание уже давно снесено. Но Алма ничего не хочет слышать о «Себи». И даже когда она выходила в город, всегда пыталась обходить библиотеку окольными путями, чтобы ненароком не увидеть ее.
….
 Между тем, свадебная певица закончила свое выступление, и грациозно склонилась в традиционно казахском приветствии, артистично сложив руки на груди. 
Зал взорвался бурными овациями.
- Молодец! Молодец, Жанар! Ай, айналайын! Жарайсын, - тоже захлопал тамада, и сразу же стал объявлять имена людей, которые должны выйти к сцене, чтобы произнести тост. Имен было много. Алма тоже должна была сказать тост, но ее очередь еще не подошла. Но было удивительно, что ее больше не пугала сама мысль о том, что нужно выходить перед всей публикой, в центр зала, на обозрение множества оценивающих взглядов, чтобы сказать речь. Раньше она всеми силами избегала, передав право сказать тост своим родственницам. Да что говорить, она и на свадьбы то мало ходила, избегая расспросов родственников о личной жизни. 
Но сейчас, все было по-другому, она неожиданно полюбила все, что связано с семейными торжествами. Алма больше не боится длинных тостов, свадеб, юбилеев и праздников.  Она не боится людей, ее не пугает мир. Теперь, она одинока, потому что с ней есть доброе понимание. И больше она не будет бежать от всего, что могло нанести ей хоть царапину. Ведь боясь царапины, она пропустила большую рану. Но единственное, о чем она не готова была говорить – это «Себи». Библиотека была ее прошлой жизнью, и нет больше возврата к ней.
- Құрметты Айсулу ,- начал свою речь пожилой родственник из аула. – Дорогой  зять Даир! 
При имени «Даир» в зале зашушукались, а мама невесты и одновременно двоюродная сестра Алмы - Айсулу, невольно покраснела.
Но Касен, как звали пожилого мужчину, не заметил этого, и продолжил свою длинную тираду, где отдавал почести роду жениха и невесты, самой Айсулу, (так как он родственник с ее стороны), главе государства и даже древним ханам, пролившим кровь за эти земли.
Айсулу, мама невесты, временами бросала взгляд на вход, словно кого-то ждала. Лишь близкие родственники  знали, что она ждет своего мужа – Даира, с которым произошла размолвка. И гости гадали, придет ли отец невесты на свадьбу своей дочки  или нет. 
Ждала и Алма, переживая за свою родственницу. Ведь каждая невеста мечтает, чтобы ее проводил отец. Возможно, Алма и сама хотела бы этого. Но, ей уже поздно думать об этом, но она об этом нисколько не жалеет. Теперь она научилась наслаждаться своим одиночеством. И, если раньше ей помогали в этом книги, то теперь все по-другому.  Сейчас для того, чтобы быть просто счастливой, ей ничего не нужно. Счастье должно быть безусловным, и ей не нужны никакие условия. И от этого понимания мир запестрил яркими красками и благими смыслами. И, несмотря на то, что добрая легкость на время покинула ее после слов Брааса, она быстро вернула это состояние, ведь Дана Рух – это постоянный труд, а не окончательное достижение. И это понимание нужно заслуживать ежеминутной работой, чтобы постоянно укреплять ее в себе. В конце концов, у Брааса может быть и свое мнение, ведь он не живет в тех реалиях, в которых пребывала она. И Алма позволит себе не соглашаться с ним, как и с любым другим, посягнувшим на ее внутреннюю гармонию и доброе понимание. Но теперь ее не покидало то благодушное и блаженное чувство, которое она обрела там, в Тал Жайлау. Чувство, что жизнь – это чудо, и каждый день оно дарит волшебные мгновения. Теперь она наслаждалась всем, что окружало ее. Городом, солнцем, небом и даже людьми, от которых всегда бежала. Каждая деталь мира еще больше убеждала ее в совершенстве и мудрости этого благословенного мира.
- Я желаю вам, тетя Айсулу счастья, - краснея от смущения, продолжил за дедушкой его маленький внук. – Счастья! Любви!
- И молодым тоже! – шепотом подсказывала рядом мама.
- И молодым тоже! – смущенно выпалил мальчик, комично показав рукой на молодоженов, и весь зал разразился хохотом. Окончательно покраснев, малыш отдал микрофон матери, и спрятался за дедушку. Когда-то и она, Алма, пряталась от мира, спрятавшись за своими книгами. Но теперь этому не бывать. Она дождется своей очереди и прочтет стихи молодым, пусть они будут счастливы.
Алма с удивлением обнаружила, что внимательно слушает все тосты, впитывая каждое слова. Хотя раньше, ей казалось, что тосты настолько однообразны и скучны, что нет никакого смысла их растягивать
 Но сейчас, она неожиданно обнаружила, что каждый тост – это отдельный жанр, и целое произведение. Тост – это полное эмоциями и красками представление, где тостующие выступают красочными персонажами. И пусть речи часто были похожи друг на друга, но за каждым из них стояла самостоятельная личность, которая вкладывала в свои слова свою душу, а значит целый мир.
Алма жадно ловила слова, разглядывала костюмы и наряды гостей, наблюдая за их манерой поведения. Как долго она не замечала, что мир очень богат и разноцветен, словно весенний сад, который ожил после зимы. Как давно она  не была столь умиротворенной, с тихой радостью внимая всему тому, что происходило рядом. А ее мама, сидевшая за почетным столом стариков, временами бросала на Алму одобрительный  взгляд, радуясь вместе с ней изменениям, творящимися с дочкой.
- Әй, бәрекелді! Қандай сөз! - дежурно воскликнул тамада, изображая искусственное восхищение словами тостующих. – А теперь – fнтракт! Перерыв! – торжественно объявил он. И на сцену выскочил вертлявый исполнитель, запрыгавший под фонограмму. Молодежь, видимо узнав популярного артиста, сразу ринулась на танцевальный пол. А гости постарше, потянулись на улицу, чтобы подышать свежим воздухом.
 Алма тоже решила  подышать воздухом. Взяв сумочку, она вышла из шумного и душного зала, и пошла к длинной мраморной лестнице. Ступеньки были скользкими и, чтобы не запутаться, одной рукой она подобрала подол платья, и стала осторожно спускаться вниз. 
- Алма? – неожиданно окликнул ее чей-то голос сзади. Следом спускался незнакомец в вечернем костюме. Видимо, тоже со свадьбы. 
 Подслеповата щурясь, она напряженно вглядывалась в лицо этого крупного, высокого мужчины, жалея о том, что забыла очки на столе. Мужчина нерешительно подошел к ней и, улыбнувшись очень знакомой улыбкой, заговорил:
- Привет! Я давно наблюдаю за тобой, но никак не решался подойти. 
- Арман? Неужели это ты?
О, Боже! Словно восставший из праха призрак, перед ним стоял тот самый одноклассник который исчез много лет назад на набережной. Исчез, чтобы оставить ее один на один со злодеем. Исчез, разрушив самый прекрасный вечер в ее жизни. Исчез, наплевав на юную, незапятнанную и искреннюю любовь.
Как много раз она представляла их встречу, репетировала слова, интонацию и даже осанку. Сколько раз она повторяла застывшие в ее горле слова обиды, которые ждали обидчика. Сколько порицания и обличения было в ней все эти годы. Но не в силах промолвить хоть слово, она обескураженно застыла, растерянно тараща глаза на него. Накопленное порицание требует подготовки, но она оказалась застигнута врасплох. 
 Он виновато улыбался, обезоруживая и без того размякшую Алму. А его бархатистый голос и мягкий обволакивающий взгляд окончательно растопили ее сердце. Она задумчивовглядывалась в его грустные, слегка потускневшие глаза, под которыми пролегла длинная складка, словно линия, разделяющая юного выпускника и взрослого мужчину, представшего перед ней. Годы прибавили седины его шелковистым, вьющимся волосам, и на кончиках они совсем побелели. Теперь Арман стал похож на известного физика - телеведущего . Но седина не портила его, и даже придавала особый шарм.
- Неужели я так изменился? - грустно улыбнулся он.
Разве я тебя могу не узнать, Арман? Сколько лет я пытаюсь забыть тебя, но ты никак не уходишь из моей памяти. Ты дорого обошелся мне, Арман. Я любила тебя и ненавидела. Презирала и обожала, тебя невозможно забыть, и трудно узнать, так как ты постоянная неожиданность.
Но вслух, она лишь невнятно пробормотала:
- Я ведь без очков ничего не вижу, поэтому просто не рассмотрела.
Алму неожиданно охватило смущение. Словно маленькая девочка, впервые увидевшая своего учителя, она неожиданно оробела, растерянно топчась на месте. Хотелось легкого безразличия, отстраненного равнодушия, но трудно было скрыть волнение и трепет от встречи своего давнего друга.
- А вот ты совсем не изменилась, - оценивающе разглядывал ее, Арман. – Стала еще красивее и женственнее. 
- Как давно мы не виделись, Арман.
- Последний раз мы расстались не очень хорошо. И мне до сих пор стыдно, - раскаянно понурил он голову. -  С тех пор я специально избегаю тебя. 
В Алме окончательно выдохлась обида. Словно пересохшая река, обида была суха, безжизненна и бесстрастна. 
- Но почему? Ведь ты знал, где я живу?
- Потому что не мог. Потому, что помню, - Арман вытащил платок, и вытер запотевший от напряжения лоб –Потому что, тот вечер оказал на меня огромное влияние. Время, оказывается, ничего не стирает. А лишь притупляет.
- Эх, Арман, ну зачем ты мучал так себя? - укоризненно покачала она головой.-Я давно уже выкинула этот день из своей памяти. И очень рада видеть тебя.  Давай хоть обнимемся, мы же все-таки одноклассники.
– Так ты меня простила? – недоверчиво спросил он. – И не держишь на меня зла?
Она не смогла выжать даже каплю обиды и, удивляясь тому, что все эти годы она носила просто высохшую почву, она искала хоть одно слово порицания. Но тот  самый Дана Рух, доброе понимание, словно стражник на крепости, не давал обиде захватить город ее безмятежности. Странно, что она совершенно перестала злиться на него. И раскаяние, которого она ждала столько лет, совершенно не трогало его. Она встретила старого доброго одноклассника, но не человека, который когда-то предал ее.
- На следующий же день, Арман, - соврала она. Доброе понимание заставило ее простить все вокруг. Вернее, даже не простить, а принять, смягчая углы. Но Арман…, он был вне любого понимания. К нему, увы, не подходили никакие категории. И она не смогла бы ответить точно на этот вопрос: простила ли она его окончательно? 
- Жан сказал, что ты сильно обиделась на меня, - замялся он. – И не хочешь меня больше видеть.
- Жан? – недоуменно переспросила Алма.
- Да! Разве он не говорил тебе?
- Жан? –  переспросила она, и в душе проснулись обиды и ненависть к имени, которое она так пыталась забыть. Благодушное настроение внезапно покинуло ее, и она в сердцах выпалила: – Жан – бессовестный лгун. Я никогда не говорила так.
Река обиды вдруг забурлила, заволновалась, заполнив берега неистовыми водами. Но это была уже другая река. Та, которая, пожалуй, никогда не пересыхала.
- Я знала, что вы дружили. И даже собирались пожениться, - испытующе посмотрел он на нее.– Он попросил меня, чтобы я не мешал вашей любви.
- Он умеет просить? – усмехнулась Алма. – Он же Жабай.
- Ну, по правде говоря, это не выглядело просьбой. 
- Он тебя бил?
- Нет, конечно, нет, - горячо  запротестовал Арман, мотнув головой. - Но порой слова больнее ударов. Ему необязательно было бить, чтобы сделать больно. И потом, он рассказал всем о моем проступке. И не в силах вынести этого позора, я  уехал очень далеко, за границу.
Арман удрученно вздохнул.
- Прости, наверное, в этом есть и моя вина, - сочувственно сказал Алма. Ей вдруг стало жалко этого большого, но мягкого человека, в которого она когда-то была влюблена. – Давай не будем вспоминать прошлое. Лучше расскажи о себе? Ты женат, у тебя есть дети?
- Я женился уже три раза. И три раза развелся, - усмехнулся он. - У меня трое детей от трех жен. Но теперь я снова холост и готов к новым отношениям, -  молодцевато ухмыльнулся  Арман. – И нисколько не жалею о своем матримониальном опыте.
- Жаль, Арман, что ты вообще решил избегать меня. А я ведь скучала по тебе. Ведь я тебя любила, эх,.. - почему-то взгрустнулось ей. Она вспомнила теплые школьные дни, песни А-студио и голос Батыра, и их пусть мимолетную, но все же яркую  пору почти детской любви. И это были воспоминания, достойные памяти, от которых веяло лишь теплом. Арман, может быть, и не герой, но он невероятно добрый человек. А на добрых трудно обижаться.
- А ты все еще любишь меня? – с прямой бесцеремонностью спросил он, с надеждой выглядывая в ее глазах ответ.
- Столько времени прошло, - смутилась она и невольно отвела взгляд, не в силах вынести этот ищущий, требовательный взгляд, полный вопросов. В ее новой жизни теперь нет вопросов и четких ответов. Все стало зыбко, и в этом прелесть загадочного Дана Рух, который она не понимала до конца, но лишь осознавала какие-то части и грани этого нового для нее явления: - Я сейчас на какой-то другой волне, где термины потеряли определение. Я ведь так и не вышла замуж. Да я даже забыла, что такое любовь, - иронично рассмеялась она. – Я стала, как старуха, читающая о любви лишь в романах.
- Ну да, ну да, когда нет любви, о ней читают или рисуют, - горько вздохнул он, отводя глаза. Он внезапно поник и стал грустным и потрескавшимся, словно разбитое на мелкие кусочки стекло, в каждом из которых была отдельная боль. 
- Ты все-таки стал художником?
- Очень долгой была дорога к мечте, - почему-то помрачнел Арман, и разочарованно махнул рукой. – Да не будем говорить о грустном, я лучше покажу свои творения. 
- Я с радостью приму твое приглашение!– неожиданно встрепенулась она, сложив от умиления руки. – Сейчас, я не работаю и у меня полно свободного времени.
- Договорились! – улыбнулся он. – Эти выходные посвяти мне, мои картины давно ждут тебя.
Сверху донесся охрипший голос тамады, зазывавший гостей обратно в зал, и разморенные гости, вяло потянулись обратно. Начиналась вторая часть мероприятия.
-Так ты тоже гость на этой свадьбе?
-Да, я ведь родственник Болата.
- Какого Болата?
- Отца жениха. Ты разве его не знаешь? - недоуменно спросил Арман. – Ты ведь на их, по сути, свадьбе. Отца жениха зовут Болат, а отца невесты – Даир. Разве не так?
- Так, но только Даира нет на свадьбе, - разочарованно отозвалась она. – Он так и не пришел, мужчины, порой, так малодушны.
Но,увидев помрачневшего Армана, встряхнула головой, и улыбнулась, выражая искреннюю симпатию своему старому другу и полное прощение прошлым малодушиям:
- Так мы с тобой, получается, теперь родственники?
 - Получается, да! – улыбнулся Арман. – А родственники должны общаться! Так что я тебя жду!
- Ну что же, тогда до встречи, - легонько пожала она его руку, с неким нежеланием расставаясь с ним. Неужели все эти годы она скучала по нему, ведь, казалось бы, она давно утопила любое чувство к нему между обложками книг?  Но нет, ей хотелось быть с ним рядом, окунаясь в его безмерное обаяние и теплоту. Замерзшая душа невольно тянулась к этому неожиданному огню, словно не было стольких лет взаимной безвестности. Но это всего лишь слабость, ведь они посторонние друг другу люди. И радостно, но в то же время сожалеюще улыбнувшись на прощание, стала медленно подниматься, аккуратно переступая через мраморные ступеньки. На миг показалось, что эти ступеньки покрылись сколами и выбоинами, а ее шаги отзывались громким эхом в темном ущелье Медео. И она точно также уходила когда-то от него по ступенькам, но не вниз, а наверх. И, может быть тогда, на тех самых ступеньках и прервался их совместный путь. 
- Раз! Два! Три! 
Но это просто видение всего лишь миг, все это всего лишь разыгравшееся воображение мечтательной Алмы. И отогнав от себя легкое наваждение, она уверенно пошла в банкетный зал.
- До встречи! – глядел вслед ей Арман, своим затуманенным, блуждающим взглядом. Слишком много странного было в этих глазах.
 
Глава 30. Архитектура Жана
Почему-то новость о том, что седьмую библиотеку закрыли, не давала покоя Жану. С тех пор он потерял покой. На следующий день, спозаранку, он вскочил с мыслью, что немедленно должен посмотреть сам новый участок.  И суматошно собравшись, рванул на автомобиле к библиотеке, будто боялся что-то упустить.  Он так торопился, будто опаздывал на важную встречу, нагло подрезая и агрессивно сигналя. Но подъехав к зданию, неожиданно сник и растерял изначальный настрой. Не решаясь выйти из салона автомобиля, он задумчиво разглядывал здание через окно автомобиля, пытаясь найти в душе хоть какой-либо отклик, хоть какие-то остатки эмоциональной памяти. Или ощутить хоть толику ностальгических ноток при виде «Себи». Но внутри все молчало. И с каждой минутой молчаливого диалога с библиотекой, он понимал, что уже ничего не связываетего с этим покосившимся от старости, одноэтажным зданием с деревянными, сводчатыми окнами, небольшим палисадником и большим тополем у окна. Он равнодушно вспоминал пахнущие бумагой книжные полки, полутемный зал, и наконец, страстную девушку, когда-то ждавшую его в том окне напротив тополя. А чуть левее, прямо над входом щебетали ласточки, свившие там свое гнездо. Эти картины все еще хранятся в его душе, но в них нет уже тепла, и больше они ничего не значат. Это всего лишь небольшой фрагмент его молодости. Глупой юности, которую люди так любят идеализировать. Но для Жана – это самое глупое время. Оно наполнено излишней сентиментальностью, романтикой, надуманной страстью, оторванной от реальности.  Время прекрасно именно тем, что оно здесь и сейчас, и ты можешь наполнить его действием. А прошлое давно застыло, и его уже не изменить, а значит, и нет смысла будоражить.
Жан смотрел на это здание, как на объект, который должен быть снесен.  На это облупившееся здание с допотопными дверьми, отвалившейся штукатуркой, потрескавшейся  краской и разваливающейся крышей, которое отжило свой век. Пришло время очистить мир от старых, не нужных рудиментов прошлого. 
Чтобы стать жестким прагматиком, он прошел многое. Жизнь научила его выживать, подстраиваться, мимикрировать, каждый раз меняя маски. И порой он сам уже не знал – где он настоящий. Да и был ли он настоящим? 
В его жизни было много гибкости. Но это не была бесформенность губки, а эластичность пружины, готовой  всегда распрямиться.  А совесть – всего лишь придуманная  вещь, которой оправдывают слабость и мягкость. 
Эмоции для него слишком дорогое удовольствие. Он давно их объездил, словно опытный наездник. В его делах не должно быть сомнений, в поступках – жалости. Жалость создали несчастливые женщины. Жалость так же унизительна, как и брошенная женщина. Жан откровенно презирал любую жалостливость, а сентиментальность считал одним из худших проявлений настоящего мужчины. Так что же он должен испытывать  при виде одинокого, старого здания, с которым его, якобы, должно связывать некое воспоминание? Ничего! 
Сердце должно быть глухо. И это не глухота уставшего и отчаявшегося человека. Это сухой расчет бизнесмена, ставшего успешным и богатым человеком и ненавидимого врагами и друзьями. А это уже настоящий успех, ведь только сильного ненавидят, только слабого жалеют.
Впрочем, в его бизнесе нет места дружбе. Дружба – еще одна эмоция, привязывающая слабостью к объекту.  А любая привязанность – это слабость. Он снесет этот объект, чего бы ему это не стоило. И в этом его желании нет ни жалости, ни привязанности, ни сентиментальности. Всего лишь сухой расчет делового человека.
Вместо этого унылого строения, портящего вид своей разрушенной нелюдимостью, появится новый жилой комплекс, построенный по последнему слову архитектуры. Этот дом, несомненно, будет красивым, величественным и выдающимся. И все люди будут мечтать приобрести в нем квартиру.  Да пусть он будет в виде раскрытой книги.  Время меняется, и Жан может позволить сделать реверанс в сторону старой библиотеки. Да,если нужно, он и назовет этот дом «Книгой». А почему бы и нет, ведь звучит красиво, жилой комплекс «Книга».  И за каждым окном будет писаться свой, настоящий роман, а не вымышленные рассказы различных «писак», которых он презирал.
Конечно, люди, как всегда, будут возмущаться. При любом строительстве он имеет дело с этими эмоциональными, орущими существами, мешающими работать. Но они для него – всего лишь заполнитель домов, который он строит.
Город создан для зданий. А люди – это всего лишь  эмоциональный гравий, на который не стоит обращать внимания. Внимания  достойны здания, которые являются настоящими живыми душами, требующими уважения и даже некоего сакрального пиетета.  Такого же особого и снисходительно-прощающего внимания, как того требуют женщины. И только вложив душу в здание можно сделать его волшебным.  А это уже отдельная магия.
Раньше Жана  мало волновала красота и эстетичность форм его зданий. В триаде Витрувия  он руководствовался первыми двумя: прочностью и пользой. А красота - слишком субъективная категория. То, что кажется привлекательно для одного, уродливо для другого. Красотой трудно угодить, а вот функциональность нужна всем.  Красота часто ведет к распущенности, а архитектурный разврат в последнее время достиг апогея. И ведь все это оправдывается мнимыми понятиями эстетики.
А ведь люди в основе своей неприхотливы и безыскусны. В них не развито чувство эстетики, им лишь бы дешевле да прочно. За время тотального конструктивизма и одинаковых строений люди привыкли к монотонности. А изящество стоит денег, да и то дело пустое.
 Жан родился и вырос в монотонном доме. В таком же, которым был усеян почти весь город. Таким же стандартным и однообразным зданием была и его школа. И даже его строительный институт не блистал уникальностью здания, являясь, по сути, частью архитектурной серости города. И Жану не пришлось выбирать, он тоже привычно пошел по легкому пути монотонности.
Но времена меняются, и пора появиться свежему дыханию в городе, который задаст Жан. Он начнет «Книгу», зачав новую архитектурную эру города. И задаст новый хронометраж, установив на шпиле «Книги» огромный циферблат, гигантские куранты, по которым люди будут сверять часы. И они будут видны из любой точки города. 
Жан довольно улыбнулся своим мыслям. От масштаба нового строительства, его охватило такое радостное возбуждение, что он уже не мог находиться в автомобиле, и вышел на улицу.
- Мы сделаем здание, наполненное пластическим богатством архитектурных форм, яркостью окраски и роскошью,уже представлял он свою речь на презентации. В эти минуты он становился добрее, и чувствовал себя строительным мессией, несущим людям свет.  И радостно-возбужденный от своей фантазии, сделал несколько шагов к зданию, словно собирался немедленно сносить его. Он подошел к кряжистому тополю, примеряясь к нему. В общем-то, тополь можно и оставить, он органично впишется в новую концепцию.  А вот ласточкиному гнезду там не место, здание должно быть кристально чистым, и никакой живности в нем не предусмотрено. Разве что домашние, да и то много раз продезинфицированные. 
В этот момент старая дверь библиотеки скрипнула, и из нее вышла старушка. Это была плотная женщина, тяжело переваливающаяся на опухших ногах. Голова была покрыта белым платком. Она постояла на крыльце, вдыхая уличный воздух, и ухватившись за шаткие, деревянные перила, стала осторожно спускаться по ступенькам. 
 Жан хотел было броситься к автомобилю, чтобы не встречаться ни с кем. Но женщина уже успела его заметить и стала пристально в него вглядываться, подходя вплотную. Бежать было поздно.
- А мы не знакомы, молодой человек? Такое ощущение, что мы встречались.
- Не думаю, - отвернулся  Жан, пытаясь не встречаться с ней взглядом. – Я вас не знаю.
- А все же ощущение, что я вас знаю, - не унималась она. 
Вот же настырная. Жан демонстративно повернулся к ней спиной, и направился было к своему автомобилю, но старушка не отставала, следуя по пятам:
- А как вас зовут?
Жан сердито остановился.
- Что вам нужно от меня? – спросил он строго. Они узнали друг друга. Так, как узнают бывшие приятели, притворяющиеся незнакомыми.  А ведь они с Данагуль апай, а это была она, были одно время даже сообщниками. Ведь именно она много раз помогала ему помириться с Алмой, и была невольным свидетелем той странной библиотечной любви между книжными рядами читального зала.
 Она внимательно ощупывала его глазами бывшего полицейского и, понимающе усмехнувшись, сказала:
- Возможно, я обозналась.
- Возможно, вы обознались, -сухо отозвался Жан, подойдя к своему автомобилю, про себя возмущаясь назойливой старушкой. Вот только из-за таких, как эта Данагуль апай, нужно сносить эти здания. Вечно они мешают людям жить
- До свидания, молодой человек, - вежливо попрощалась Данагуль апай, продолжая бесцеремонно разглядывать его. – А я думала у нас новый читатель. А и старый читатель вернулся.
– А разве библиотека работает? – Раздраженно спросил он, наконец, открыв дверь. 
- Не работает, балам, - удрученно вздохнула старушка. – Ее же закрыли.
- А что же вы здесь делаете, бабушка, если библиотека не работает? – усмехнулся он.– Не лучше ли дома нянчиться с внуками, нежели охранять не работающее здание.
- Так у нас здесь штаб!- торжественно ответила  бабушка.
- Какой еще штаб? – удивленно замер  Жан. И, передумав садиться в автомобиль,  повернулся к ней.
- Штаб по обороне, - бодро сказала Данагуль апай, довольная  тем, что удалось привлечь внимание этого знакомого незнакомца.
- А зачем вам штаб? Вы что, с кем-то воевать собрались? – недоуменно спросил Жан, обернувшись к ней.
 - Мы будем бороться против тех жуликов, которые собираются снести нашу библиотеку.  Эти богачи совсем обнаглели, им все мало, - обрадовалась старушка возможности выговориться. -Теперь и до нас добрались. Цены растут, пенсии маленькие. А еще хотят уничтожить наше последнее утешение. Сволочи! Но мы просто так не дадимся.
- Ух ты, - обескураженно отозвался Жан. К такому обороту он не был готов. – А кто входит в штаб-то? И сколько вас?
- Да нас человек тридцать будет, и все читатели этой библиотеки.
- А Алма все еще работает? –невольно вырвалось у Жана, и он тут же смутился от своего вопроса. Данагуль апай  испытующе посмотрела на него.
- Алмы здесь нет. Она сбежала, - хмуро ответила она. 
- Как сбежала? – пересохло в горле у Жана. Его почему-то охватило странное, щемящее беспокойство, не свойственное ему. Захотелось срочно выпить воды, чтобы смыть это неожиданно чувство.
- Бросила она нас. Так что мы остались одни, - осуждающе покачала женщина головой. -Нам нужны защитники, и, если любишь книги, присоединяйся к нам. Это здание – единственное, что у нас осталось. Больше у нас ничего нет, только старость. Прощай, сынок. Сау бол,  балам!
И горестно вздохнув, медленно пошла по тротуару, опершись на свою тросточку. А Жан в замешательстве смотрел ей вслед, переваривая полученную информацию. Непонятно, что больше испортило ему настроение. То ли побег Алмы, то ли созданный штаб защиты. От утреннего воодушевления не осталось и следа. Докучливая старушка окончательно испортила его настроение.
Внезапно зазвонил телефон. Жан очнулся от мыслей и встряхнул головой, отгоняя мысли.
 - Алло? – выхватил он трубку, возвращаясь в реальность.
- Милый, мы идем сегодня в клуб? - проворковал в трубке мягкий женский голос. – Ты ведь обещал.
- Конечно, я же планирую, - сморщился Жан, вспомнив об обещании.– Я уже еду к тебе. – На всякий случай соврал он. С ней он так часто привык врать, что относился как к этому к другой реальности, а не ко лжи.
- Тогда я жду тебя, милый, - прошептала она. – Я люблю тебя, мой принц.
- Я тоже люблю, - механически отозвался Жан, усаживаясь в автомобиль. В черту все эти сентиментальности, время не думать, а действовать. 
 
Глава 31. Библиотечный штаб
Когда неожиданно пропала Алма, все бросились искать ее. Сначала ее подчиненные, библиотекари. А потом и бабушки из библиотечной «пятерки». Они звонили ей на мобильный телефон, писали письма на электронный ящик и отправляли сообщения на мессенджер. Но все было бесполезно. Она словно испарилась, не оставив ни следа. 
 Увидев, что капитан сбежал с корабля, читатели растерялись. Их ряды стали редеть, и один за другим они тоже исчезли. Люди постепенно привыкали к тому, что дни библиотеки сочтены. И незаметно, она незаметно опустела. 
 И лишь самые стойкие остались верны «Себи». Но тоже всего лишь на время, ведь кроме библиотекарей и бабушкинской книжной пятерки больше никого и не осталось. Да те бессмысленно выжидали долгими вечерами в читальном зале, не зная, что делать дальше.
И в один из вечеров, когда обитатели «Себи», обреченно обсуждали свою «постбиблиотечную» жизнь, перед ними внезапно возникла женщина в очках. Она появилась столь неожиданно, что бабушки слегка опешили. А потом ожили, с любопытством разглядывая эту энергичную женщину интеллигентного вида.
- Меня зовут Багиля Рахатовна, деловито представилась она. – И с сегодняшнего дня мы будем готовиться защищать библиотеку.
Бабушки удивленно переглянулись между собой. О них уже давно все забыли, и кроме строителей, бесцеремонно меряющих все вокруг, их больше никто не посещал. И новый человек разбудил их любопытство. «Новенькая» была собранной, подтянутой, и слишком энергичной для неторопливого ритма сонной библиотеки.
«Пятерка» неожиданно заулыбалась, радостно перешептываясь друг с другом. Им понравилась эта женщина. Несмотря на хрупкость, от нее исходила необъяснимая сила и уверенность, словно она точно знала, что нужно делать. И бабушки сразу доверились ей, готовясь беспрекословно выполнять ее указания. Потухший дух «Себи» вновь воспрянул, и впереди забрезжила надежда. Пусть она пока робкая и испуганная, как сама библиотека, но все же это был кусочек небольшой радости в этом темном коридоре уныния. Эта Багиля Рахатовна выглядит человеком, достигающим своей цели. И, может быть, им удастся спасти этот храм  книги, который стал их вторым, а может даже первым домом, и отрадой для души.
Лишь Данагуль апай, скорее в силу своей профессии и постоянной подозрительности, недоверчиво спросила:
- А как ты будешь спасать, милая? Ведь нас, как ты видишь, осталось мало. И то сплошь  старухи. Какой от нас толк? 
Багиля Рахатовна усмехнулась, люди всегда задают одни и те же вопросы. Никто не готов к борьбе, ведь поражение, хоть и горько, но дается легче. Для поражения не требуются усилия, а нужна лишь жалость к себе. Но жалость унизительна, и редко ведет к победе. А для нее победа – конечная и обязательная цель и конечный смысл всей этой борьбы.
- Послушайте, - повысив голос, зазвучавший эхом в полутемном пустом помещении, сказала она. Библиотека давно не слышала столь звонкого напора. – Послушайте, для победы важно не количество людей, а количество правды. А правды за вами, почтенными читательницами этой библиотеки, больше, чем за целой армией.
Бабушки невольно вытянулись и горделиво расправили плечи.
-Так какая разница сколько нас человек, если за нами стоит правда? Ни одна сила в мире не победит правду, - запальчиво продолжала женщина, с каждым словом пробуждая дух сопротивления пятерки.
- Но книги не читает молодежь. Их читаем мы, отжившие свой век женщины, которые уже не нужны новому времени, как и сами книги, - недоверчиво вставила молчавшая весь вечер в углу Сауле Ахметовна. В отличие от бабушек, она не приняла незнакомку. Она была громкой, уверенной и слишком бесстрашной. А бесстрашными бывают лишь сумасшедшие.
- Неправда! Вы и книги нужны всем временам, – возмущенно запротестовала Багиля Рахатовна. – А новое время не может появиться ниоткуда. Оно – продолжение непрерывного, как и все мы – части единого, целого времени, которое нельзя делить. А книги – это та основа и смычка, которые делают великое время неделимым. Потеряем книги и читателей – потеряем единство времени, и исчезнет цивилизация. 
Багиля Рахатовна порывисто оглядела каждую из присутствующих, словно пастор, пытающийся донести слова истины до своей паствы.
- Книги – это последний бастион. За них нужно бороться, как за это здание, в котором мы все учились читать. Это место священно для нас, в нем рождались волшебные книжные миры, сделавшие нашу жизнь богатой. И мы не позволим уничтожить эту важную суть нашего города. 
- Кто ты, доченька? – осторожно спросила раскрасневшуюся от эмоциональной речи женщину Валентина Кузьминична. – И зачем ты к нам пришла?
-Я профессор, доктор наук и автор карты культовых мест нашего города, где присутствует и ваша библиотека. И я не хочу, чтобы моя карта редела. Я устала от того, что моя карта исчезает вместе с объектами на ней.
…
В тот вечер профессор ушла, оставив книжный совет в замешательстве. Старушки долго спорили, обсуждая ее визит, но так и не пришли к единому мнению. Одни предлагали сдаться. Другие – присоединиться к профессору. 
В итоге решили не торопиться с окончательным решением и подождать. Жизнь их научила, что быстрое решение так же переменчиво, как и погода Алматы. И лучше дождаться, когда прояснится небо, чтобы увидеть вещи в реальном свете.
….
 Но профессор оказалась человеком настойчивым, и появилась на другой день. Но пришла не одна, а уже с группой  своих соратников. Тихая, сонная библиотека оживилась, наполнившись гомоном, суетой и новым шумом.  А профессор энергично мерила пространство, словно собиралась устраивать бастионы для обороны здания. Атмосфера стала суматошной, тревожной и в тоже время радостно оживленной.
Новые защитники сразу же рассыпались по залу, пугая библиотекарей своей сутолокой.
- Послушайте, здесь редкие книги, материальные ценности,– беспокоилась Сауле Ахметовна, недовольная бесцеремонностью защитников. – Посторонним нельзя находиться в хранилище. У нас идет инвентаризация, учет. Мы должны подготовить книги для отправки  в городской  фонд.
 - Да не тронем мы ваши книги, - надменно огрызнулась высокая женщина. – Мы вообще-то пришли их защищать.
- Не заходите в подсобные помещения! – возмущалась библиотекарь. – Мы не просили защиты.
- А мы не вас защищаем, а книги. Неужели непонятно? – грозно возвышаясь над невысокой Сауле Ахметовной, высокомерно прогудела женщина.
- Еще раз вам говорю, не нужно тут устраивать военный фронт, очистите помещение, - начала сердиться библиотекарь. – Никто не собирается тут воевать. Мы вас не звали.
- Гульжан! Гульжан! – подбежала к ним профессор. – Не нужно ругаться. Мы все ведь с одной стороны барьера.
…
 В первые дни часто вспыхивали стычки между недовольными библиотекарями и новыми защитниками. Но в итоге, они сдались, уступив напору активных новичков.
А Данагуль апай и Валентина Кузьминична, словно верные оруженосцы, неотступно семенили за профессором, внимательно слушая указания.
- Возможно, мы проиграем общественные слушания, - важно расхаживала Багиля Рахатовна. – Как всегда, они будут проводиться для проформы. Застройщики нагонят своих людей, заполнят зал и создадут видимость большинства. Мы это проходили.
Но увидев, что старушки приуныли от ее слов, тут же одобряюще улыбнулась:
- Но, с другой стороны, мы можем и выиграть, если будем едины. Важно привлечь внимание прессы, телевидения, блогеров. Все зависит от нас.
- Вы выиграли хоть одно слушание? – скептично спросила Сауле Ахметовна.
- Ни одно, - почему-то весело отозвалась профессор.
 - Тогда в чем смысл борьбы, если все равно проиграем?
- В вере! В вере в то, что мы выиграем! Ведь с каждым годом мы становимся сильнее, и когда-нибудь обязательно одержим победу, – заблестели глаза профессора яростным блеском. - И пусть сейчас нас мало, а люди пассивны. Но я верю, что общество  постепенно проснется, и голос граждан будет слышен. И закончится то время, когда все решала сила. Силой будущего будет только правда. Но, правда - это кирпичики, которые мы должны укладывать каждый день. И только постоянная борьба позволит нам построить здание победы истины.
Ее голос дрожал от волнения, она была словно одержимая. Во всей ее хрупкой, небольшой фигуре проснулся тот дух сопротивления, который делал ее опытным бойцом, прошедшим многие битвы. Упоенная своей речью, она бурно жестикулировала, словно помогая руками словам:
- Борьба – это не внезапный порыв. Это не сиюминутная прихоть. Борьба – это ежедневное, ежемесячное, ежегодное усилие.  Борьба за свои права должна быть такой же естественной, как и чистка зубов. Она должна быть такой же рутиной, как и поездка в общественном транспорте. Нужно не бояться борьбы, а жить в ней.
В зале все затихли, завороженные страстной речью профессора. А та, войдя в патетичный раж, продолжала:
- Большие эмоции съедают силы. В борьбе нужно быть хладнокровным и тратить силы только на нужное и необходимое, не отвлекаясь на чувства. Борьба учит дисциплине и умению  жить во имя справедливости. Ведь именно в борьбе ты понимаешь ориентиры и целостность своего мировоззрения. И хорошая битва – это практика, воплощение наших надежд и жизненных теорий. И нет одного без другого.
- А почему вы считаете, что проиграете Общественные слушания? – язвительно спросила Сауле Ахметовна. Профессор раздражала ее все больше и больше. Она неожиданно завладела их зданием,  бестактно хозяйничала в здании, которое должно быть давно описано и сдано под ключ. И вообще, вела себя, словно спаситель, спустившийся с небес. Навязанное добро порой оказывается злом. А наивные бабушки лишь развесили уши.
- Правильно говорить не «вы», а все мы. Ведь это наша общая борьба! – строго поправила библиотекаря профессор. – Я говорю о сражении, которое возможно мы проиграем, но можем и выиграть. Но проиграть слушания – это не значит проиграть библиотеку. Я говорю о том, что мы должны быть готовы к маленьким проигрышам, и не воспринимать их драматично. Но главная цель – выиграть саму войну.
 Сауле Ахметовна поморщилась от обильной воинственной риторики профессора. Профессор должен нести знания, а не войну.
- А если мы проиграем и библиотеку? – продолжала упорствовать в своем недоверии  библиотекарь. – То, что будет дальше?
- Этого не произойдет! – уверенно заявила Багиля Рахатовна. – И здесь все мы должны сплотиться. Вторая часть борьбы, возможно, пройдет здесь. Это будет решающий бой, так как они бросят все силы, чтобы выкинуть нас отсюда.  Но мы не сдадимся.
Все затихли, представляя предстоящий бой. Воображение рисовало яркие батальные сцены и яростные сражения, уж слишком была убедительна профессор.
- Ну что же вы раскисли, друзья, - улыбнулась Багиля Рахатовна. – Давайте готовиться к слушаниям. Возможно, нам и не придется воевать, и все решится уже на слушаниях.
- Не думаю, - проворчала высокая защитница. - У нас это никогда не получалось. Нужно биться до конца.
-Ты права, Гульжан. Еще ни разу мы не отбили здание, - согласилась профессор. – Но когда-то победа должна быть. И кто его знает, может здесь и произойдет наш долгожданный триумф.
 
Глава 32. Танцующий клуб
- Йо-о-о-о-о-о-о-у! Танцуют все! Фьюююююю! – засвистел диджей в микрофон  пронзительным, режущим слух свистом, перекрывая и без того грохочущую музыку в зале. Беснующиеся танцоры заухали  в экстазе.
Жан чувствовал себя чужим в этом модном ночном клубе, среди тех, кто годился ему почти в сыновья. Кто его знает, может быть, где-то здесь крутится и его сын, Марат. И невольно испуганно оглянулся по сторонам.
Молодежь все делала по-другому: танцевала, шутила, разговаривала. Жан не понимал их и чувствовал себя лишним и случайным в этом месте. И если первое время, чтобы угодить своей молодой жене, Жан пытался встроиться в этот мир, копируя их модель поведения. Но сейчас окончательно понял, что он другой. Его зажатое тело, привычное к дискотекам девяностых, было совершенно не готово к пластичным движениям современности. И Жан  неуклюже дергался, смеша изящно танцующую рядом Зауре. У молодежи, выросшей в другом обществе, пластичность была уже в крови.
- Зачем он свистит?– разозлился Жан, неприязненно наблюдая за диджеем. Его раздражало в нем все: по-женски яркая майка, дерганная вертлявость, и особенно серьга в ухе. За такое Жан нещадно бил в свое время. 
-– Ты что-то сказал, милый? - наклонилась Зауре, пытаясь услышать его сквозь грохот музыки. 
- Зачем он постоянно свистит? – кивнул Жан в сторону, нервно подскакивающего возле своей аппаратуры, диджея с большими наушниками.
 – Это же его стиль.  Его так и называют DJ Whistle - диджей Свист.
 - Понятно, - недовольно сморщился Жан, танцуя уже под десятую песню. Хотя этот поток механических звуков трудно было назвать песней и тем более – музыкой. Между треками не было перерыва,  и тяжело было понять, когда кончался один, и начинался другой.
Жана злило все вокруг: сизый дым, механическая музыка, чересчур раскованная кислотно-зависшая молодежь, и необходимость танцевать. В его юные годы они вели тебя по-другому. Они мрачно перетаптывались с ноги на ногу под музыку, зорко оглядываясь по сторонам, готовые в любой момент броситься в битву. А поводом для драки мог служить любой пустяк. Да хотя бы даже этот вызывающий танец молодого человека. Мужчина не должен вести себя, словно женщина. Эх, окончательно распустилась молодежь
- А следующий трек играет для наших милых женщин! Хе-е-ей!
Когда же замолкнет этот диджей? Болело колено, ныло сердце, а перед глазами плавали мурашки, словно тоже устраивая свои танцы.
 Эту неделю Жан почти не спал, совсем не ел, но много работал.  Он устал и давно ушел бы из этого душного клуба. Но не хотел показать Зауре свою усталость и, энергично  танцуя, вызывающе вгрызался в гущу молодежи, грубо задевая их локтями. Подспудно Жан хотел драки. Остервенелой драки до крови, чтобы вылить свое раздражение и остановить весь этот бедлам. Но молодежь учтиво расступалась, не желая вступать с этим взрослым танцором в конфликт. И Жан продолжал танцевать, тоскливо бросая взгляды на часы.
А между тем на танцполе появились новые люди. Плотная женщина, что-то громко крикнув, пьяно выскочила в круг, ведя за собой юного кавалера. И хотя Жан знал, что в современных женщинах трудно угадать возраст, ведь они все выглядят одинаково молодо, но у этой женщины все кричало о возрасте: макияж, морщины, фигура и даже знакомая манера танцев. Да и вся она с ярким макияжом и на неуместных каблуках была слишком кричащей. Наверное, Жан тоже выглядит столь же нелепо. Но в отличие от него, женщина была раскованна, и ей явно нравилось танцевать. Эротично извиваясь своим полноватым, обтянутым в облегающее платье коротким телом, она энергично кружила по танцевальному полу, вызывая возгласы одобрения у зрителей. Женщина была непосредственной, живой и явно не мучилась тяжелыми думами. Она заговорщически подмигнула Жану, словно говоря: «Не грузись, ровесник! Это всего лишь танцы!»
И разухабисто притоптывая ножками, пронзительно завизжала:
- И-и-и-и-и-Их! – делая ударение на последнем слоге. А партнер прилип к ней, обвиваясь, словно змея, вокруг ее пышного, дородного тела.
Жан сморщился, с неприязнью разглядывая женщину. Но прибавил темп, стараясь не уступать ей. Пот градом потек по вискам и даже закапал на шею. Сердце заходило ходуном, но он не хотел сдаваться, чтобы не осрамиться перед своей длинноногой красавицей Зауре.
- Ты устал, милый? – беспокойно прошептала она.– Если устал, мы можем пойти к столу.
- О, нет, вообще не устал, - бодро отмахнулся Жан и стал пластично обвиваться вокруг нее, подражая молодому кавалеру той дамы. Заре игриво поддалась его движению и,  извиваясь, прижалась спиной к нему. От нее пахло нежным, жасминовым ароматом, смешанным с запахом молодого женского тела. И усталость, словно рукой сняло. Так было всегда, настолько освежающе действовала на него вторая жена. Всегда ласковая и нежная, Зауре чутко чувствовала его настроение. И он любил ее не только за красоту и податливое, стройное тело, но и за ее женственную отзывчивость, которой так не хватало Боте. Зауре тонко чувствовала его и полностью подстраивалась, словно растворяясь в нем. Она словно вода, легко принимала его форму, наполняя усталое тело живительной влагой свежести. Всегда улыбчивая, и даже радостная, она окутывала его заботой и лаской, и его сердце оттаивало. Мир вокруг переставал злить своими углами, и все новое плавно становилось частью уютного старого. С Зауре жизнь приобретала краски, которые казались давно затухшими. И он с наслаждением вдыхал ее аромат, предвкушая сладкую истому, разливающуюся  целебным соком по усталому телу.
А Бота на миг выпадала из этой реальности, так как в этой действительности сознание Жана отказывалось вмещать их обеих.
…
Жан познакомился с Зауре в клубе. Он и не предполагал, что та случайная связь так далеко зайдет. Ведь знакомство не обещало долгого продолжения и, казалось, что эта инстаграмного вида красотка с модными губками и хлопающими глазками, всего лишь на время. Но неожиданно связь зашла далеко. Жан устал от череды бесконечных любовниц и привязался к этой молодой женщине, за красивой внешностью которой скрывалось доброе и нежное сердце. 
Сам того не замечая, он неожиданно влюбился и провел мусульманский обряд бракосочетания «неке». С тех пор Зауре стала его второй женой, пусть неофициально, но по велению души. А потом у них появился сын, которого Жан назвал Чингизом.
Но бросать Боту не собирался и продолжал жить на две семьи, деля ложе с двумя женщинами. Ведь его сердце  вместит обеих женщин.
….
- Пошли уже, милый, я устала от этой музыки и дурацкого диджея, – почувствовала Зауре его настроение. Она могла танцевать часами и любила это делать. Но для нее самочувствие Жана – приоритет. И пусть их разделяет почти пятнадцать лет, но они тонко чувствовали друг друга, словно были ровесниками. Жан не чувствовал с ней разницы. Хотя, по сути, они были из разных времен. Ведь они родились в тот период, когда каждое десятилетие равнялось столетию. Это были эпохи, поменявшие мир до неузнаваемости, и разделившие людей до необратимости. 
Они с Зауре даже родились в разных странах. Он в Советском Союзе. А она уже в Независимом Казахстане. У них была разная музыка, фильмы, кумиры.  И даже выросли они на разных продуктах питания. Но они понимали друг друга с полуслова. А иногда просто молчали, слившись в одно целое. Жан мог молчать, часами слушая ее милую болтовню, пребывая в особом, медитативном состоянии, которое сейчас модно называть «дзен». Зауре и стала его новым дзеном, куда он уходил от Боты, воплотившей в себе мирские заботы, хлопоты и непутевого сына.
Жан даже чувствовал себя с Зауре мудрее и рассудительнее, и не был безответственным, инфантильным переростком, прожигающим свою жизнь в пьяном угаре, как считала Бота. А ведь мужчина соткан из ошибок, и сила мудрой женщины в умении прощать их, а не препарировать каждую из них. Эх, Бота. А ведь когда-то и ты была нежной и ласковой девушкой, что же с тобой сделали быт и годы. Ведь тебе не приходилось стоять у плиты с утра до ночи. Жан обеспечил ее всем, в чем она нуждалась. Но это не сделало почему-то ее счастливой.  Может, ей не хватило любви?  Той, что он щедро отдает своей второй жене? Но ведь он, возможно, только научился любить. И его любовь расцвела с Зауре, ведь она  научила его осознать свою душу и поселить это волнующее чувство.
- Что тебя беспокоит, милый? – спросила она,  присев с ним за стол. Взяв бутылку, Зауре налила густую коричневую жидкость в бокал и протянула ему. – Выпей, может, тебе станет лучше?
Жан  залпом опрокинул бокал и молча вытер пот со лба.
- Если хочешь, мы можем уйти из этого клуба, -вновь предложила она.
- Да нет. Мне здесь хорошо. Прекрасная музыка, и хотел дальше соврать Жан, но натолкнувшись на ее взгляд, осекся.  У женщин есть особая, кошачья интуиция. И их порой трудно обмануть.
- Скажи, а ты со своим проектом решил вопрос? – осторожно спросила она. 
- Я еще не решил. Много препятствий, - отмахнулся он.- Народ словно сошел с ума, эти социальные сети  дали людям волю. Теперь они могут болтать все, что угодно.
- Соцсети не виноваты, ведь все зависит от людей. Есть те, кто выносит свои обиды на страницы Интернета. А другие, наоборот, делятся позитивом. Как я, например, -улыбнулась она и присела на его колени.– Ты же любишь мои селфи в Инстаграме? 
- Я люблю тебя реальную, а не виртуальную, - обнял он ее за тонкую талию. И по его телу  прокатилась теплая волна. Ах, как она сводила его с ума. И ум начинал блуждать, забывая о проектах, Агашке, Боте и даже детях. А может быть, махнуть на все и навсегда остаться с ней? 
У Жана перехватило дыхание от одной только этой мысли. Нет, это невозможно. Нельзя поддаваться минутным слабостям, в конце концов, он мужчина. А мужчина должен быть выше эмоций и привязанности к женщине. Его дом – это не просто дом, там его годы, которые он потратил на строительство семьи. И он не может бросить дом первой жены, где является главой семейства. Да и бизнес в этом городе завязан на твоем семейном положении. Общество любит успешные, а не разорванные семьи, и диктует свои правила. А нарушить  правила сложно, это может стоить и бизнеса, и положения.  К тому же, нельзя забывать, что Бота – родственница Агашки, а значит тоже акционер.
Жан сморщился, словно от боли, вспомнив Агашку.
- Жан? – обеспокоенно спросила она, увидев его гримасу. 
- Я справлюсь, ты же знаешь, - нежно погладил он ее руку. – Я же Жабай, и стоит тронуть меня, загрызу зубами.
- Ты мой Жабайчик, - склонилась она к нему, потерев свой носик об его нос. – Поедем сегодня ко мне?
- А кто сегодня дома? – игриво спросил он.
-Только няня с Чингизом.
Он соскучился по своему маленькому сыну, которому только что исполнилось 5 лет. И через год он уже пойдет в школу. Только сейчас по-настоящему Жан ощущал отцовство и глубоко впитывал эти ощущения. Старшие дети выросли незаметно, ведь  в те времена Жан почти не видел дома. А мудрая Бота взяла все тяготы воспитания на себя, освободив его. Жан почти не ощутил бремени отцовства, но сейчас, все было по-другому.  Чингиз  появился тогда, когда он уже всего добился. Он не нуждался в деньгах, во власти, в уважении – у него было все, о чем он мечтал. Ничто не отвлекало его от маленького сына, отцовства, и он  мог уделить часть времени ему. И познать по-настоящему отцовство, которого сам был в детстве лишен.
- Я соскучился по сыну, - решительно поднялся он с дивана.– Сегодня поедем к нему.
И, взяв за руку спутницу, поднял ее за руку с дивана и повел прочь из этого шумного клуба с несмолкающим диджеем, бросив напоследок взгляд на танцпол. А бойкая дама, уже не стесняясь, в открытую целовалась  со своим молодым ухажером, страстно обхватив его шею своими полными руками.
 
Глава 33. Орхусская конвенция
Жан называл их «топами». В это понятие входило все: компетентность,  дисциплина, ум и огромная работоспособность. Этих людей он брал лично и каждого пестовал год за годом, пока не превратил в «топа», то есть руководителя высшего звена их корпорации.
Только Кайсар не был  его человеком. Он достался ему в наследство от Агашки. Впрочем, он особо и не мешал. Бывший силовик, ветеран в отставке, он отвечал за безопасность в компании и послушно выполнял все приказы.
А бывший партнер Жана по барахолке, старый друг Коля, а ныне  Николай Петрович,  являлся вице-президентом корпорации и отвечал за стратегические проекты.
Среди топов в конференц-зале присутствовал и молодой парень в очках. Это был архитектор, выпускник американского университета. Человек с блестящими аналитическими способностями и огромным творческим потенциалом. И в новом проекте Жан делал ставку на этого интеллектуала, которого звали Даут.
По правую руку от него сидела  Эльмира Султанмуратовна, женщина среднего возраста с красивыми, но требовательными глазами. Она управляла финансами компании.
Сегодня он собрал их, чтобы окончательно утвердить концепцию жилищного комплекса  «Книга» и план проведения общественных слушаний.
- Вы уже утвердили название, шеф? – поправив очки, спросил Даут.
- Пока есть рабочая версия – «Книга». Как вам название?
 – Дома экстра класса желательно называть на западный манер, типа Gardencity, Villa de Alma, Home De Lux. Понимаю, что звучит порой пафосно и пошло, но народ любит все яркое и громкое. И квартиры с таким названием лучше продаются. Давайте назовем хоть …. Bookcity.
- А мне нравится название, - возразила Эльмира Султанмуратовна. -  Броское и емкое. А самое главное – необычное.
Финансисту не нравился часто умничающий архитектор, кичащийся своим западным образованием. И она не упускала возможности уколоть  его.
- Это пока временное название. Оно еще сто раз поменяется, - успокоил их Жан, и. подойдя к доске, неторопливо нарисовал синим маркером на доске жирную цифру «1».Затем чуть постоял и, взяв красный фломастер, дописал сверху «Общественные слушания». И с нажимом добавив пять восклицательных знаков в конце,  обернулся к коллегам и торжественно объявил:
- Итак! Наша главная задача - Общественные слушания!
- Шеф, но мы никогда не проводили Общественные слушания, - нахмурился Кайсар. – И даже не знаем, с чем его едят. Это обязательная процедура?
- Во-от! – назидательно поднял над головой фломастер Жан. – Это не просто обязательная, но и необходимая процедура. Общественные слушания мы должны проводить согласно Орхусской конвенции . Без слушаний, город нам не разрешит строительство.
- Но ведь это наша частная собственность? – удивленно спросила Эльмира Султанмуратовна. – Разве мы не имеем права делать все, что хотим?
Все вопросительно посмотрели на юриста компании, как всегда молчаливо сидевшего в углу. Он старательно записывал что-то в блокнот. Но, увидев, что все повернулись к нему, отложил блокнот, поправил свой серый в полоску галстук, прокашлялся и низким  дискантом стал выводить монотонный речитатив:
-Орхусская конвенция — конвенция Европейской Экономической Комиссии ООН «О доступе к информации, участии общественности в принятии решений и доступе к правосудию по вопросам, касающимся окружающей среды». 
- Тимур, ты не мог бы  без этих канцеляризмов? – поморщившись, нетерпеливо попросил Жан. – Скажи простым языком.
- Казахстан ратифицировал Конвенцию 23 октября 2000 года, - продолжал механично бубнить юрист. – Таким образом, местные исполнительные органы за 20 дней до проведения общественных слушаний обеспечивают открытый доступ к экологической информации, относящейся к процедуре ОВОС (оценка воздействия на окружающую среду) через Интернет-ресурс, а также используя иные способы информирования. Процедура Общественных слушаний является регламентированной и обязательной. 
- Но ведь раньше мы как-то обходились? – спросил Жан.
- Времена изменились, - бесстрастно повторил слова Агашки юрист. – Сегодня мы обязаны прислушаться к мнению общественности, что является показателем прозрачности и экологичности проекта.
Жан оглядел глазами команду и хлопнул в ладоши, словно хотел подбодрить их.
- Ок! Мы и  не такое видели. Если город просит провести слушания, то мы их проведем.  Но проведем в свою пользу. И вообще! –повысил он голос. - Кто сказал, что общественность  это только та самая интеллигенция, которая окопалась в центре, и не подпускающая к нему мнимых врагов? Общественность может быть разной. И мы найдем такую общественность, чтобы перевес был на нашей стороне. У нас есть своя общественность!
Жан посмотрел на топов победоносным взглядом.
Грузный Николай беспокойно заерзал на стуле.
- Нам нужны рабочие на этих слушаниях?
- Нужны, Коля. И не только они, - ответил ему Жан. И повернулся ко всем. – Мы подключим всех. Инженеров, дольщиков, квартирантов, партнеров, родственников. Всех, кого мы сможем взять. Наша армия должна в разы превосходить их.
Топы напряженно молчали. Жан снисходительно усмехнулся и,  еще раз хлопнув в ладоши, объявил:
- Заседание закончено! Всем спасибо! Бросаем все силы на подготовку к слушаниям.  Николай Петрович, вы останьтесь.
…
Жан ослабил галстук и без сил упал на стул.
- Что-то не так, Жан? – тревожно  спросил Коля, увидев состояние друга.
Жан ничего не ответил, лишь  махнул рукой и рухнул на кресло. Затем налил себе воды. Отпил глоток и, приложив правую ладонь к сердцу, поморщился и пробормотал:
- Устал я, Коля. От всего устал, - и удрученно вздохнул. Затем посидел с закрытыми глазами, не обращая внимания на выжидающе разглядывающего его Колю.– Пропади они все пропадом, надоело.
Он хрипло выругался, и, поднявшись, подошел к окну.
 - Смотри, Коля! – позвал он к себе друга. - Смотри! С любого окна этого города можно увидеть какое-либо из наших строений. И нам не стыдно за наши здания и никогда  не приходилось краснеть за них. Правда, ведь, Коля?
- Правда, Жан, - кивнул головой Коля. – Правда.
- Мы с тобой были совсем юными, когда построили свой первый дом.  Сколько было радости! И с тех пор мы уложили сотни тысяч кирпичей, залили тонны бетона. И никто нам слова поперек не сказал. Наоборот, нас хвалили, нам вручали грамоты, дарили ордена да медали. Что же изменилось, Коля? Почему в этом городе стало так трудно строить? Неужели мы растеряли свой авторитет? Может быть, наше  место на барахолке, где мы торговали ширпотребом?
Жан походил по кабинету, пружиня каждый свой шаг. Постоял возле картины с изображением нового президента, разглядывая его.
- Время стало другое, - осторожно сказал партнер.
-Время всегда одно, Коля, - досадливо махнул он  рукой. – Во все времена любое дело решали деньги, власть и сила.  Не кучка крикунов, а деловые люди. 
- Угу! – невнятно пробормотал Коля.
- А они, – Жан возмущенно погрозил кому-то в воздухе - Создали штаб по обороне. По обороне от меня, представляешь?  Это немыслимо! Кучка бездельников! – закричал уже в гневе Жан.
- Поэтому нас заставляют проводить Общественные слушания?
- Да, Коля! Черт бы их побрал, - со злостью ударил по столу кулаком Жан. – Мне нужно строить, а не заниматься чепухой всякой. Я строитель, а не крикун.
- Не горячись, Жан, что-нибудь придумаем, - Коля успокоительно положил руку на плечо друга. – И не такое бывало, брат. Выкрутимся – решим.
- Да они видели сам проект? Это не дом, а вершина архитектурной мысли, - продолжал злиться Жан. – Это шедевр, а не дом. Там будут и супермаркеты, и рестораны, и бассейны, и фитнес центры. Мы туда поставим прачечные – им не нужно будет выходить из дома. И даже салон красоты будет. Может, красота сделает их добрее?
- Их ничто не сделает добрее, - усмехнулся Коля. – Они ненавидят нас.
- Но почему, черт возьми?- запальчиво взвился Жан. – Почему?
- Потому что мы для них – класс богачей. А они – нищая интеллигенция.
- Прямо борьба классов, какая-то.  Хоть революцию начинай, - зло усмехнулся Жан. 
- Но ведь тебя не это волнует, - испытующе посмотрел в глаза друга Коля.- Что ты от меня скрываешь, скажи?
Жан отвел глаза, плечи понуро опустились, и его голова внезапно поникла. Он отошел от друга и снова сел в кресло. Закурив сигарету, медленно выдохнул дым.
- Нет прежней радости во всем, что делаю, - сказал он поблекшим, утомленным голосом. -Вроде и дома хорошо, и любовница красивая. Мне жаловаться не на что. Но вот чего-то не хватает. Не знаю я! Может, выдохся, перегорел.
- Знаешь что, - Коля вытащил визитку. – Я дам тебе контакты одной женщины. Она как раз работает по восстановлению энергии.
Жан посмотрел на визитку и презрительно скривился:
- Биоэнерготерапевт? Ты что предлагаешь мне гадалку?
-Мы к  ней ходили в конце 90-х. Жанна из микрорайонов, помнишь? 
- Это та гадалка, что ли? – возмущенно спросил Жан.
-Сейчас она  эксперт по биоэнергетике. Я недавно ходил к ней. Ты же помнишь, она ведь нам тогда помогла, мы вышли из кризиса.
-Хех, докатились, - саркастично ухмыльнулся Жан. – Сейчас нам не хватало еще гадалок.
- Ты сходи, с тебя же не убудет. Не понравится выкинешь визитку. Она как Орхусская конвенция.
- В смысле? – недоуменно уставился на него Жан.
- Такая же непонятная, но экологичная, - усмехнулся Коля и пошел к двери. – Я пойду работать. Если нужен буду, позовешь.
- Пока, - не глядя на него, махнул рукой Жан, вертя в руках визитку.
 
Глава 34. Визит в Ala Space
Она проснулась поздно. В последнее время Алма все больше привыкала к беспечной «поздноте»: поздно ложилась и вставала, расслабленно долго нежилась в постели, словно школьница, которая наслаждалась каникулами. И завтракала уже в обед. Это было так не похоже на прежнюю Алму, что она довольно улыбалась этим переменам. 
Из кухни привычно пахло вкусными запахами. Алма принюхалась, пытаясь определить, что же сегодня готовит радужная хозяйка? С кухни донеслось шипение масла, после чего повеяло вкусным и поджаристым запахом любимых маминых бауырсаков. Тех самых, которые она делала и двадцать, и тридцать, и даже сорок лет  назад. В тесто она добавляла сметану и немного сахара, и от этого они у нее получались пряно-сладкими и рассыпчатыми.
 Папа, скорее всего, как всегда был рядом, и читал свою неизменную газету, потягивая  чай из большого кесе .Временами, он обязательно что-то возмущенно цитировал. Но скорее для острастки, так как мама, хлопочущая возле плиты,  слушала его вполуха. Ее не интересовали ни политика, ни инфляция, ни критика власти. Она жила в своем мире, где было мало новостей, касающихся реальной жизни, но было много заботы о детях и внуках. Внуки навещали их строго по очередности: дети сестры Алмы, Лейлы, прибывали в воскресенье, а младшего брата Тимура, по субботам. И в эти дни неторопливый быт семьи Габитовых преображался, наполняясь шумом, кутерьмой и детскими криками.
-Ты смотри, мать, опять эти монополисты повышают тарифы. Они от жадности никак не могут наесться, - бухтел папа. - Сволочи!
Мама время от времени поддакивала ему и продолжала дальше возиться возле, вкладывая все свое внимание и мастерство в фирменные бауырсаки и шельпеки. 
- В Китае появился новый вирус. Тут пишут, что куча людей от него погибла, - удивленно тряс газетой Сакен. -А ведь Китай рядом, и вирус может легко достигнуть нас.
- Да перестань нудить, отец, - возмущенно всплеснула руками мама. – Что же ты стращаешь-то так с утра. Глупости пишут твои газеты, не бойся.
- Как ты не понимаешь, Толкын, -удрученно покачал головой Сакен.- Мы слишком беспечны, хотя Всевышний указывает нам на грядущую опасность. Но люди легкомысленны в своей мнимой беззаботности. И платят слишком высокую цену за свою беспечность, отрицая очевидную опасность.
Где-то Алма слышала это выражение, то ли во сне, то ли наяву. Но не хотелось вспоминать, слушать и даже думать. Беспечность, может быть, и стоит дорого, но сейчас не хотелось думать о любой мнимой опасности. Зачем, действительно, говорить о вирусе в Китае, когда в окно светит яркое солнце. А утро такое блаженно радостное, что она лучше будет наслаждаться беспечностью наступающего дня. 
Алма сладко потянулась, предвкушая новый, полный расслабленной неги и неспешного быта день. Как прекрасно, что ей больше не нужно торопиться и спешить в горячке, на ходу перехватывая еду, чтобы успеть на работу. И можно полежать, представляя день, который принесет ей сегодня много необычного и чудесного. Как же она раньше не замечала, что самое важное, это утро, которое начинается  вкусными запахами, неторопливыми разговорами родных и добрым предвкушением и пониманием.
Та умиротворенность, которая у нее установилась в Тал Жайлау, временами прерывалась различными, беспокойными мыслями. Но эти мысли уже не властвовали над ней, пугая неопределенностью и неясностью абстрактного ужаса. А скорее были случайными гостями, временно зашедшими в гости. И она научилась относиться к ним спокойно, а иногда даже забавлялась с ними, водя мысленный хоровод. А, утомившись, прогоняла тревогу прочь, забыв о ней. Теперь ее спутницами стали ясные и добрые мысли, наполняющие все существо солнечной радостью.
С каждым днем Алма все больше ощущала себя хозяйкой всего того, что окружало ее.  Она владела  каждым мигом, вздохом, мыслью своего существования в этом мире. Алма теперь не бежала по жизни, а плавно плыла, с удивлением разглядывая этот чудесный мир. И это необычное удивление было особенно волшебным. Ведь в этом, наверное, и была соль этой жизни – удивляться миру. И не ждать надуманного волшебства, опошляющего саму сакральность бытия. Ведь жизнь и есть само по себе чудо.
Алма  вспомнила неожиданную  встречу с Арманом. И это тоже удивительно. Ведь у нее не осталось ни малейшей обиды к нему. Хотя, раньше она часто представляла, как выплеснет весь накопленный за годы гнев ему в лицо. Может быть, прошло много времени? А может, все из-за того, что она сейчас по-другому воспринимала мир, и даже самое ужасное ее не ужасало, а скорее примиряло с этим миром, в котором есть разные тона.  Есть черное и белое, красное и зеленое. Но, порой один цвет нужен для того, чтобы увидеть красоту другого, ведь черное оттеняет белое. А может быть, именно черное и является истиной, хотя, правда не имеет цвета. Мир настолько разнообразен и богат цветами, что невозможно назвать черное черным или белое белым. И эта неопределенность еще больше обогащала восприятие мира, которое трепетно рождалось в Алме. Она жадно познавала мир, словно ребенок, с удивлением узнавая чувства и предметы через новую призму доброго понимания. И в этом многоцветье понимания истина была не важна. Ведь она часто приводит к выделению непонимания.
Мысли об Армане грели не некой возможностью отношений, ведь за много лет в ней атрофировались любые чувства к мужчине. Они грели некой теплотой и родством по духу с человеком, который находится в таком же состоянии поиска  и нового узнавания. Когда он понимает, что несовершенен и не целостен, и от этого становится мудрей. Эталон и идеал, к которому человек всю жизнь стремился, внезапно становится напрасным и пустым. И осознанное бытие охватывает человека, знаменующего настоящую зрелость и истинное понимание.  И Алма  почувствовала, что Арман, когда-то бывший рабом своего личного культа, наконец-то открыл двери, за которыми находится вселенная беспричинной мудрости и созерцательного ничто. Дверь, за которой множество других дверей, и в каждой из них есть другая проекция этого мира. И другая проекция самих себя. 
А может быть, все намного проще? Она просто рада, что простила Армана, и наслаждается своим мнимым великодушием? И в этом прощении кроется ее снисходительная гордыня, которую она не заметила. На миг она почувствовал себя сильнее и выше его и позволила себе сострадание, скрытое под маской жалости? Несомненно, в ее новом мире смыслов, зарожденном Тал Жайлау, жизнь состоит в вечной кочевке между пониманиями, которые порой превращаются просто в блуждания.
…
Алма села на кровати и сладко потянулась. Улыбнулась солнечному окну, своей комнате и мыслям, которые словно легкие облака, пролетали над ее головой. И беспричинной благодарности  от факта существования себя в этом мире. 
Не переодеваясь, прямо в ночной пижаме, как в детстве, она потопала на кухню
- Доброе утро, родители! – поздоровалась  Алма.
- Доброе утро! – разом воскликнули они, и как-то сразу воспрянули, оставив свои занятия.  Любуясь изменившейся дочкой, родители внутренне ликовали, что она теперь чаще бывает с ними, не пропадая с утра до ночи в своей проклятой библиотеке. И из хмурой, загруженной труженицы превратилась в ласковую, внимательную дочь, став такой же, как в прежние времена. То есть во времена, когда она была счастлива. 
-Ты слышала, доча, что в Китае появился новый вирус? – потряс перед ней отец своей газетой. Хотя эта новость была старой, но Алма теперь терпеливо обсуждала последние события по утрам с ним.  А по вечерам они с мамой внимательно смотрели турецкие сериалы, и за это время она даже успела полюбить многих героев. Хотя она так давно не смотрела телевизор, а из сериалов помнила лишь старую «Санту Барбару».
Но теперь все было по-другому.  Она  находила удовольствие в этих тихих вечерах в обнимку с родителями. И неважно, что они смотрели: телевизор или в окно.  Важно, что они были вместе, и насыщали вечера теплым упоением родства. И пусть ей уже за сорок, но с ними она всегда маленькая девочка. Нет никаких границ для возраста, и это тоже ее новое понимание.

- Ой, папа, какой еще вирус, - шутливо отмахнулась она, на что Сакен обиженно надулся. Папа уже давно не был бизнесменом. Потеряв почти все состояние в 90-х, он превратился в ворчащего пенсионера, недовольного властью, страной и людьми. И ему сильно не хватало внимания, которого у него было в изобилии, когда он был богат.
- Садись к столу, - засуетилась мама. – Я тебе нажарила твоих любимых бауырсаков.
- С утра бауырсаки, вообще-то, вредно, - пробурчал папа. – Кашки надо, кефиру. А ты, бауырсаки.
- Не ворчи, Сакен. Сам-то с утра как их уплетал, - придвинула мама тарелку с пышными, горячими баурсаками: - Ешь, деточка. Ты молодая еще. Организм все переварит.
Недовольный папа что-то пробормотал, но не стал спорить и снова уткнулся в газету. Они всеми силами пытались избежать разговоров о библиотеке, но в воздухе постоянно витал  незаданный вопрос. Этот вопрос витал и в голове  самой Алмы. Но лишь неожиданными всплесками, которые она быстро тушила, и снова окуналась в праздное безделье, запретив себе думать о библиотеке.
- Я сегодня вернусь поздно, мам,- набив рот бауырсаками, сказала Алма. – Мы с Арманом идем на спектакль.  Вы помните моего одноклассника – Армана? Он еще был нашим старостой.
- Арманчик, - всплеснула руками мама. – Как же!  Конечно, помню. Красивый мальчик. 
- А он женат? – с подозрительным прищуром посмотрел на нее отец. 
- Разведен! – отпила чай Алма, и торопливо встав из-за стола, поцеловала родителей. – Спасибо мама. Очень вкусно.
И торопливо побежала в свою комнату, чтобы переодеться. А родители с надеждой переглянулись между собой. Неужели у Алмы начнутся новые отношения? Наконец-то!
….
Арман сегодня выглядел очень привлекательно. Его слегка поседевшие, длинные волосы гармонично сочетались с голубым свитером и синими джинсами. Он немного погрузнел, но в нем не было той тучности, которой уже страдали их сверстники. На ногах у него были спортивные кеды, и он выглядел настолько неформально, что Алма даже растерялась. Ей стало неудобно из-за своего слишком нарядного, вечернего вида. Неужели формат одежды настолько изменился, что в театре необязательно придерживаться строгого стиля одежды? С этой библиотекой она совершенно одичала.
- Разве мы идем не в театр? – недоуменно разглядывала она его облик. 
- Мы сегодня идем в другое место, - снисходительно улыбнулся Арман. – Но только в новое место, которое недавно открыли. Оно называется “Ala Space”.
- Никогда не слышала о таком месте, - неуверенно мяла она сумку, неожиданно застеснявшись своих высоких каблуков. Заметив ее замешательство, он слегка приобнял ее за талию и силой повел к такси, ожидающему их на улице:
- Ты сегодня выглядишь восхитительно! – и, открыв дверь автомобиля, усадил ее  в салон. Плюхнувшись рядом с ней на сиденье, он громко скомандовал: - Поехали, шеф!
- Поехали, так поехали,- пробурчал водитель, недовольный командным голосом пассажира, и резко дернулся с места. 
Они медленно поехали по переулку, пока не выехали на главную магистраль.  На улицах уже зажглись фонари, и город вспыхнул разноцветным неоном, обрушившимся на Алму своим ярким светом. Праздничное предчувствие окутало  Алму, и она, восхищенно рассматривая город из окна, мечтательно произнесла: 
- А помнишь, как мы поехали на Медео на автобусе после выпускного? – она хотела добавить, что это был «незабываемый вечер», но вовремя спохватилась. Это звучало бы слишком личностно, они с Арманом всего лишь друзья и просто бывшие одноклассники. 
-Я тогда тебя первый раз поцеловал, - доверительно склонил к ней голову Арман. – Вот так! – прошептал он и внезапно поцеловал ее в губы, застав врасплох. От неожиданности она оторопела и невольно схватилась за горящие губы. И густо покраснев, боязливо отсела от него.
- Арман, прошу тебя, не надо так, - она настолько отвыкла от отношений, что этот поцелуй испугал, словно в ее застывший мир внезапно прокралось что-то обжигающее, что было давно отброшено, словно ненужный эмоциональный атавизм.
- Прости, - увидев ее состояние, извинился Арман.
В салоне наступила неловкая тишина. Было непонятно, как дальше общаться. Ведь они всего лишь друзья, бывшие одноклассники, ничего больше. И она не хочет заплывать за буйки комфортного общения, за которым слишком опасное море, однажды чуть не погубившее ее. 
Привычная стройность мыслей неожиданно нарушила порядок, и в голове возник рой совершено ненужных и напрасных мыслей, которые беспокоили своей неуместностью.
-Я просто хотела прояснить, - прервала молчание Алма. – Мы все-таки бывшие одноклассники. И общаемся, как друзья. Давай и дальше будем также общаться. Ты не против?
- Как скажешь, - обиженно насупился Арман. – Как скажешь. 
А такси тем временем заехало в переулок и остановилось, не зная куда ехать.
- Куда дальше, командир, - сделав ударение на последнем слове, едко спросил водитель. 
- Чуть дальше, Курмангалиева 32 , - показал Арман на светящееся огнями трехэтажное здание, возле которого было много машин и людей.
- Это и есть «Ала Спейс», - горделиво сказал Арман, показывая на ярко светящиеся окна, из которых доносилась музыка. – Новое место, где собираются настоящие алматинцы.
- И здесь проходят спектакли? – удивленно глядела Алма на нарядных людей, спешащих к зданию.
 - И не только концерты, но и вся культурная жизнь. Сегодня мы будем смотреть спектакль, кстати, связанный с тобой, - хитро улыбнулся Арман, открывая ей дверь.
….
Поднявшись на третий этаж, они оказались в зале, где вместо стульев, были расставлены скамейки. На импровизированной сцене стояла ударная установка с барабанами и металлическими тарелками. По бокам от нее – стойки для микрофонов. Сама сцена была отгорожена от зала стегаными одеялами-корпешками, разложенными вокруг.
Алма недоуменно озиралась, это место совершенно не было похоже на театр, и она не понимала, как здесь можно устраивать спектакль. Сцена была маленькой, не было занавеса, и вообще отсутствовали хотя бы условные атрибуты классического театра, воплощением которого для нее был часто посещаемый в детстве  ГАТОБ .
Но здесь был совершенно другой формат, где все было условно. Условная сцена, нестандартный зал и люди в неформальных нарядах. В своем бежевом, плотно облегающем стройное тело платье Алма выглядела элегантно, но несколько чуждо для этого casual  пространства.
- Может, выпьем что-нибудь? – спросил Арман, показывая на барную стойку в глубине зала. – Или перекусим?
- Недопустимо есть на спектакле, - отказалась Алма. И строго добавила:  Это, в конце концов – не культурно.
- У-у-у, - весело присвистнул он. – Как все запущенно.
Внезапно свет погас, и к микрофону вышел мужчина. Он прокашлялся, неторопливо подкрутил микрофон, и, выждав паузу, заговорил хриплым баритоном:
- Друзья, добро пожаловать в наше пространство, которое объединяет не только алматинцев по рождению, но и по духу. И сегодня мы хотим представить вашему вниманию необычную постановку. Эта пьеса написана любителями, и играют в ней непрофессиональные актеры. Поэтому прошу не судить строго. Ведь самое главное для нас – это не профессиональное совершенство, а сила искусства, которое объединяет людей различных профессий. Впрочем, я не буду много говорить, увидите сами. Итак, встречайте: пьеса «Алма»!
- Этот тот самый Ерлан Стамбеков, автор песни «Центр Алматы», - прошептал ей на ухо Арман. 
 
Глава 35. Алматакль
Заиграла грустная, красивая мелодия, напоминающая саундтрек к фильму .
В центре сцены появился седой, лохматый старик с длинной свисающей бородой. Он стал окапывать деревце в центре.
Сзади него включился экран, на котором фоном показывают новостные сюжеты о том, что яблоко признали экстремистским плодом. Старик, не обращая внимания, продолжает окапывать деревце.
Дальше на экране показывают яблони, которые массово срубают люди. По улицам ходят толпы людей, объединившись в марши и демонстрации. Они что-то скандируют, держа перед собой транспаранты. Фоном звучит голос диктора:
- Яблоки окончательно дискредитировали себя. Из-за них первых людей изгнали из рая. Яблоки стали символом того, что человек стал брать, а не отдавать.  Люди стали алчными и жадными, и причиной этому эксперты считают яблоки.
На экране показывают людей с топорами, вырубающих деревья:
- Мы счастливы, что избавились от яблони. Это причина всех наших бед. 
На лозунгах позади них написано: «Яблоку не быть!»
Журналист берет интервью:
-То есть мы изменимся, как только исчезнут яблоки?
Активист «АнтиЭппл»:
-Да! Мы ведь несем на себе вину из-за потерянного рая. А кто виноват? Виновато в этом яблоко. И как только оно исчезнет, мы восстановим рай.
- Пусть исчезнут яблоки, – скандируют сзади него активисты. 
А старик на сцене, временами вытирая пот, продолжает свое дело.
На экране появляется студия, и в студии сидят несколько человек. Ведущий задает вопрос одному из них:
- Скажите, профессор Алматар,  вы признанный эксперт по яблочному бунту.  Почему вдруг яблоки стали врагами?
- Это долгая история, - покряхтев для виду, отвечает эксперт. – Яблоки часто приводили к войнам. Вспомним, историю Троянской войны, которая произошла из-за пресловутого яблока раздора. А если анализировать мифологию всех народов, то яблоко везде присутствует в той или иной ипостаси. 
- Коллега, давайте не будем уходить в мифологию, - сердито прервал его другой эксперт, недовольный тем, что Алматара спросили первым. – Движение «АнтиЭппл» хоть и базируется на библейском мифе, но современная трактовка достаточно прагматична. Яблок стало так много, что фермеры стали терпеть убытки. Упал спрос, пошла безработица. И безработные стали устраивать голодные бунты.
- Чушь! – возмутился профессор, и они вступили в громкую перепалку.
Ведущий:  Коллеги, пожалуйста, не будем спорить. У нас прямой эфир. Так в мире уже не осталось больше яблок?
Профессор: Где-то подножия гор, в городе с яблочным названием осталось одно дерево, которое охраняет упрямый старик. Он борется за него, но его силы на исходе. Думаю, скоро мы увидим полное уничтожение яблонь.
Экран гаснет, и тишину разрывают рев бульдозера, стук молотка и жужжанье пилы. Шум нарастает, и на сцене появляются строители. Они танцуют под  ритм строительного шума, превратившегося в некий техно- бит, и угрожают срубить яблоню старика. Но старик не дает, и, схватив лопату, яростно отбивается от них. Откуда-то выбегает старуха, и становится между ними, заслоняя старика:
- Не трогайте Ала.
Строители  отступают, и,  посовещавшись, покидают сцену, угрожая вернуться позже.
А старуха, обняв старика, плачет:
- Зачем тебе эта яблоня, Ал?  Они все равно ее срубят, - рыдает старуха.
- Ты помнишь, как много деревьев мы вырастили? – гладит ее по голове старик. – Тысячи. И что от этого осталось? Если им  мешают яблони, то пусть и меня срубят вместе с  ними.
На сцене появляется женщина на коньках и со скрипкой в руках. На голове колпак, на котором написано:  «Дорожная Фея».  Она играет печальную мелодию и плавно кружится вокруг старика и старухи.
- И где они сейчас? Их нет, Ал, - вопрошает старуха.
- Но осталась последняя. И это моя последняя надежда, - сокрушенно вздыхает  Ал. - Если ее не станет, не станет и меня. 
- Но весь мир против тебя, Ал.
-Зато ты со мной, Алма. И это самое важное, - обнимает ее старик. – Люди сошли с ума.  И разрушая сад на Земле, они разрушают его в своей душе.
- Но что нам делать, Ал?
- Я раздам эти яблоки, - решительно говорит старик. - Все то, что осталось.  Я не спасу дерево, но пусть плоды с этого дерева в последний раз накормят людей. Пусть это будет моя последняя песня, но я ее спою с честью. 
…
Старик пускается в путь. Его сопровождает Дорожная Фея, которая играет «Дитя луны» , аккомпанируя  на скрипке.
Экран показывает дорогу, которая проходит по горам, степям, полям и рекам. 
-И куда идти? Кому раздать? Разве в этом мире остались люди? Да они скорее убьют меня, нежели возьмут мое яблоко, - печалится старик.
- Ты должен отдать эти яблоки самым лучшим людям, - говорит Дорожная Фея.
- Как я их найду? – спрашивает Ал
-Я покажу, - говорит фея. – Это будут лучшие из лучших, достойные твоих яблок. Пусть они вкусят сладость плодов.
На экране выходит надпись. 

Тщеславие
В  центре комнаты сидит высокая, надменная женщина, одетая в некое подобие кителя со смартфоном в руках. Она постоянно смотрится в зеркало, временами снимает себя на смартфон.  На экране мелькает лента фейсбука, пищат лайки и сердечки, пестрят комментарии 
Она надменно улыбается и временами любуется собой на камере смартфона.
Появляется Ал. Она высокомерно оглядывает его.
- Что тебе нужно, старик?
-Я хотел угостить тебя яблоком, – теряется Ал. 
- Чем? – недоуменно смотрит своими грозными глазами женщина.
- Мне сказали -э-э…,– замялся старик. – В общем, я решил отдать яблоко первой встречной. Вдруг ты проголодалась?
- Первой встречной? – возмущенно вскакивает она. – Да как ты посмел меня так назвать? Да у меня сотни тысяч подписчиков в Фейсбуке и миллионы в Инстаграме. И это, заметь, без накрутки. 
- Простите, - невразумительно бормочет Ал, не понимая, о чем она говорит.
- Да, старик, - победоносно смотрит она на него. – Я думала, что ты мой очередной подписчик. А ты, оказывается, несведущий хам.
Ал виновато молчит.
- С другой стороны я так устала от этих подписчиков, – томно вздыхает красотка. - Они меня утомили своим вниманием. 
- Так почему ты не уйдешь от них?
- Ты ничего не понимаешь, старик, - отмахивается она. - Ты зачем вообще пришел?
- Я же говорю,…яблоко принес.
Дама злорадно хохочет.
- Зачем мне яблоко, старик?
- Потому что хочу стать твоим поклонником. И принес свою дань, как поклонник. Я восхищен твоей красотой, - почтительно склоняется он. 
- Ты умеешь льстить, – смягчается она. – Хорошо, поставь яблоко на стул и ступай. Мне некогда. Нужно снять селфи, иначе подписчики заждались.
И опять погружается в свой смартфон.
Старик оставляет яблоко на стуле и, сгорбившись, покидает комнату.

Чревоугодие
В импровизированном ресторане сидит полный мужчина ест, причмокивая. Перед ним большое количество блюд. Он напевает себе под нос, быстро уплетая пищу.
Вдруг перед ним появляется Ал.
Толстяк морщится, у него портится настроение, он беспокойно ерзает и недовольно бурчит:
- Я сегодня не подаю, старик. И еды у меня не так много.
- Не так много? – удивляется Ал. – Но твой стол ломится от обилия еды. 
- Да это разве много? – возмущенно надувает щеки толстяк. – Это всего лишь перекус. На один зубок. На тебя не хватит. – Закрывает блюда руками.
- Мне не нужна твоя еда, - усмехается Ал. – Я решил украсить твою трапезу вкусным плодом. Принес тебе подарок.
- О-о-о, подарки я люблю!– оживляется толстяк. – Он дополнит мой стол. Это яблоки? Они не опасны? Ведь их же запретили?
- Не менее опаснее того, что ты ешь, батыр, - уверяет Ал. – Возьми. Пусть твой стол станет еще полней.
- Благодарю, старик. Мне всегда нравились люди, которые дают, а не берут. А я тебя угощу, знаешь чем? – он осматривает свой стол…- Вот этим, - и протягивает ему маленький кусочек хлеба. -Извини, не приглашаю за стол. Сам видишь, не хватит нам.
- Я не голоден. Не буду мешать твоей трапезе, батыр. Прощай.
И отправляется в путь под музыку, сопровождаемый Дорожной Феей.
Гнев
Мужчина в форме полковника отжимается, боксирует, что-то победно рычит. Временами он насуплен и грозен, а порой оживленно хохочет чему-то своему. Иногда подходит к стене и бьет несколько раз по ней. 
Ему звонят, он поднимает трубку и разражается руганью. Рядом бегает женщина, подобострастно помогая ему. Невдалеке играет маленький мальчик. Мужчина отчитывает жену и сына и сердито выглядывает в окно, успевая орать на соседей. И в гневе не замечает Ала.
- Я принес  тебе яблоко, - испуганно начинает  Ал.
- Ты кто такой? - враждебно спрашивает полковник.
- Я никто, просто прохожий. 
- Никто, который мне принес яблоко? – берет в руки  яблоко. – Ты террорист? – вдруг взрывается он.
- Нет! Нет!- испуганно пятится Ал. – Я садовник.
-Ты решил взорвать меня? – продолжает кричать полковник. – Ты принес мне запрещенный фрукт.  Согласно директиве номер 14937, этот плод подлежит уничтожению. Как и тот, кто принес его. – выхватывает пистолет и целится в Ала.
- Папа, я хочу яблоко, - жалобно просит сын.
- Молчать! – в ярости кричит полковник. – Стоять! – пытается он взять на мушку старика, но тот резко бросается прочь.

Блуд
Две девушки весело болтают, сидя на диване. Они хохочут при появлении старика:
- Смотри, какой экземпляр пришел. Старичок, ты все еще можешь или просто мечтаешь?
Ал молчит, не решаясь вытащить яблоко.
- Подруга, ну почему ты смущаешь нашего кавалера? Мы же не ограничиваем по возрасту наших клиентов. Это дискриминация, - приветливо машет Алу. - Проходи, старик. Как тебя зовут?
Ал вытаскивает из сумы плод и нерешительно передает одной из них.
 – Вот, принес вам яблоко.
- Ой, как мило, - хохочут они. – Давно мы не видели яблок. 
- Слушай, а кому ты даешь? – спрашивает другая. - Мне или ей? Яблоко ведь одно.
-Как бы война не началась из-за этого, подруга. Яблоко слишком часто становилось причиной раздора.
-Я разделю его поровну между вами, - говорит Ал и делит плод пополам.
- Спасибо, милый старик, - улыбаются они и откусывают от своих половинок.
- Я пошел, - уходит Ал.
- Ты разве не хочешь, чтобы мы отблагодарили тебя? - эротично качают они бедрами и обнажают ноги.
- Я не за этим пришел, - брезгливо отворачивается Ал и, закинув сумку на плечо, идет дальше.

Уныние
На софе лежит, раскинув ноги, длинноногая красивая женщина. Она томна, печальна и ленива.
Ал недоуменно оглядывается на Дорожную Фею и спрашивает:
- Разве это лучшие люди земли? Ты не ошибаешься?
- Лучшие, - заверяет фея. – Потому что они живут.
- А другие? 
- Другие существуют, чтобы уничтожить яблони.
- Надеюсь, ты права, - и, повернувшись к женщине, говорит: 
-Я принес тебе яблоко, красавица.
- Ах, - не поднимая головы, вяло машет  рукой женщина. – Положи на стол. Я попозже возьму. Или не возьму. Я не знаю.
Ал кладет яблоко на стол  и восклицает:
- Я понял, ты должна воплощать лень и уныние?
- Не знаю, старик, - и слегка поворачивает голову к нему. – Вообще ничего не хочу воплощать. Я хочу просто лежать. И ты полежи, старик, зачем тратить силы на суету, когда можно просто лежать? Побереги силы, их у тебя не так много.
- Мне нужно идти, красавица. Не до лени мне. Мне нужно отдать последние яблоки. Их больше не будет.
- Ну и пусть не будет, - лениво зевает женщина. – Разве это важно? И зачем люди так суетятся, ведь все не имеет смысла. И даже твои яблоки.
- Нет, мои яблоки имеют смысл. Они как мои дети. 
- Ну,= тогда прощай, старик. Кто хочет идти – идет. А кто хочет лежать... Ах, – равнодушно зевает женщина и засыпает.
Недоуменно оглядываясь на нее, Ал уходит.

Алчность 
Женщина в очках считает деньги, включает компьютер, где на экране мелькают графики различных индексов. Временами, говорит по телефону.
Увидев Ала,  бурчит:
- Нет времени для тебя, попрошайка, проходи мимо. 
- Я просто хотел кое-что дать тебе, - неуверенно начинает старик
- Что-то дать? – резко вскидывает голову. – Что именно?
- Вот это, - протягивает яблоко Ал.
- Яблоко? – удивленно берет в руку плод. -  Какова его ценность? Если они запрещены, то возможно его цена на рынке баснословная. Но и риск высок, так как они запрещены, - размышляет про себя.
- Оно бесценно.
- Все имеет цену, старик. Но зачем ты мне даришь? Ты хочешь что-то за этот товар? 
- Мне от тебя ничего не нужно.
- Разве так бывает?
- Бывает. В жизни на самом деле нет цены. Цену придумали люди, - и оставляет ее в растерянности. 

Зависть 
Женщина угрюмо смотрит в окно. Потом на экран телефона. Недовольно морщится. Лицо выражает беспричинную злость, губа прикушена.
Увидев старика, вскакивает:
- Наконец-то ты пришел, старик? 
- Ты ждала меня? - удивляется Ал. 
- Да!  Уже весь мир знает,  что ты раздаешь  яблоки. Но всем, кроме меня.
- Так вот он я. И вот твое яблоко, - протягивает он яблоко.
- Но почему ты меня оставил последней?  Разве я хуже других?  Видимо, я не так красива  или  не умна.  А может, я незнатна  и небогата?  Но я ведь не виновата в том, что хуже. Им повезло больше, чем мне.
- Нет... Ты не хуже.  Я не сравнивать пришел, а отдать яблоко.
Женщина берет яблоко и недовольно говорит:
 -У меня оно не такое большое, как у других. Да ведь червивое оно, - пристально рассматривает яблоко.-Ты дал мне самое гнилое яблоко, старик!  Потому что я недостойна?
- Если честно, вы все недостойны, - мрачно разглядывая ее, со злостью говорит Ал. –Как были недостойны в начале времен, так недостойны и сейчас. Я бы вас вообще не впускал в рай.
 - Особенно меня? – всхлипывает женщина. – Потому что мне всегда не везет?
- Вам всем не везет, - зло бросает Ал. – Всем людям.
- Уходи, старик, - рыдает она.- Уходи, ты пришел, чтобы обидеть меня.  Даже яблоко мне досталось хуже, чем у других. Так всегда со мной, - продолжает причитать она.
Досадливо махнув рукой, Ал уходит. 
….
Играет печальная музыка. Ал печально бредет по дороге. Он устал. Растерян. 
- Это самые худшие люди мира. Фея, ты меня обманула. Все было бесполезно, - стонет он.
Но Феи нигде нет, и он попадает в туннель, откуда не может найти выход. С каждым шагом его покидают силы. Он пытается найти воду, людей, хоть какой-то свет. Но вокруг сплошная темнота и бесконечный лабиринт. И в бессилии, он падает на колени.
- Ал, - зовет его женский голос. 
- Кто это? – встрепенулся Ал.
- Это я, Ал. Я! – кричит голос.
- Алма? – вскакивает он. – Алма-а-а!- бежит он на голос.  И перед ним появляется его жена. Но она ли это? Вместо старухи перед ним предстает красивая  молодая женщина. От нее идет свет, который уничтожает туннель, темноту и мрачные мысли Ала. И они оказываются на солнечной поляне, полной цветов.
- Мой милый Ал, - улыбается она. – Иди ко мне.
Он бросается к ней, и они обнимаются. Звучит  музыка. И Ал с Алмой медленно кружатся под музыку.
К ним присоединяется полковник, веселые девушки, ростовщица и другие, получившие яблоки люди. И каждый из них держит в руках по саженцу яблони, которые они начинают высаживать по всей поляне. Ал оглядывается и видит, что поляна на глазах превращается в огромный, цветущий сад. 
- Что это? - удивленно восклицает он.
- Это твой сад, - неожиданно появляется фея, – который ты не предал, который ты не бросил.
- Но я отступил, собрав с них последний урожай. Разве это не предательство?
- Отступление – это не предательство, Ал, - кладет ему руку на плечо полковник. – Отступление – это иногда путь в победе.
- Но разве яблоки не запретили? – ошеломленно смотрит Ал на яблони.
- Из тех яблок, что ты раздал, семена разлетелись по миру, - стал объяснять толстяк. – И  во всем мире опять стали расти яблони. Их уничтожали, срубали, но они все равно росли. Они были сильнее любой силы. Семь сильных яблонь, из которых родилось 700 плодов. И из каждого зернышка произошло еще 700. Так яблони покрыли всю Землю. 
-А как же рай?
- Рай в том, что люди стали возрождать сады. Ведь сады – это предвестник рая, - говорит Алма.
- Рай – это сад?
 – Нет вины яблока в том, что люди оказались на земле. Это вина людей, но не плода. Люди предали слово, а не дерево. Но мы можем искупить вину и сделать так, чтобы Земля превратилась в цветущий сад. И каждый, кто посадит дерево, вложит в это свою душу. Потому что счастье заключается в том, чтобы выращивать счастье и раздавать, словно плоды яблони. 
Она протягивает ему яблоко:
- Возьми свое яблоко,  Ал .
Ал берет в руки яблоко и вкушает его. И становится таким же молодым, как и его супруга.
- Это самое вкусное яблоко, что я ел, - жадно откусывает он кусок за куском.
Играет ритмичная мелодия, и все актеры начинают танцевать. Раздаются сначала жидкие, а затем бурные аплодисменты зрителей.
- Браво!– восхищенно кричат зрители.
- Брависсимо! – исступленно вторит им Арман, порывисто вскочив с места. Алма недоуменно оглядывается на восторженных зрителей. Она не понимает ни невнятную постановку, ни плохую игру актеров.  Но тоже решает присоединиться к всеобщим овациям, слегка похлопывая в ладоши.
….
После спектакля Алма сразу же заторопилась домой. 
Они безмолвно ехали на такси, молча разглядывая из окна город. Загадочная луна чуть подсвечивала редкие облака, освещая вершины гор. Высокие шпили домов упирались в небо, притеняя разрозненные пятиэтажки. Ночь вступала в город, охлаждая улицы после дневного зноя.
Они также молча вышли из такси и неторопливо шли к дому, возле которого в темноте деревьев страстно целовалась молодая пара на лавочке. 
- Тебе понравилась постановка? – нарушил молчание Арман.
- Признаюсь, не очень, - не стала лгать она. – Я ведь привыкла к классике.  А это, скорей всего, современный театр, так сказать неомодерн.
-Да нет, это просто любительская постановка. Так сказать, домашний театр для своих. -усмехнулся Арман. –Хотя ты по-своему права.  В наше время сильно эксплуатируют термин «современное искусство», впихивая туда всякий бред. А ведь искусство, независимо от того современное оно или прошлое, должно показывать гармонию этого мира, а не человеческие конвульсии. По мне так искусство должно возвышать, а не принижать человека. Может, я старомоден, но так понимаю значение искусства. 
- И тебе понравился этот спектакль?
- Конечно, понравился. Ведь он поднимает извечные и важные темы. Затрагивает тонкие струны души. И… - вдруг остановился он, словно что-то вспомнив.
Остановилась и Алма, вопросительно посмотрев на него.
Он осторожно  наклонился к ней. Его горячечное дыхание участилось, и ласково провел ладонью по ее щеке:
- И я понял, что тот поцелуй в такси был неслучайным. 
Алма замерла от охватившего ее волнения.
- Мы ведь многого не договорили тогда. Я хотел сказать,- задрожал его голос. – Что хочу быть твоим Алом. Хочу быть тем, кто возьмет тебя и поведет по дороге к нашему саду.
 - Тихо, - прижала она к его губам пальчик. – Тихо! Мы закончим на этом наш вечер.  Наш прекрасный и дружеский вечер.
И приподнявшись на цыпочках, чмокнула его в щеку.
- Ты подарил мне сегодня столько приятных и теплых эмоций, что я безмерно благодарна тебе. Прощай, Арман, - попрощалась она, и быстро пошла к дому, разрезая тишину звуком своих каблуков.
-Но я  больше не хочу бежать от своего счастья, - бросил ей в спину Арман. – Я хочу   бороться за право быть счастливым.
- Не нужно ни за что бороться. Борьба не имеет смысла, в этой жизни все намного проще и мудрей, - отозвалась Алма, продолжая быстро идти, словно пыталась убежать от него. - Однажды отступив от реки, не нужно в нее лезть снова. Отступление - не победа и не поражение. Отступление, - на миг остановилась она и вдохнула ночной воздух полной грудью. И шумно выдохнув, чувственно воскликнула. – Отступление - это тоже путь и судьба.
- Нет! – яростно вскрикнул Арман, напугав целующуюся парочку. – За отступлением следует наступление. И в одну реку можно войти и дважды, и трижды, пока не научишься плыть по ней.
-Арман! – обернулась к нему Алма, с трудом преодолевая желание остаться. Но второй раз она не хочет ошибиться, и усилием воли разорвала тонкую нить, незримо установившуюся между ними. А может быть, она всегда была между ними. – Я всегда мечтала иметь такого друга, как ты. 
С тяжелым сердцем она подошла к тяжелой двери своего дома, и нехотя открыв тяжелую железную дверь, с сожалением сказала: - Прощай, Арман! Назад пути нет!
….
Арман долго стоял, молча уставившись на закрытую за ней дверь. Внутри теплилась надежда, что дверь внезапно отворится и из нее выпорхнет Алма, чтобы броситься к нему. И он расскажет ей все то, что так долго томилось и вскипало в нем. Чтобы наконец рассеялось то недосказанное и не до конца совершенное, что должно было вылиться в некую нить, которая снова свяжет их.
…Но дверь глухо молчала в темноте.
Он грустно вздохнул, и нехотя пошел в сторону мигающего фонаря, за которым начиналась набережная, место его позора и изгнания из города. А молодая пара на лавочке, испуганно провожала его взглядом. 
 
Глава 36. Гадалка Жанна
- Ола! Ол! Суф! Суф! – в исступлении запричитала женщина в платке, кружась с медной дымящейся  чашей вокруг  Жана. – Суф! Суф! Тьфу на страх! – плюнула она в воздух, задев слюной сидевшего на стуле мужчину.
Жан брезгливо вытер лицо и не мог поверить, что он, казалось бы, современный человек, не верящий никому и ничему, терпел эти средневековые ритуалы над собой.  Гадалка оплевывала, опаивала, окуривала, временами выкрикивая и нашептывая непонятную бессмыслицу.
Она кружилась в странном танце вокруг него, бесцеремонно тыча чашей прямо под нос, что Жан натужно закашлялся от удушающегося дыма горелой травы, инстинктивно прикрыв голову.
- О-о! А-а-а! Шув! - утробно загудела она незнакомым голосом, закатив в экстазе глаза, словно в нее вселился неведомый дух. - Убери напасть. Туруыс!  Забери не благость, а дай добро. Жаирвкат, проснись, сила благополучия! И пусть будет  путь мысли светлой!
Жана передернуло от ее устрашающего вида. Когда же кончится этот бред, грустно  подумал он. Но гадалка и не думала прекращать и, выхватив книгу, подняла ее над головой и воскликнула:
- О книга гаданий «Ирк бытык» прочитай мои сны словами!
И снова закружилась в магическом танце, выписывая дымом причудливые фигуры в воздухе.  Жан опять закашлялся.
- У-у-у-у-у! – вдруг завизжала она, заставив вздрогнуть Жана.
Уронивши в озеро
зеркальце своё,
утром плачет женщина,
вечером рыдает…
Знайте: это плохо,
плохо и печально.
Я — храбрый тигр, стою, зевая,
потягиваясь, в камышах.
Чуть видно голову, а тело
всё для прыжка напряжено…
И знайте: это — хорошо .
Выпалив в исступлении стих, женщина шумно  вздохнула и, закрыв глаза, замолкла.  Ее дыхание, сначала глубокое и частое, стало почти неслышным. Она безжизненно замерла, держа книгу и чашу в руках, словно неживая скульптура. А дым, тоже успокоившись,  ровной струйкой улетал в окно. Из окна подул свежий, очищающий воздух. Жан с тоской посмотрел в окно, словно тоже хотел улететь вслед за дымом, чтобы не видеть всего этого мракобесия. Но не хотел оскорблять женщину и решил дождаться до конца.
Наконец женщина медленно разомкнула веки. Взглянув на него бесноватым взглядом зеленоватых глаз, она таинственно зашептала:
- У тебя враг. Но враг невидимый. Он словно тайный наставник, ведет тебя по опасному пути. И еще я вижу облако, где друг не всегда друг. А враг – всего лишь ты. Но мы зажжем огонь, чтобы в этом тумане ты выбрал чистый свет. Ибо победа лежит в ясном небе, но не в ночи.
Появилась тревожность. Стало неуютно. Еще сильнее захотелось уйти. 
- Ты видишь имя врага? – отрывисто спросил Жан.
- Попробую кинуть  «кумалак» , - поставила она книгу и чашу на стол, и, взяв в руки маленькие камешки, высыпала на стол перед Жаном. Их было 41.
- Ох, тяжело тебе на душе, мой батыр. О, я вижу, как камни пляшут. Они хотят лечь, но ты не даешь своими мыслями. Как много шептунов вокруг тебя. Как полон твой воздух зависти человеческой и злобы мирской, - поцокала она языком. – Рядом с богатством всегда холодный взгляд. Они желают добра, но лицемерием полны их сердца.
- Кто они? – встревоженно спросил Жан.
- Да кто угодно, мой батыр. Врагом можешь быть ты сам. Ведь ты человек, отмеченный Великим Знаком, и полный благодати изобилия. Я вижу седьмой камень благополучия, он у тебя сильный. Ты никогда не нуждался в деньгах. Но двенадцатый камень счастья жадный, не дает тебе удовольствия от благополучия. Ты не умеешь радоваться своим мыслям. Ты не умеешь радоваться благополучию.
 - Но, почему? – запальчиво воскликнул он. – Я люблю свое благополучие. Я ведь к нему шел всю жизнь.
-Эх, лукавишь, мой султан, - усмехнулась она. – Лукавишь самому себе. Не можешь себе простить свои ошибки. А в древней степи длинную память считали ненужным камнем, который мешает идти. Прости же себя, наконец, батыр. 
- Да я вообще не виню себя ни в чем, - недоверчиво ухмыльнулся Жан. – Я доволен жизнью, о чем ты говоришь?
Жанна бросила на него сердитый взгляд, и недовольно собрав камни, демонстративно положила в шкаф.
Жан насмешливо усмехнулся, наблюдая за ней. И почему он решил, что она ему поможет?  И как? Ведь Жан никогда не верил в этот самый оккультизм, называя его «непонятной мутью». Но в их среду деловых людей стали проникать такие слова, как аффирмация, карма, нумерология. Новые термины сначала появились в лексиконе жен, но потом и сами мужья стали все чаще искать нестандартные решения накопившихся проблем. И,чаще всего это были психологические проблемы и накопленный стресс от бытия «бизнесмена». Как выразился архитектор Даут, это стресс от «экзистенциализма постсоветского дикого капитализма».  Просто так и не выговоришь.
Ненавидимые с одной стороны простыми людьми, с другой – третируемые властью, бизнесмены никак не могли избавиться от навязанного образа паразитов, своровавших народное богатство. А ведь нет никакого народного богатства. Все должно быть частным, и у любой вещи должен быть хозяин. И вообще, почему он должен стесняться того, что он богат? Ведь даже Соломон был богат, но в то же время очень почитаем своим народом.  Но, в этой стране сложно быть богатым. Невозможно быть уверенным в завтрашнем дне.
Друзья Жана все чаще переезжали за границу. А другие посещали экзотические тренинги на тропических островах. Их читали такие же странные, как и сами тренинги, тренера. И чем они отличались от гадалки Жанны: такие же бесноватые и блаженные, несущие разную околесицу с умным видом. Впрочем, нести вздор с умным видом – это сегодня уже не искусство, а бизнес. Новое время диктует новые формы денег. И богачи готовы идти хоть куда, лишь бы снять стресс.
…
Жан задумчиво постукивал пальцами по коленке.
- Над чем ты думаешь, батыр? – участливо спросила Жанна, немного успокоившись.
- Над новым проектом, - отозвался задумчиво Жан. - Называется «Книга».
- Книга, - повторила она, пробуя слово на вкус. – Мне ничего не говорит название. Словно его нет. 
- Его и нет! – пояснил Жан. – Его пока нет. Но скоро будет. 
- Пустое, какое-то, слово. Книга, - причмокнула она, задумчиво пошевелив губами. – Название или есть, или его нет.
- Может, его по-другому назвать? – обеспокоенно спросил он. – Может быть, название звучит не очень красиво?
- Я не разбираюсь в красоте слова. Я читаю энергию слова. А в этом названии нет букв, поэтому слово пустое. Оно мне ничего не говорит. 
- Тогда я сменю название
- Зачем? Названиеэто как рожденный ребенок. Оно будет набирать вес, держать голову, узнавать людей. Вот тогда оно станет полным. А ты еще не родил ребенка. Поэтому, имя пока ничего не значит без самого ребенка.
Жан нервно дернулся и расстегнул ворот рубашки. В комнате было душно. Жанна испытующе разглядывала его, пытаясь разгадать причину, по которой он пришел.
- И все же, что тебя волнует, Жан?
- Я же тебя сказал, - постепенно вскипая, огрызнулся Жан. Окружающая обстановка стала на него давить, вместе с хозяйкой. – Мы будем проводить слушания, куда придет куча народу. Много противников этого проекта, и ему могут помешать. И мне нужно выиграть эти слушания. Ты поможешь мне в этом?
- Ты же лев, дорогой. Ты выигрываешь все, что тебе нужно, - усмехнулась Жанна. - Эти слушания ты выиграешь, как и любой бой, в который вступишь. Не бойся слушаний, иди смело. Но помни: не все победы являются победой в истине.  Только мальчик может жить победами, взрослый муж радуется и проигрышам. Когда где-то выигрывают, то где-то и проигрывают.
Жан недоуменно посмотрел на нее, пытаясь понять ее слова. И выжидающе уставился на гадалку, ожидая дополнительных пояснений. Но она равнодушно закрыла глаза и стала бормотать себе под нос какое-то заклинание, забыв о собеседнике. 
Во дворе завыла сигнализация его автомобиля, и у Жана запиликало на пульте. 
- Так значит, я выиграю слушания? – нарушил затянувшуюся паузу, Жан.
- А? – очнулась она, удивленно взглянув на Жана, словно только увидела его. – Прости, я отвлеклась. Иногда идут слова, которые я должна срочно прочитать. Иначе они потеряют силу. 
- Обо мне слова? – оживился Жан.
- Нет, не о тебе, - вздохнула Жанна.– Твои слова уже ушли. Я уже читаю другие главы. 
Она встала с кресла, всем видом показывая, что на сегодня сеанс окончен, и молча уставилась на него.
Жан тоже поднялся и недовольно направился к выходу, ругая себя за то, что согласился на эту бессмысленную авантюру.
- А деньги? – окликнула его гадалка.
Жан окончательно вскипел.
- Получишь ты свои деньги. Я бизнесмен, а не мошенник, - сердито огрызнулся он и с силой захлопнул дверь.
 
Глава 37. Утерянный город
После того вечера с Арманом Алма долго не могла прийти в себя. Она всеми силами пыталась забыть его, потушить эмоции и переживания, которые неожиданно вспыхнули в ней. В ее новой парадигме Понимания не должно быть чувств, разрушающих целостность. Доброе Понимание требовало отдачи и бесстрастности. Радость бытия – это труд, постоянная тренировка своего сознания ради навыка отсеивания напрасного. А Арман, словно «напрасное переживание», никак не вписывался в ее неторопливую, почти медитативную канву текущей жизни. Он, словно чужеродный вирус, вторгался в ее стерильную гармонию. И это сильно злило ее, лишая рассудительной мудрости, которая, казалось бы, пустила прочные ростки в ней.  Но Арман внезапно смутил ее, поколебав ее непоколебимую основу мудрого созерцания. Она вдруг потеряла покой, растерянно пытаясь вернуть былую гармонию
Алма решила исключить Армана из своей жизни, не отвечать на его сообщения, не поднимать его телефонные звонки. И родители с недоумением наблюдали, как недавно только расслабленная и умиротворенная дочь, вдруг стала нервной, раздраженной и перестала выходить из своей комнаты.
Но Арман был настойчив. И однажды в дверь позвонили.
- Кто там? – осторожно, подошла к двери Алма, пытаясь рассмотреть в глазок посетителя.
- Соседка, - отозвался женский голос, но как только Алма открыла дверь, перед ней неожиданно возник Арман с букетом цветов в руках. Все произошло настолько быстро, что Алма даже не успела опомниться, как уже держала в руках цветы, а стремительный Арман был уже внутри квартиры.
- Я не знаю, что сделал неправильно. Но хочу попросить прощения, - склонил он перед ней голову.
- Арман? – донесся удивленный голос мамы за спиной Алмы. – Проходи дорогой, что же ты стоишь у порога?
….
- Ты знаешь, это даже хорошо, - жизнерадостно воскликнул Арман, оглядываясь на недовольно следующую за ним Алму. - Хорошо, что вернисаж закончился. Зато теперь ты можешь посмотреть мои картины спокойно, и никто этому не будет мешать.
Алму злили настырность, и какая-то неромантичная, обывательская настойчивость Армана, который в своих желаниях был категоричен и безапелляционен. Вломиться к ней домой, подговорив соседку - для него это было запросто. Остаться у нее дома и целый вечер пить чай с родителями – это тоже в его стиле. Он не любил отказов, и добивался своего любыми способами. Но чем больше он пытался вторгнуться в пространство Алмы, тем больше у нее вызывал отторжение. Отторжение своей бесноватой, почти маниакальной одержимостью привлечь к себе внимание и упрямым эгоизмом в преследовании своих целей. Арману не нужна любовь, ему нужна цель. И в этом он испытывал спортивный азарт.
- Прости, что потревожил тебя, - извинялся он,  временами оглядываясь на хмурую спутницу Обиженно надутая и безмолвно возмущенная, Алма продолжала сердито молчать, медленно бредя по набережной Ергали , вдоль их старой реки.
- Скажи, чем я тебя обидел? Почему ты злишься на меня? – виновато спросил Арман, открывая дверь галереи. Алма хотела разразиться тирадой о том, что так не делается. Что он слишком грубо вторгается в ее жизнь. Что нельзя лезть к человеку, наполненному «блаженного понимания», которого ему не понять. И что она теперь потеряла свою цельность и не знает, как вернуть это самое доброе понимание. И она будет злиться, возмущаться, негодовать.
Но, взглянув на его удрученный вид, она неожиданно оттаяло. Алме вдруг стало жалко его. Ведь вина Армана лишь в том, что он хочет развлечь ее. И он совершенно не понимает, что он делает не так?
.- Ты не виноват, Арман, - вздохнула она, укоряя себя в жесткости. – Я просто испугалась. Во мне появился страх неопределенности, словно я потеряла основу под ногами и судорожно болтаюсь над пропастью.
- Этот страх как-то связан со мной? – взволнованно - надрывно спросил он.
- Нет, конечно, нет, - неуверенно замотала головой она. – Страхи рождаются сами по себе, и не имеют никакой логики. Это знакомый мне, блуждающий страх. Скоро он пройдет, не обращай внимания.
Арман нежно взял ее руки в свои, заставив Алму внутренне сжаться. Каждый раз, когда он прикасался, она испытывала сложную смесь ощущений из страха, трепета, тепла и радости, которая отдавалась мелкой дрожью по всему телу. Возможно, именно эта странная дрожь и есть причина «блуждающего страха», мешающего принять Армана, как давно забытый, но вновь появившийся факт ее жизни?
- Может быть, ты до сих пор меня не простила? – спросил он, пытливо глядя в ее глаза. – Может быть, та ночь никак не уходит из твоей памяти?
- Нет, Арман, нет, - замешкалась она, с усилием пытаясь не согласиться с ним. Но, может быть, он прав, и она не может простить ему крушения своей юной и хрупкой мечты? Мечты, которую растоптал еще и злой Жабай. Мечты, без которой вся жизнь потеряла краски.
Не зная, что ответить, Алма стояла в замешательстве, пытаясь справиться с усиливающейся дрожью, жаркими толчками пульсирующей по всему телу. 
- Да не бери в голову, - вдруг улыбнулся Арман и дружески обнял ее. – Я же в первую очередь твой одноклассник. И даже не претендую на любовь. Да я тебя боюсь любить, ты же сверхразум, который недоступен нам, простым людям! –  пошутил он. 
- Но я не хотела тебя обидеть, - смущенно топталась на месте Алма, не решаясь войти в галерею. - Я всего лишь хотела понять рамки.
- Рамки у меня лишь в картинах, - усмехнулся он и, взяв ее за руку, прошел с ней  внутрь. – Мы сегодня просто смотрим картины и ничего более. Входи же!
…
Алма не разбиралась в живописи. Ее знания остались на уровне школьных картинок в конце учебника. Иногда она с интересом разглядывала картины на Арбате. Но даже для ее неискушенного вкуса, те картины казались однотипными, словно специально созданными для стен невзыскательных алматинцев: на всех полотнах наспех были нарисованы однотипные лошади, горы, река и иногда степь.
Но картины Армана были другими. В них чувствовались авторский стиль, манера рисунка и материал.
- Кстати, а зачем звучит музыка? – прислушалась она к мелодии.
- В любом творении художника должна присутствовать скрытая мелодия. Иногда она бывает бравурной, размашистой и оглушающе динамичной. Но я люблю тихие ноты, незаметную музыкальную вязь, добавляющую нежной тональности в полотно. Ведь мелодия присутствует во всем, что нас окружает: в улицах, здании, и даже в твоем солнечном платье, которое мне напоминает, почему-то, песню «Саулемай» .
- В смысле, оно такое же старое? – обиженно спросила Алма.
- Нет! Нет! Твое платье такое же солнечное, весеннее и радостное, как и сама песня. 
Удивительно, что временами грубый и бесцеремонный в своих действиях Арман, рисовал тонко и изящно. 
- Каждая картина – это диалог. Она рассказывает тебе о себе. И услышав ее речь, ты впитываешь ноты и слова, присутствующие в ней, - размеренно говорил Арман, и было что-то неосязаемо грустное в его словах.
 Она задумчиво стояла возле каждой картины, зачарованно разглядывая открывающееся перед ней пространство, которое уносило ее куда-то в «межмировую» сферу, где словно искажаются восприятие и мысль. Алма не пыталась анализировать и угадать замысел автора, а просто любовалась плавными линиями, за которыми появлялись те самые слова и ноты, написанные автором. И может, она не до конца понимала суть, ведь пресловутая  «ошибка автора»  дает право на то, чтобы Алма воспринимала произведение в новой парадигме своего доброго понимания.
- Твои картины такие настоящие, словно «Портрет Дориана Грея» , - восторженно прошептала она. – По ним можно писать романы. 
- Тебе нравится? – улыбнулся Арман неожиданно меланхоличной, элегичной улыбкой, любуясь Алмой, разглядывающей его картины.
- Как они могут не нравиться? - воскликнула  Алма, завороженно застыв возле картины, с видом заснеженного кафе, светящегося праздничными огнями. Невдалеке от кафе, утопая ногами в снегу, брел одинокий мужчина в шляпе, бережно держащий в руках чахлый цветок. И все это было покрыто настолько щемящей и синеватой порошей, что Алме внезапно стало тоскливо. Картины Армана словно искажали не только пространство, но и внутреннее сознание зрителя. Они действовали магически безрадостно.
- Это кафе «Меруерт»? – узнала фасад здания Алма.– А вот на этой картине я вижу «Акку».
- Я рисую город, который постепенно исчезает.  Этого кафе уже нет, но на моей картине оно останется навсегда.
- Да тут я вижу много исчезнувших кафе, - удивленно воскликнула Алма.
- И не только, кивнул Арман на другой угол галереи. – Я нарисовал почти все знаменитые места, связанные с нашим детством и юностью. Есть и ТЮЗ, кинотеатр «Алатау», кафе «Мираж». Было время, когда мне стало не хватать этих зданий. И я стал тосковать по тому времени, и по Арману, который был счастлив тогда, рядом с этими зданиями. Мой город стали понемногу воровать. И я создал себе машину времени, которая возвращает меня в любое время. Мои картины позволяют перенестись в любое время, главное, чтобы была жива память.
 - Ты гений! – молитвенно сложила руки на груди Алма, завороженно разглядывая картины. – Я словно тоже оказалась в том времени. На твоих картинах все оживает, словно эти здания никогда и не исчезали. Это же просто чудо!
- Ученые говорят, что картина может записывать и хранить информацию в памяти Вселенной. Может быть, мы сейчас действительно видим здания в другой параллели, где они действительно все еще живые.
- Я бы очень хотела, чтобы они были живыми. Тогда мне было не так грустно, как сейчас, - вздохнула она, не в силах смотреть на картины исчезнувших зданий. И повернув голову к следующей картине, увидела там всадника, летевшего на коне в зеленую  степь, оставляя позади себя город: – Я думала, ты только город рисуешь?
- А это дань памяти моему учителю, художнику Кенбаеву , -живо отозвался Арман, следуя за ней.– Он говорил, что наши художники должны болеть «степной болезнью». Фактически, учитель писал степную поэзию в красках. Если говорить об оживающих картинах, то его полотна являются ярким примером.
Со следующей картины на Алму смотрело красивая женщина  в национальной одежде. Ее взгляд был настолько пронзительным, что Алма невольно застыла, вглядываясь в глаза этой необыкновенной женщины. Каждая деталь портрета, вплоть до мельчайших черт лица была нарисована настолько натуралистично, словно женщина прямо сейчас сойдет с картины и заговорит с ней.
- Кто это? - спросила Алма, не в силах оторвать от нее взгляд.
- Это Гульфайруз Исмаилова. Мой кумир, талант, который всегда вдохновлял меня, - Арман восхищенно посмотрел на картину. – Она гений и совершенство. Гульфайруз рисовала красивый, волшебный мир, куда хотелось попасть каждому человеку. Эдакое красочное Зазеркалье, полное женской грации. На ее картинах я строил фундамент своего творчества. И она мой учитель.
- У тебя столько учителей?
-Только у глупца может быть один учитель, -снисходительно заметил Арман.- У мудрого их тысячи.
- Ой, какие мы мудрые! – передразнила Алма, насмешливо оглянувшись на него. И снова повернувшись к картине, долго рассматривала пронзительные глаза, полные внутренней страсти и силы.
 – Она очень красивая! – завороженно прошептала Алма.
-В жизни она была еще красивее. Была актрисой, и сыграла роли в таких фильмах, как "Кыз Жибек" и "Ботагоз". А еще, Гульфайруз много лет проработала главным художником, и поставила десятки спектаклей.  Но ее призванием были картины, ведь больше всего она любила рисовать.
- Она просто восхитительна! – промолвила Алма, медленно разглядывая галерею различных картин, объединенных некой общей болью, которую автор словно долго носил в себе. Каждое полотно было полно грусти, меланхолии и тонкого одиночества, которое так не вязалось с шумным и громким Арманом. Алма невольно оглянулась, и только сейчас заметила, что Арман постарел. Он постарел не морщинами или телом, а своими глазами, подернутыми невысказанным сожалением о прошлом. Он постарел печалью и ненайденной радостью, которая осела на кончиках его поседевших волос. И словно дряхлый старик, Арман тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха, чтобы сказать что-то важное. Бедный Арман, сколько же раз твое сердце было разбито.
- Скажи, Арман, ты скучаешь по своим детям?
- Очень, Алма, - проглотив ком в горле, произнес он. – Но  скучать – это слишком большое слово, которое имеет столько оттенков. И один из оттенков  этого слова – тоска.
- Я так была несправедлива к тебе, - порывисто протянула было она руку к нему, чтобы пригладить, успокоить его. Но испугавшись своей мимолетной слабости, одернула себя. Ей стало вдруг жалко Армана. Жалко как человека, который затерялся в туннеле пустых ожиданий и ложных страхов. Ей стало жалко яркого и сильного Армана, внезапно оказавшегося слабым и тусклым. Ей так хотелось, чтобы Арман парил в небесах, но он, оказывается, даже не взлетал. И за видимым праздником, которым он бряцал во все стороны, открылась другая грань, полная неизбывной грусти и рутинного надрыва. 
- Как порой жизнь несправедлива, - сочувственно прошептала Алма.
-На самом деле мы не понимаем справедливость, - отозвался Арман, проходя в крохотный зал, отделенный от основной галереи аркой. – Каждая вещь в этом мире на своем месте. Мой страх, побег, все было предопределено, словно звено в моей цепи эволюции. Тот побег…
- Ах, Арман! Не вспоминай тот вечер! – в сердцах воскликнула она. – Ведь все уже забыто, и назад дороги нет.
- Есть много дорог назад, Алма, - продолжал он, потянув за воротник своей рубашки, словно ему не хватало воздуха. – И тот страх заставил меня страдать всю жизнь. Я словно стекло, в которое бросили камень, на глазах рассыпался. И не было уже того Армана. А был трус, не защитивший свою девушку. Я бежал, чтобы убежать от страха. Чтобы скрыться от позора, но разве убежишь от внутреннего стыда. Оно было везде, это чувство, грызя мою душу, напоминая постоянно о том вечере. 
 Арман вдохнул, чтобы с шумом выдохнуть всю свою историю. Чтобы рассказать, что тот страх заставил его вступить во французский легион. Что он стал наемником в чужом государстве. И воевал, чтобы спрятаться от этого саднящего чувства стыда. Что он  побывал в самом пекле сражений, чтобы стать свободным от страха, добившись высшей награды легиона. Но страх стал еще сильней, словно укреплялся вместе с каждой победой. Страх неотступно преследовал его, и каждый раз Арман вспоминал тот вечер, с ужасом обнаруживая, что он трус, бросивший свою девушку. И в итоге, он полюбил свой страх, научился жить с ним мирно. Не все могут рождаться храбрецами, но все могут договориться со страхом. И страх, словно услышав его, отступил. Арман перестал бояться, и теперь смотрел на страх как на легкий ветер, который никогда не перерастет в бурю ужаса. Страх перестал владеть им. Но что-то мешало все это сказать ей. 
- Я не хочу говорить об этом, Арман.
- Конечно, - послушно кивнул он головой. – Тем более, что хотя трещины и остались, но я окончательно собрал себя воедино.
 Они замолчали, уставившись на картину, где была изображена женщина, одетая в летний белый сарафан. Тонкая, размытая фигура женщины была окутана в сизый туман, сквозь который пробивался слабый солнечный свет. Она шла к мужчине, стоявшему у моста через бетонную речку. А рядом с этой картиной висела другая, исполненная точно в такой манере. Но здесь они были уже вместе, и стояли на мосту, посередине реки, держа в руках большое красное сердце, а позади них светила луна на ночном небосклоне. Что-то тоже было знакомое в этой женщине и  мужчине.  То, что было в  Алме, но в то же время было далеким и зыбким, словно эта пара находилась в тумане сомнений, окутавшем их чувства.
Чуть наклонившись,  она прочитала снизу на картине надпись: «Алма».
Она обескураженно оглянулась. Вся стена в этой комнаты была увешана такими же картинами, но с разным сюжетом.  Эта же пара сидит за столиком в кафе. А на другой они танцуют вальс, нежно прижавшись друг к другу. То вдруг мужчина несет ее на руках по долгим ступеням, куда-то в гору, а внизу, светится огнями величественный Медео. А на той картине, что в центре, между ними стоит еще маленькая девочка. Но не было счастья в этих рисунках, и каждая линия говорила о грусти расставания, словно эти люди были не вместе, а находились друг от друга так далеко, что не могли ни обнять, ни прижаться друг  к другу. У Алмы перехватило дыхание и невольно сжалось  сердце.  Словно за секунду она вдруг прочувствовала все то, чем жил Арман все эти годы. Жгучим током прошло сквозь нее все то, что чувствовал, чем дышал и думал Арман. Она неожиданно вздрогнула и сжалась от боли. И тут же теплая волна охватила ее, и Алма обмякла, а из ее глаз невольно потекли слезы понимания и прощения.
- Тоска жестока и рождает то, что так больно не хватает. И эту боль трудно скрыть за самыми яркими красками, - задумчиво прошептал Арман, положив руки на ее плечи.
- Ах,  Арман! – воскликнула она и на миг застыла, с ужасом осознав, что он все еще дорог ей так же, как и много лет назад. И это понимание было мгновенным и быстрым, и в то же время долгим и протяжным. Не в силах сдержать себя, она бросилась к нему на шею: - Я вернула себе Армана, которого когда-то потеряла!
 
Глава 38. Аулие Талгат
В последнее время Жан потерял деловое воодушевление, с которым вгрызался в очередной проект, запуская некий всеобщий генератор, заряжающий энергией всех вокруг. Он все больше пребывал в каком-то пассивном, созерцательно-рассеянном состоянии. После визита к гадалке, он вернулся в офис. Но Жанна совершенно сбила его и без того слабый рабочий настрой, и сейчас, он, вальяжно развалившись в кресле, просто копался в смартфоне, блуждая в мессенджерах, чатах и социальных сетях. То есть на той территории, которую презирал, игнорировал, считая пустой тратой времени. Его личный профиль в Фейсбук был почти пустым, и он еще не написал ни одного поста и не загрузил ни одной фотографии. 
Но с недавних пор он все чаще стал бывать в социальных сетях.  Сначала он удивлялся и даже презрительно морщился, наблюдая за фотографиями, мыслями, онлайн отчетами пользователей социальных сетей. Его удивляли откровенность, и шокировало виртуальное тщеславие и неприглядный вуайеризм блогеров. Ему казалось, что это ненормально, и вообще, зачем человеку все эти лайки и комментарии? Для чего нужна виртуальная поддержка, ведь все это пустое и мнимое? Особенно Жан поражался обилием селфи, которые выкладывали не только юные девушки, но и мужчины, в возрасте старше. Для него это казалось чем-то постыдным, ведь детские забавы не должны быть присущи солидным людям, каждому возрасту - свои игры. И недоумевал, наблюдая, как люди  преображаются в Сети, словно становясь детьми, создавая надуманный ореол вокруг своей личности.
 Листая ленту, Жан насмешливо усмехался, свысока разглядывая виртуальную ярмарку тщеславия в виде снимков с заморских пляжей, фотографий с известными личностями, показной заумности и нарочитой «заботы об обществе», которую стали называть популизмом.
Но чем дальше он бродил по бесконечным лабиринтам виртуального Вавилона, тем больше его затягивало, и уже рука сама тянулась посмотреть на новую фотографию очередного тщеславного блогера, или почитать громкого общественника, в пух и прах разносящего всех вокруг. Он презирал, ненавидел, боялся и в то же время становился все больше одержим этим странным миром крикливых людей, нескромных фотографий и беспокойных мыслей, которые тревожили и Жана.  Этот другой мир был абсолютно новым, изменчивым и непредсказуемым, и чем ближе была дата Общественных слушаний, тем с еще большим ужасом он наблюдал за этими неугомонными защитниками из буйного мира социальных сетей.
В дверь кабинета постучали. Жан отложил смартфон, и, выпрямившись в кресле,  принял рабочую позу босса: - Входите!
- К вам гость, Жан Кенесович, - объявила секретарша. В комнату вошел невысокий, тщедушный мужчина в тюбетейке. На узком лице в разные стороны торчала жидкая, неаккуратная бородка, которую он время от времени поглаживал, словно проверяя, на месте ли она.
- Ассалам Алейкум уа рахматакуль уа баракатух, мой брат, - поздоровался мужчина еле слышно, всем видом выражая покорность судьбе и отрешенность религиозного человека.
- О, Талга,- оживленно вскочил с места Жан, и радостно обнял своего старого друга и одноклассника. - Проходи, присаживайся. Сейчас я организую чай. Или ты будешь кофе?  Может, проголодался? Моя девочка сбегает в кафе внизу. Там хорошие манты и отличный плов. Повар у них узбек, готовит так, что пальчики оближешь.
- Не беспокойся брат, - остановил жестом суетящегося Жана, степенно усаживаясь в кресле Талгат. – Сегодня я держу пост. Мне ничего не нужно.
- Как? Разве наступил пост? - удивился Жан, устраиваясь напротив него. – А я, знаешь ли, пропустил.
По правде говоря, Жан и не знал точные даты поста, и никогда не следил за религиозным календарем. Его религиозность была ситуативной, и он скорей отдавал дань традициям, нежели вере. Но он не хотел показаться своему духовному другу нерелигиозным и расстроенно поцокал языком, словно сожалея, что упустил такую важную дату.
- Нет, сейчас не время поста, - успокоил его Талгат. - Я держу добровольный пост по четвергам и понедельникам. Так делал Пророк, Саллаллаху алейхи ва саллям. Так делаю и я по его сунне.
-То-то, - облегченно вздохнул Жан тоном человека, который никак не мог пропустить пост. Но кого он хочет обмануть? Своего друга детства, который знает его как облупленного? Жану стало неудобно от своей фальши, словно он тоже играет на публику, как это делают те самые блогеры из Фейсбука.
Талгат понимающе улыбнулся.
- Ездил по святым местам, делал зиярат. Был у Арыстан баб, Яссауи,  Коркыт ата. Вот, привез тебе подарок, - протянул он зеленые четки. – Это из мечети Бекета ата . 
- О! Ты всегда думаешь обо мне! – бережно, словно святыню, принял подарок Жан. –Благодарю тебя! Ты истинный друг.
- Дружба не только в вещах, мой брат. Дружба внутри, в самом сердце, - постучал он по груди. – Но я редко стал тебя видеть, - с укором посмотрел Талгат.
Жан слегка покраснел. Да, они почти перестали видеться, но Жану было не до него. Что может связывать этого блаженного верующего и его, человека прагматичного и делового? Жан никогда не искал его и в ежедневной рутине порой забывал ответить на его звонок или сообщение с поздравлением в связи с праздником. Да и пригласил он его не потому что соскучился, а совершенно по-другому поводу. Но внимательный Талгат привез ему подарок из святых мест, а он даже ни разу не поинтересовался, как у него дела.
Жану стало стыдно. И чтобы скрыть свое замешательство, протянул руку другу и крепко пожал, выражая благодарность:
- Ты истинный кочевник, Талга, всегда в дороге.
- Дорога открывает путь к бессмертию. Ибо в дороге ты проживаешь несколько жизней. Ведь стоячая вода гниет, а проточная – цветет, - благодушно отозвался мужчина.
- Это чьи слова?
- Это слова людей, а значит наши с тобой.
Жан недовольно сморщился. Тот самый Талгат, вечный «кайфарик» и «торчок», как его называли на районе даже дети, изменился не сразу. Путь от слабых наркотиков к крепким был, по сути, предопределен. Так проходили свою стезю другие наркоманы. Так пройдет колею и он, «вечно пьяный, вечному всему радостный» Талгат.  Но сильные наркотики требовали больше денег, а откуда они у него, нищего бродяги, не имеющего заработка и задержавшегося в своем развитии на уровне «пацана с района»? Оставался только один выход, по которому проходили и другие соратники, в итоге сгнившие в пучине своей страсти. Он стал воровать. Воровать колеса, зеркала и магнитолы с автомобилей. Его ловили, били, калечили и отпускали.  Он никому не был нужен - что возьмешь с нищего наркомана?  Пропасть под ним расширялась, ожидая своего заблудившегося путника. И в одну из зимних ночей Талгат пришел к своему закономерному финалу. После очередного избиения он уже не мог встать, пошевелить рукой, и обреченно ждал конца, внутри радуясь, что наконец-то закончатся все его мытарства одержимого изгоя, не нужного ни людям, ни самому себе.
Но внезапно, перед ним появился мужчина в зеленой шапке, вокруг которого летали ласточки. Он подошел к блаженно улыбающемуся Талгату, уже не чувствующему ни холода,  ни боли, и склонился над ним: 
- Ты всегда был нелюбим, Талгат. Но знай, что в тебе есть божественная душа. И если ты сейчас ощутишь Бога в себе, ты будешь любить. А любовь – это и есть жизнь. 
И с этими словами он коснулся сердца Талгата и воскликнул:
- Живи! И пробуди в себе душу! Живи ради понимания! Доброго тебе понимания!
Талгат сначала ничего не понял, продолжая улыбаться очередной галлюцинации, которых обычно было много в его воспаленном мозгу. Но вдруг, прямо из сердца, по всему телу стала разливаться необычная теплота. Талгат даже нашел эпитет этой теплоте,  обозначив ее в своих рассказах «молочной и густой». Наверное, таким теплым и родным бывает материнское молоко. Ибо она было невероятно родным, притягательным, но затуманено забытым, и далеким. Там, где остаются первые знания об этой жизни. Там, где уют и покой. Там, где еще не было рождения и великого крика. Тепло, словно чистая вода, омыла его всего, и на душе стало так светло, что неожиданно, он поднялся совершенно без усилий. Не было никакой боли в теле. Не было ломоты в вечно ноющих костях. И не было постоянного зуда найти очередную дозу, который правил его жизнью все эти годы.  Тело Талгата было новым и полным необычной, мощной силы.
Он оглянулся по сторонам, пытаясь найти того мужчину в зеленой шапке. Но он исчез также неожиданно, как и появился.  Талгат вновь улыбнулся. Но улыбнулся не безысходной улыбкой наркомана, а новой, наполненной дикой тягой к жизни. Он внезапно ощутил любовь. Безусловную любовь ко всему, что его окружает.  Любовь к этому мрачному глухому двору, к этим пыльным автомобилям, к унылым домам с мрачными окнами ко всему тоскливому городу, застывшему в своей январской морозности. Он поднял глаза и увидел небо, с которого на него смотрели тысячи сияющих звезд.
- Аааааааа! – вдруг закричал от избытка чувств Талгат. – Я люблю тебя, мир!
- Ты что орешь среди ночи? - крикнули ему в ответ из окна.
Но Талгат никого не слушал и изо всех побежал по тусклым улицам города, освещая все вокруг своим неожиданно мощным светом, струившимся из каждой клетки его нового, сильного, удивительно легкого тела. Он бежал и бежал, словно пытаясь наверстать за одну ночь все расстояние упущенной жизни. А небо ласково улыбалось своему вразумленному сыну, обретшему доброе понимание.
…
Первое время он с упоением рассказывал всем о том удивительном случае. Но никто ему не верил. Одни подтрунивали над его воображением, а другие – просто крутили пальцем у виска. Ведь у наркоманов богатая фантазия.
Но с тех пор, Талгат действительно изменился. Он стал ходить в мечеть, с каждым разом  все глубже и глубже погружаясь в религию. Люди, не привыкшие к его новому образу, презрительно называли его за глаза святошей, решивмший «присесть на коврик», чтобы замолить свои грехи. Но Талгату было все равно. Он говорил об истине, о правде, о видениях особого мира и духов. И все больше отдалялся от прежнего мира, наполненного прошлыми грехами. 
В ту ночь у Талгата открылся особый дар и его руки стали целительными. Он стал лечить  людей, и так преуспел в этом, что у его дома постоянно толпились люди.  А на прием записывались за месяц вперед. Слава о нем распространилась по всему миру. Сотни людей ждали встречи с Талгатом, приезжая из дальнего и ближнего зарубежья. В какой-то момент возле него даже организовалась целая община почитателей, создавших культ Талгата. Его стали называть аулие – святой. Но Талгат не обращал на это внимания, растворившись в бескорыстной помощи страждущим людям.
…
Конечно, Жан был рад, что его друг не отказал ему во встрече, и выделил время для встречи со своим другом. Хотя, его время очень дорого. Да и сам он стал словно ходячая мораль, напоминая своему другу о его грехах. 
- Я вчера ходил к Жанне, - осторожно начал Жан. – Хотел узнать про судьбу одного проекта. Но ничего не понял, А ведь ты обладаешь даром предвидения. Может быть,  скажешь, что будет с моим проектом?
- Это очень нехорошо, мой брат, – неодобрительно покачал головой Талгат. -  Предсказания являются ширком . И желательно избегать этого, как делаю я. Ты меня для гаданий позвал?
- Нет! Нет! – поспешно успокоил его Жан, увидев его изменившийся взгляд. С новым Талгатом было трудно общаться. Ради своих принципов он готов разорвать любую дружбу. Впрочем, как и он сам. Только принципы, как и пути, у них разные. Жан не до конца верил во внезапное прозрение Талгата, считая все это хорошим коммерческим ходом. 
- Так зачем я тебе понадобился? – испытующе смотрел на него одноклассник. 
- Я хочу попросить тебя о помощи, - никак не мог перейти к делу Жан. – Это очень важный для меня проект. 
 – Я тебе многим обязан, Жан, - стал бесстрастно пересчитывать четки Талгат, внимательно разглядывая своего друга. - Однажды ты даже спас меня от смерти, и я не забываю долги. Я тебе должен, и сделаю для тебя все, что ты попросишь.
- Прекрати! Какие долги? – запротестовал Жан. – Ты мне ничего не должен. 
- Говори, Жан, что за дело! – требовательно сказал Талгат. - Не тяни.
-В общем, - слегка поперхнулся Жан и судорожно налил себе воды. – Мы взяли взаймы деньги и выкупили старое здание. С
обираемся там строить. Но тут появляется кучка бездельников, и не отдает нашу землю.
- Какое они имеют право? 
- Да никакого, - возмущенно воскликнул Жан. – Земля официально принадлежит нам, здание аварийное и не приспособлено для эксплуатации. И наша задача – его снести.
- А что это за здание? – недоверчиво усмехнулся Талгат. Когда Жан врал, он начинал тереть шрам на левой щеке, а его взгляд начинал блуждать по комнате. Что-то темнит его одноклассник.
- Помнишь «Себи»?
- Библиотеку сносят? – удивленно переспросил Талгат.
-Не мы, Талгат. Она уже по плану города давно должна быть снесена. И мы к этому не имеем отношения. Мы купили лишь землю и хотим построить там жилой комплекс. К нам какие претензии? – развел руки Жан.
- А куда денутся книги?
- А кому нужны эти книги?  Кто вообще читает эти книги, скажи? – взорвался Жан. – Да эти библиотеки скоро вообще не будут нужны. Все чтиво сейчас в Интернете.
- Книги несут в себе не только буквы, но и другие ощущения, - глубокомысленно заметил Талгат, снова напустив туман, от чего Жан внутри вскипел. От гнева у него даже перехватило дыхание, и он схватился за виски, пытаясь унять внезапно нахлынувшую ярость. Глубоко задышав, он сосчитал про себя до десяти, представив, как спускается с горы, и с каждым разом бешенство, овладевшее им, рассеивается, словно туман на вершине горы Алатау. Но эта техника в последнее время мало помогала.
- Послушай, - отрывисто сказал он этому бывшему наркоману по прозвищу «Граммик», у которого от святости крышу так снесло, что  он задумал учить его морали: - Меня не нужно «лечить». Мне нужна лишь помощь. Поможешь?
- Но как я могу помочь, Жан? – робко возразил Талгат.
- Каждая большая стройка должна проходить общественные слушания. Это правило установил город, - начал объяснять Жан, постепенно успокаиваясь. - И наша задача, провести слушания с учетом всех мнений. А там собрались крикуны, которые могут испортить все дело. Нам нужны свои люди, чтобы они заполнили зал. Понимаешь?
- Но у тебя ведь много людей. Ты глава огромной компании. Ты босс, и под твоим руководством работают много людей.
- Это строители. Они незаменимы, когда нужна простая и грубая сила, но там нужна другая, общественная сила. Там сила в крике, и кто громче орет, тот и прав. Понимаешь? –неожиданно зарычал в гневе Жан. Сейчас было уже неважно, от чего он больше злился. От навязанной стройки или мудрствующего Талгата?
- Но я не умею кричать, - растерянно промямлил Талгат, подавленный  агрессией друга.
- Зато твои поклонницы могут перекричать любых. Эти многодетные матери, сектантки, всякие религиозные фанатки – они будут идеальны в таких случаях.  И самое главное, они беспрекословно слушаются тебя. Это лучшая армия в мире.
- Невысокого же ты мнения о моих ученицах, - усмехнулся Жан.
- Наоборот, очень высокого мнения, - запальчиво воскликнул Жан. – Твои ученицы могут задавить любую тему.
- И даже правду? – насмешливо спросил Талгат.
- А правда на нашей стороне. Это наша земля, и мы хотим вернуть свое. Разве это неправильно по  твоей вере?
- Ты уверен, что правда на твоей стороне, Жан? 
- Я заплатил деньги за землю, она теперь моя. Почему я не могу получить свою собственность?
- В земле не бывает денег, - отозвался Талгат, отвернувшись к окну, словно желая закончить разговор. – И правды там тоже нет. 
Жан заскрипел зубами. Он все больше жалел, что вообще пригласил этого святошу. Почувствовав настроение друга, Талгат решил больше не мудрствовать и примирительным тоном сказал: 
 – Хорошо, я помогу тебе. Не уверен, что имею право использовать своих людей, но все же сделаю все, что в моих силах.
- Я им заплачу, Талга. Это ведь не бесплатно.  И ты тоже не останешься не внакладе, - стал горячо убеждать Жан.
-Эх, Жан, - укоризненно вздохнул Талгат. – Все еще меришь вещи деньгами, а ведь они дают лишь цифры, но не определяют суть.
Расстроенный Талгат тяжело поднялся с места, сморщившись, словно от боли. И потирая колено, проворчал:
- Ах, этот артрит, - осторожно ступил он на правую ногу, и хромая направился к двери. И, открыв дверь, обернулся к своему другу и назидательно сказал:
– Не оглядывайся на людей, Жан. А оглянись на свою душу. Если считаешь, что прав, спроси еще раз свою душу. 
И вышел из кабинета, оставив своего друга в сердитом замешательстве. 
Жан выругался ему вслед. Новый Талгат со своими мудрыми назиданиями его откровенно раздражал. Было что-то искусственное и наигранное в образе жизни и поведении этих новоявленных моралистов. И мораль, как и они сами, была фальшивой. Мораль в современном мире обесценена, поэтому Жан не придавал ей значения. Для общества и имиджа у Жана, конечно, была официальная мораль, но в душе, попсовую нравственность считал слабостью и ненужным рудиментом. И любое ее упоминание выглядело для него, по крайней мере, пошло и неуместно. Жан честен и с собой, и с другими, и никогда не был прилежным мальчиком. Как и Талгат, впрочем. И прежний друг ему нравился больше: он был прост, доступен, естественен и от этого еще больше очарователен. В их старой дружбе Жан был главным, часто подтрунивая над этим слабым, но добродушным человеком. И часто защищал его от любых обидчиков. А слабых на «районе» пытался обидеть каждый бродяга.  Но новый, духовный Талгат раздражал его, и они словно поменялись ролями. Теперь Талгат собирался защищать его и даже имел моральное преимущество, а Жан вынужден просить у него помощи. Этот мир порой совершенно непредсказуем.
 В дверь вбежала впопыхах секретарша, неся перед собой поднос.
- Ваш гость уже ушел, шеф? – удивленно остановилась она у двери. – Не дождался чая?
- Ты бы этот чай завтра принесла! – взорвался Жан. – Уйди со своим чаем с глаз моих долой. И закрой дверь с той стороны.
Секретарша растерянно захлопала длинными ресничками. И осторожно выйдя из кабинета, тихо закрыла дверь, злобно выругавшись про себя: - Психопат несчастный!
 
Глава 39. Сыновий долг
В эти дни Жан почти дневал и ночевал в офисе. В нем опять пробудился рабочий азарт, и он полностью погрузился в работу. Не желая терять время на дорогу домой, он оставался в кабинете на ночь. И команда работала в таком же авральном режиме. Впрочем, как всегда. А Даут постоянно улучшил проект, не унимаясь в своем архитектурном перфекционизме.  Все  готовились к слушаниям. 
Архитектурный макет будущего жилищного комплекса Жан перенес к себе в кабинет. Теперь макет стоял на столе в его кабинете, поблескивая огнями при свете кабинетного освещения. Проект здания получился на три этажа выше изначального плана, но это технические детали. В этом случае лишнее не портит эстетики.
Притушив свет в кабинете, Жан подошел к макету, любуясь плавностью линий и совершенностью концепции «Книги». Он бережно потрогал шпиль башни в виде огромного циферблата.  Большие куранты с детства завораживали его. Он помнил башню  с часами около автовокзала «Саяхат» и куранты Главпочтамта, под которым назначали свидание влюбленные. В ту «доцифровую» эпоху люди ценили время, символично устраивая свидания под уличными циферблатами. И может быть, его башня вновь напомнит людям о ценности времени. 
Его команда даже продумала систему спутниковой синхронизации часов, которые будут самостоятельно корректировать стрелки в случае отключения электропитания. А еще, часы сами будут переходить с летнего режима на зимний, выдерживая климатическую нагрузку в температурном режиме от -30°С до +50°С.
Эх-х-х…
Жан никак не мог налюбоваться на эскиз, и, улегшись на офисный диван, продолжал разглядывать все еще мигающий при свете уличного фонаря макет, который казался уже не искусственным, а самым что ни на есть живым. Глаза заслезились от напряжения, и усталые веки отяжелели и сами собой сомкнулись. Эти несколько минут перед сном были самыми важными для него. В этот небольшой промежуток времени он успевал отдумать рабочие проекты, планы, финансы и многое другое, что обычно волновало делового человека. Но сейчас думалось только о «Книге». Он мечтательно представлял, как будет лично торжественно разрезать красную ленточку и выдаст ключи первым жителям. И устроит большой праздник, на радость, а может, на зависть всему городу.
Запиликал смартфон, нетерпеливо завибрировав сообщениями. Жан открыл глаза и нехотя взял в руки телефон. Цифры на панели показывали девять часов вечера.  Сегодня они закончили рано, вчера пришлось задержаться всей командой до трех ночи. Экран мигал пропущенными звонками, непрочитанными сообщениями, и пульсирующим мессенджером. Он отрыл первое сообщение:
«Дорогой, мне нужны деньги для новой мебели, а моя карточка пуста. Пожалуйста, пополни ее. В этом месяце ты почему-то забыл это сделать. Жду!» – требовательно писала супруга.
 Раздраженно вздохнув, он открыл следующее сообщение.
«…Жаным меным. Любовь моя, я соскучилась по тебе, махаббат, - писала Зауре. -Наш сын постоянно спрашивает тебя. Говорит, когда придет папа?  Я еле успокоила его.  Кстати, Жан, ты не мог бы мне закинуть деньги?  Я хотела пройтись по магазинам. Знаешь, мне сейчас нечего надеть».
 Нечего надеть, фыркнул Жан. Для ее вещей и обуви он оборудовал целую комнату, которая все равно не вмещала весь ее гардероб. Возможно, потребуется еще комната, чтобы вместить ее скарб. И это будет бесконечно, когда же она успокоится?
«Папа, - гласило следующее сообщение от Марата. – Закинь немного «баблосика» на бензин. Совсем на нуле». 
 Жан сердито отбросил телефон. 
Деньги! Деньги! Деньги!
Ему не жалко денег. И он с легкостью их отдавал, не считая нужным считать и контролировать расходы своих домочадцев. Но в последнее время чувствовал себя словно банкомат, который нужен лишь для того, чтобы выдавать деньги.А если банкомат сломается, нужен ли он будет этим людям?
У него испортилось настроение. Только что он был вдохновлен будущим проектом, а теперь, ему словно подрезали крылья. В душе вновь появилось ноющее ощущение одиночества и беспричинной усталости, которую он пытался заглушить работой. Остро захотелось поговорить с кем-нибудь, излить душу, пожаловаться на родных. Но он годами выстраивал вокруг себя энергично-прагматичный мир, чуждый сентиментальности и хандры, где пустые разговоры отпали за ненадобностью. И оказалось, что он так далеко зашел в своем бездушном позитиве, что вокруг выстроилсась «супер-реальность», лишенная сентиментальности. Все видели в нем сильного Жана, но слабым его никто не хотел видеть.
Жан поднялся с дивана, взял смартфон и нашел знакомый номер. Он хотел сразу же набрать, но что-то его останавливало, и он на миг застыл, нерешительно разглядывая заветные цифры. Наконец кликнул большим пальцем кнопку, и телефон издал томительные гудки.
- Алло, - ответил на той стороне надтреснутый старческий голос. – Алло?
- Мама! – вдруг заныло сердце у Жана. – Можно я приеду к тебе?
- Конечно, сынок, - отозвался сразу помолодевший, звонкий голос. – Что тебе приготовить, балам?
- Мне ничего не нужно, мама, - вспомнил он, что не был у нее более месяца, и от этого еще пуще засвербело внутри. И стоя с телефоном в руке, он тихо ругал себя за свою невнимательность к самому близкому человеку на этом свете.
- А я сварю тебе бешбармак, - обрадовалась мама. Она всегда держала заготовки для этого блюда в морозильнике на случай, если он приедет. Но он так долго не ехал, что ее бешбармак заждался в морозильнике.
- Хорошо, мама, скоро буду, -  сказал он в трубку. Как быстро человек забывает добро. Как быстро забывается то, что он сам себе обещал. Ведь он клялся, что будет навещать ее каждые выходные. Или хотя бы звонить каждый день. А ведь в молодости он мечтал, что будет всегда жить с ней. И куда бы он ни переехал, обязательно возьмет маму с собой.
Но ничего из обещанного он так и не выполнил. Стыдно, Жан, стыдно. Стыдно, что она все еще живет в той же старой полуторке. Что так и не купил ей новую квартиру.  Хотя успел купить квартиры почти всем родственникам жены. Стыдно, что не навещал и почти перестал звонить, ссылаясь на занятость. И пытался откупиться деньгами, которые она, впрочем, не брала. Да и разве деньги заменят внимание, сыновий долг и время, отмеренное сыновьям для своих матерей.
Мама была настолько скромна и непритязательна в быту, что ничего у него не просила.  Единственное, о чем она мечтала, это совершить паломничество в Мекку вместе с Жаном. Но он все время откладывал, ссылаясь на дела. А мама лишь вздыхала и продолжала мечтать.
Как-то Жан спросил Талгата:
- Послушай, брат. Есть ли возможность полностью оплатить сыновий долг?
-На этот счет есть один хадис, поглаживая бородку, важно сказал Талгат. – Один мужчина понес на спине свою мать в Мекку, чтобы совершить полностью обряд хаджа. Он не дал ей ступить на землю, и мужественно перенес все тяготы и трудности паломничества. А это, как ты знаешь, не так легко.  Вернувшись, он спросил  Пророка: оплатил ли он свой долг? Мухаммед, с̣аллаа-Ллааахуалайхи ва-саллам, ответил так: «Ты вернул долг за одну четвертую ночи, которую она не спала ради тебя».  А другой хадис гласит, что рай находится под ногами матерей.  Как видишь, брат, мы в неоплатном долгу перед нашими родителями. Но даже если не сможешь вернуть полностью сыновий долг, нужно стремиться делать все для них, пока они с нами.
….
Жану не хотелось садиться за руль, он немного выпил в офисе. И хотя, он раньше часто ездил пьяным за рулем, бравируя своей безнаказанностью, то сейчас перегорел к этому напрасному ухарству. Время стало настолько прозрачным, что прежние привычки стали слишком выпуклыми и надсадными.
 Жан взял такси и по дороге купил виноград и финики, которые так любила мама.  Подойдя к дому, он воровато оглянулся, чтобы не попасться на глаза старым соседям. Сейчас он никого не хотел видеть. И, быстро прошмыгнув на последний этаж панельного дома, позвонил в дверь. За дверью послышались знакомые шаркающие шаги. Мама с трудом ходила из-за варикозного заболевания, заработанного на заводе. Она долго возилась, пытаясь найти ключи, и на всякий случай спросила из-за двери:
- Кто там?
- Это я, мам, - ответил Жан и дверь со скрипом отворилась. Перед ним стола одетая в свой любимый теплый халат на верблюжьей шерсти, мама.
- Здравствуй, - шагнул он в квартиру и обнял ее.
- Здравствуй, мой жеребенок, - ласково нюхала она его волосы, словно не видела сына вечность. – Как же я по тебе соскучилась.
 - Прости, я так давно не был у тебя, - виновато передал он маме пакет с фруктами. – Я  так заработался и забегался с одним новым проектом, что даже домой не успеваю попасть. 
- Не извиняйся, сынок, - замахала она руками. – Для меня главное знать, что ты жив и здоров. И пожалуйста, не работай много. Береги себя!
Взяв пакет, Салима, тяжело переваливаясь на косолапых, от артроза, ногах, поплелась в сторону кухни. 
- Ты за меня не переживай, сынок. У меня все нормально. Тем более ко мне приходят девочки из соцобеспечения, помогают по дому, приносят лекарства.  Такие хорошие, милые девочки.
- Как не переживать? - пробормотал Жан, оглядывая старую квартиру. Старые обои уже отваливались. Линолеум кое-где отклеился. А светильники так и вообще горели местами, мигая редкими лампочками. 
- Зачем приходят девочки? Я же просил Марата заезжать к тебе. И дал деньги, чтобы покупал тебе все, что нужно. Он не заезжал? - возмущенно крикнул он из коридора, пытаясь починить светильник. – Ах, он бездельник.
- Сынок, зачем ты ругаешь ребенка? - укоризненно отозвалась она, гремя посудой. – Пусть учится, у него, наверное, и так времени нет. Не мучай его. Я же справляюсь, не беспокойся.
- Вот не получишь теперь денег, лоботряс, - выругался он, злясь на своего непутевого сына. – Мам, а ты не против, если я начну у тебя ремонт на следующей неделе? У тебя все разваливается.
- Ну, зачем, зачем, сынок. Зачем мне старухе ремонт? Ко мне все равно гости не ходят. И так сойдет, зачем тратиться? Да и не люблю я эту возню с ремонтом.
 Оценивающе оглядев пол с заплатками на линолеуме, Жан расстроенно прошел на кухню. И сел за накрытый стол, обеспокоенно осматривая старую газовую плиту и гудящий холодильник. Кухня тоже давно не видела ремонта. Эх, как же он все это не видел раньше?
Мама возилась у плиты.
- Как там моя невестка? Как мои внуки? – спросила она, накладывая в тарелку свеже сваренный бешбармак.
- Все у них нормально, мама, - отрезал себе кусок мяса Жан и с наслаждением положил в рот. Давно он не ел нормальной, домашней еды, все больше питаясь в ресторанах.– Ух ты, как всегда очень вкусно.
- Ешь, сынок, ешь, – подкладывала она ему новые куски. – Ты совсем исхудал.
- Мама, можно я переночую, сегодня здесь? – неожиданно спросил Жан.
- Конечно, сынок, это же и твой дом, - обрадовалась она и тут же обеспокоенно спросила: – А Бота не будет искать тебя? У тебя же все нормально дома?
У Жана испортился аппетит. Он откусил еще кусок мяса, и стал вяло жевать, думая о том, как лучше ответить ей?  У мамы высокое давление, и она может расстроиться из-за любого ответа. И чем старше она становилась, тем близко к сердцу принимала любую новость. Поэтому Жан старательно фильтровал любую информацию, чтобы ненароком не огорчить ее. В целом ведь у него все нормально, почему бы не ответить так? Но мама смотрела настолько проницательно, что не хотелось врать, а правда слишком неудобна и неприятно царапала сердце Жана. 
Сказать ей о том, что ему не хочется домой? О том, что у него есть вторая жена, но и она становится все больше похожей на первую? Что Марат стал совсем непослушным, и проводит время в праздном веселье? А из института его вообще хотят отчислить. Но разве все это скажешь маме? Нет, для нее у него все просто отлично.
- Мама, - отложил он вилку и уперся локтями в стол, сцепив руки перед собой. – Я хочу попросить у тебя прощения.
-За что? – встревожилась она. Слишком расстроенным выглядел сын, все ли у него в порядке?
-За то, что я не очень благодарный сын.  Моя мечта была сделать тебя счастливой. Но…, - вздохнул Жан. 
- Так я и так счастлива, - всплеснула руками она. – Мое счастье – это ты и твои дети, этим я и живу. Что мне еще нужно для счастья?
- Но ведь дети должны возвращать сыновий долг! Разве сын не должен сделать все, чтобы его мама ни в чем не нуждалась?
- Не казни себя, сынок. Жизнь и так сложная, чтобы питаться напрасной виной, -посерьёзнев, ответила мама. – Ты думаешь, я смогла отблагодарить своих родителей за все, что они мне сделали? Да я сбежала в город, не окончив школу. Не поступила в институт, как они хотели. И родила тебя от насильника, да простит меня Всевышний.
- Что????
- Да, сынок. Я не хотела говорить тебе об этом. Но твой отец – насильник. Он силой взял меня, и был моим первым и единственным мужчиной.  Я вынуждена была выйти за него, такие были времена. Хорошо, что в итоге он ушел из нашей жизни, и тебе не пришлось с ним познакомиться. Плохой, недобрый он был человек, твой отец. Мои родители сильно обиделись на меня. Я ведь почти опозорила их. Там, в ауле, вести расходятся быстро, и не спрячешься от них даже в шумном городе. 
Салима взяла платок и смахнула слезы с глаз.
- Мы долго не общались с ними. И только когда тебе исполнилось лет десять, мы, наконец, помирились.  А ты говоришь о долге родителям. Самый главный долг – это не доставлять им боли. А остальное не так важно, как-нибудь да приживется.
- Я не знал, оказывается, кем был мой отец? – ошеломленно опустил голову Жан. – Ты мне никогда не говорила об этом.
- Зачем мне рассказывать, что ты родился от насильника? – удрученно отвернулась Салима, пытаясь скрыть свои слезы. – Я всю жизнь корила себя, что не послушала родителей. Что не получила родительского благословения. Да что говорить, - расстроенно всхлипнула она
- Прости, мама. Я многого не знал, - растерянно пробормотал Жан.
	Это ты прости меня, сынок, - всхлипывала она. – Я не смогла тебе дать все и порой корю себя за это. 
- Но ты ведь дочь, мама, - порывисто обнял ее Жан. – Ты всего лишь дочь коммунизма, работавшая за нищенскую зарплату. А я твой богатый сын, зарабатывающий много денег. Я могу многое, понимаешь?
- Сынок, - улыбнулась она, и ласково погладила его по голове. – Сынок,  я так счастлива, что ты у меня есть. Ты самый лучший сын в мире, поверь. Главное, люби жену, заботься о детях. И больше мне ничего не нужно.
- Мама, я хочу тебя забрать к нам, - сжал ее руку Жан. - Давай ты будешь жить с нами. У нас большой дом, мы тебе выделим отдельную комнату.
- Ой, сынок. Зачем вам старушка? – запротестовала  Салима. – Да у меня свои привычки, образ жизни. Да я только буду мешать вам. Брось, сынок, это напрасное. Лучше иди спать, сынок. Твоя комната всегда готова для тебя.
- Эх, мама, мама, – тяжело встал из-за стола Жан и резко сморщился от боли в области сердца. Он схватился было за грудь, но тут же одернул, чтобы не показать маме своего состояния. И с усилием прохрипел:- И все же я рекомендую тебе хорошо подумать об этом, мама. Этого хотят и дети, и Бота.
Жан слукавил, они никогда не обсуждали этот вопрос с Ботой. Но вряд ли она будет против. Во всяком случае, он не позволит ей быть против его решения.
- Тебя все-таки что-то тревожит, балам? – обеспокоенно спросила Салима. – Ты совсем ничего не поел.
- Да ерунда, - отмахнулся Жан. – Работаю над одним проектом, и, как всегда, много шума. Ты же знаешь, когда мы сносим старые дома, людям это не нравится. Они не думают о том, что на этом месте может появиться еще лучше дом. И город должен постоянно обновляться, в конце концов он растет.

- Для кого-то сносимый дом может быть ценен. Я тоже держусь за эту квартиру и не хочу никуда переезжать. И просто не переживу сноса, ведь я так вросла в нее. Это моя история, моя жизнь. Старое не означает плохое. Старое– это тоже жизнь.
- Ты неправильно рассуждаешь мама, - снисходительно хмыкнул  Жан. – Я говорю не о старых людях, а о старом здании. Мы же не людей сносим. 
Жан не хотел спорить. Понятно, что мама ни за что не переедет из этой квартиры. Да и сам он был не уверен в правильности решения. В последнее время он часто стал сомневаться во многом, и решения давались не так легко, как раньше. А перед глазами представляли картины сносимых им домов. И неизвестно, чего было больше: сноса или строительства?
Жан грустно вздохнул и пошел в гостиную и лег на диван прямо в одежде. Было уже двенадцать ночи.
- Чем больше ты живешь, тем больше начинаешь сомневаться во многом, - через некоторое время донесся приглушенный голос Салимы, под шум воды из крана и звон посуды. – Иногда с домом уничтожают столько судеб, что становится больно. И эту боль трудно потом бывает восполнить. 
Жан ничего не ответил и молча уставился на окно, из которого смотрело звездное, могучее небо, напоминая ему о его детских мечтах.  Когда-то ему казалось, что если он станет богатым, то все станет легким и простым. И казалось, что деньги решат все, и они обязательное условия счастья.
Как же наивен он был.  Деньги не принесли ему облегчения, а зрелое понимание вещей не дало радости. Как бы он хотел хоть на миг перенестись туда, когда наивность и глупость и есть то самое счастье, которого он не понимал.
 
Глава 40. Маленькая слушательница
Когда Алма читала книгу детям, она пыталась полностью раствориться в тексте, чтобы ощутить прелесть произведения. И уже передавала детям те эмоции и образы, которые переживала сама. И, тобы усилить эффект и помочь образам стать еще живее, она активно жестикулировала, словно дирижер, рассказывающий музыку своему оркестру.
«— Нельзя поверить в невозможное!
— Просто у тебя мало опыта, — заметила Королева. – В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!»
Маленькие дети  слушали, раскрыв рот, возможно не понимая и половину из того, что она читала. Но чувствовали теплоту этой незнакомой женщины, от которой веяло сердечной добротой, которой им так не хватало.
 «— А что это за звуки, вон там? — спросила Алиса, кивнув на весьма укромные заросли какой-то симпатичной растительности на краю сада.
— А это чудеса, – равнодушно пояснил Чеширский Кот.
— И.. И что же они там делают? — поинтересовалась девочка, неминуемо краснея.
— Как и положено, — Кот зевнул. — Случаются…»
Как бы они хотели поверить в чудо, и встретить свою маму, которая когда-то отдала их в этот приют.  Отдала, наверное, на время, чтобы потом забрать. Ведь не бывает так, чтобы она совсем забыла их. Ведь мама, словно добрая волшебница, обязательно появится и принесет с собой много радости и счастья. Иначе и быть не может. Они всеми силами держались за эту веру, и в Алме видели маму, которая уйдет с одним из них, а возможно, со всеми ими вместе. И каждый из них пытался сесть поближе, но не потому, чтобы лучше услышать слова. Им хотелось прижаться, чтобы ощутить часть той материнской ласки, что они не получали в этом сухом, казенном детском доме, где воспитатели были словно неживые чудища, которых они сильно боялись
«— Серьёзное отношение к чему бы то ни было в этом мире является роковой ошибкой.
— А жизнь — это серьёзно?
— О да, жизнь — это серьёзно! Но не очень…»
Алма читала, каждый раз меняя интонацию, и временами обнимая свободной рукой подсевших к ней детей. И в эти мгновения в ней просыпалась накопленная и нерастраченная за многие годы материнская любовь. И как бы она ни пыталась заглушить это чувство работой и книгами, оно, словно вскипевшее молоко, постоянно прорывалось наружу.
Обычно, по воскресеньям Алма навещала этот приют, чтобы прочитать им новые книги. Как правило, она читала им сказки. Но неожиданно захватила с собой «Алису в стране чудес», книгу далеко не детскую. А по глубокому смыслу, заложенному в ней, так и вообще совершенно взрослую книгу. Да и мог ли математик с безупречной логикой, писавший эту книгу под псевдонимом Льюис Кэрролл, написать сказку? Впрочем, он, наверное, и хотел написать добрую сказку, но получилась грустная философская притча. Каждый раз, читая это произведение, она находила в нем все новые смыслы. А возможно книга, словно зеркало, отражала смыслы, накопившиеся за это время у читателя?  Ведь великие книги и поэтому всегда живые, потому что умеют удивлять новыми гранями. И читатель находит в ней что-то свое: ребенок–сказку, а взрослый – притчу.
«— Я хочу убить время.
— Время очень не любит, когда его убивают».
- А как можно убить время? – прервала ее чтение сидевшая рядом маленькая Назира. – Разве оно живое?
- О, милая девочка, - улыбнулась Алма взрослому вопросу ребенка. – Оно, еще, какое живое. И мы сами не замечаем, как часто убиваем мы время, - оглядела она притихших детей, слушавших ее, раскрыв рот. А маленькие глазки радостно блестели, ведь сегодня с ними была читающая Мама, сказочный персонаж из мира по ту сторону приюта.
….
Когда она переступила порог этого детского дома впервые, малыши бросились к ней со словами:
- Мама! Мама!
Это чуть не разорвало ее сердце. А ведь она пришла сюда лишь для того, чтобы  передать книги из библиотеки. Но с тех пор она привязалась к этим детям, и почти каждое воскресенье проводила с ними, читая книги, играя или просто гуляя с ними в саду. 
 Эти  пятилетние дети уже были почти взрослыми. В этих домах дети быстрее взрослеют. Но Алма всеми силами пыталась разбудить в них чудо детства, чтобы они не замкнулись в себе, ведь сердца в этих домах черствеют быстро.
Как всегда, ближе всех сидела маленькая Назира, которая с первых дней не подпускала к ней других детей. Со временем все дети стали считать, что Алма и есть ее родная мама, ведь они даже внешне были похожи. И дети ждали, когда же Назиру заберет мама ведь не зря она же она сюда ходит?  И Назира тоже ждала, каждый раз встречая ее с маленькой сумкой, готовая тут же же отправиться с Алмой домой. Но каждый раз ее надежды разбивались, принося ей очередное разочарование. А Алма, чувствуя себя предателем, покидала приют с тяжелым сердцем, стараясь не смотреть в эти детские, полные взрослой боли глаза. Ах, если бы все зависело от нее.
 Что только ни делала Алма, чтобы удочерить эту девочку.  Она обошла пороги всех кабинетов, встречалась со всеми возможными чиновниками, писала письма во все инстанции. Но, увы, Алма  даже не смогла подойти к первой ступени - патронату , не говоря уж об опекунстве или даже удочерении. Ей постоянно отказывали. Отказывали, так как у нее не было своей личной жилплощади. Родительская квартира не принималась в расчет. Ей отказывали, потому что не было мужа. И заработок ее не соответствовал необходимому по регламенту минимуму. 
Но Алма не сдавалась и продолжала биться с этой бездушной и дискриминационной бюрократической махиной.  А Назира тем временем уже называла ее мама.  И было в этом слове столько умоляющей надежды, что Алма не имела права отступать.
- А где наш папа? – как-то спросила девочка, и Алма растерялась. Она не нашлась что ответить, и Назира, увидев ее замешательство, сама придумала ответ: - Он, наверное, уехал на далекую работу и скоро приедет?
- Он уехал на далекую работу и скоро приедет, - послушно повторила за ней Алма.
…. 
Алмачитала и читала, а мысли были далеки от книги. Ей никак не получалось погрузиться в произведение, чтобы увидеть новые смыслы. Впрочем, она с трудом различала старые, блуждая мыслями в полутемной зале картинной галереи Армана. Тот вечер перевернул ее сознание, бесцеремонно окунув в эмоции, от которых она бежала. Неожиданный Арман разрушил ее прежний хрустальный мир, и стекло комфорта дало трещину. Новые чувства пугали и в то же время волновали особым трепетом томного предчувствия. 
 Но ее растопленное сердце вновь стало застывать, ведь отношения могут принести новую боль. А она не готова к боли, за минутной слабостью нет никакого смысла. И для себя Алма  решила, что не переступит ту черту, за которым начинается мир беспокойства и дискомфорта. Она свое отлюбила и отстрадала, и ей хочется покоя в потоке доброго понимания, к которому она стала привыкать.  В ее новых смыслах нет никакой частной любви, требующей страданий и переживаний, ведь все это мирское утешение для заблудшей души. Алма хочет любви вселенской и безусловной, которая понесет ее в Дана Рух, в мир постоянной мудрости. 
… Маленькая ладошка просунулась к ней под руку и нежно погладила ее, возвращая Алму к комнате, детям, и маленькой Назире, крепко прижавшейся к ней. Алма  в ответ сжала теплую ладошку, словно передавая через руки уверенность в том, что она обязательно заберет эту девочку. Чего бы это не стоило, но они обязательно будут вместе. И никакие законы им не помешают быть вместе, ведь у счастья свои правила.
В комнату вошла дородная воспитательница и зычным голосом, словно в армии, объявила:
- Отбой! Пора спать!
Дети испуганно сжались и, послушно вскочив, тут же побежали за ней, даже не попрощавшись с Алмой.  Последней осталась Назира, схватившаяся за руку Алмы. Но под грозным взглядом воспитателя и она вынуждена была послушаться, чтобы не навлечь гнев большой женщины.
- До свидания, мама, - с сожалением прошептала Назира и выбежала из комнаты.
- До встречи, девочка моя, - закрыла книгу Алма и грустно улыбнулась ей вслед. Будь ее воля, она забрала бы их всех.
- Вы бы особо не привязывали девочку, - проворчала воспитатель. – Ведь она не ваша дочь. И не факт, что она будет вашей.
….
Троллейбус неторопливо ехал по-своему старому, привычному, девятому маршруту, гудя своим электрическим двигателем, временами дергаясь всем телом и перескакивая с одного провода на другой. 
Алма сидела в самом конце пустого салона. В руках она держала книгу, которую недавно читала детям. Мысли крутились вокруг Назиры, и она пыталась вновь и вновь объяснить тоскливым глазам девочке, что нехорошие люди им мешают быть вместе. Но, в конце концов, она обязательно заберет ее. Однако каждый раз ее объяснение становилось слабее, а дрожащий голос говорил о том, что она сама перестает верить в это. И с каждым разом глаза Назиры становились взрослее, словно она тоже уже не верила, что они будут вместе. Ах, неужели ничего не получится? Как же выдержать эти глаза, полные разочарования. Как же выдержать их, ведь не хватит сердца, чтоб смотреть в них. Где же оно, Доброе Понимание, которое должно было все это объяснить бесстрастно, без надрыва в душе. Но в голове Алмы был хаос из беспокойных мыслей, и она никак не могла привести их в привычный порядок. Словно плотина, которую она установила против них, окончательно рухнула, и ее сознание затопила река из сумбура и сумятицы. Как же неустойчиво это Доброе Понимание.
Троллейбус резко дернулся и остановился, пробудив Алму от ее навязчивых мыслей. Она чуть не пропустила свою остановку, и судорожно метнулась, успев проскочить в почти закрывающиеся двери. И быстро пошла, снова погрузившись в свои мысли. Мысли скакали одна за другой, и она не успевала за их стремительным ходом. Стало совершенно темно, и она внезапно поймала себя на мысли, что идет совершенно в другую от дома сторону. Перед ней возникли знакомая аллея, лавочка, качели и тот самый тополь, от которого ее сердце вздрогнуло. Неожиданно, самого того не ведая, она оказалась перед библиотекой, от которой все это время бежала. Сегодня ноги решили ее извести так же, как и мысли. 
Увидев перед собой здание «Себи», она юркнула за тополь, и прижалась спиной к стволу, чтобы ее больше никто не увидел. Но вокруг было тихо, и не было видно ни единой души рядом. 
 Успокоив учащенное сердцебиение, Алма осторожно выглянула из-за дерева. Здание выглядело покинутым и заброшенным, а на двери висел огромный, черный замок. Библиотека словно еще больше постарела и покосилась, и выглядела ветхой и разваливающейся. Окна зияли темной пустотой, а весь облик библиотеки был неприкаянным и обреченным. Словно она уже сдалась, и ее скоро уже не будет.
 Воровато оглядываясь по сторонам, Алма подкралась к зданию, и осторожно ступила на старую деревянную лестницу. Ступенька вяло скрипнула, и Алма почему-то обрадовалась, словно убедившись, что библиотека еще жива. И она ласково погладила шероховатые облупленные перила: 
- Здравствуй, моя красавица. Я по тебе очень и очень скучала.
На двери белело объявление. Алма подошла ближе, и, надев очки, щуря глаза из-за тусклого света фонаря, стала медленно читать:
«Уважаемые читатели! Наша библиотека переживает не самые лучшие времена. Ее хотят снести. Но мы вас просим прийти 7 июля в 10.00 на Общественные слушания, которые пройдут по адресу: Айтеке би,737. Судьба библиотеки зависит от вас. Не дадим убить библиотеку. Ждем вашей поддержки!
С уважением, начальник штаба обороны библиотеки  Багиля Рахатовна».
- Багиля Рахтовна, - прошептала Алма про себя, недоуменно перечитывая текст. – Багиля  Рахатовна…
Она непонимающе стояла перед закрытой дверью, перечитывая объявление, неожиданно ощущая, как потерянное спокойствие постепенно возвращается к ней. Сердце, вернувшись в свой ритм, пульсировало ровно и спокойно. А появившееся Доброе Понимание возвращало ее равновесие в привычное спокойствие.
Алма облегченно вздохнула. Ей стало вновь легко, как прежде, и она вдруг ощутила, что ее не трогает ни Багился Рахатовна, ни библиотека, ни борьба вокруг нее. Это все было чуждым и чужим и проходило мимо, не касаясь ее.  Ее не грело уже это здание, и она готова была расстаться с ним навсегда, чтобы окунуться  в новый мир других смыслов. И, чтобы понять это, ей нужно было всего лишь увидеть библиотеку еще раз. Увидеть, чтобы закрыть последнюю страницу прочитанной книги. И вряд ли она будет ее перечитывать. «Себи» подарила ей чудесное время, которые останутся в памяти теплым воспоминанием. Но иногда нужно уметь уходить, чтобы больше не оглядываться.
- Прощай, Себи! – коснулась она ладонью двери. – Ты подарила мне незабываемые мгновения, и я всегда буду помнить о тебе.
Она повернулась, и стала медленно спускаться по лестнице. Оглянувшись напоследок, Алма  грустно улыбнулась. И, помахав рукой на прощанье, грустно побрела домой. Страница этой книги окончательно перевернута.
 
Глава 41.Общественные слушания
Та золотая середина, после которой начинается уже ровное, равномерное течение любого дела, уже пройдена.  Грудь уже не стесняла духота зала, а разум не смущала ненависть  озлобленных людей. Все стало привычно и обыденно, и неистовые страсти немного улеглись. Конечно, до сих пор были слышны вялые всполохи предыдущей бури, сотрясавшей несколько часов этот большой зал. Но было очевидно, что противники выдохлись и из последних сил выкрикивали истеричные возгласы. Но это была почти что агония, а часть защитников библиотеки сдалась, обреченно покинув зал. Остались самые стойкие, но и они были в явном меньшинстве.
Жан удовлетворенно задышал, и грудь наконец-то распрямилась, вдыхая свежий воздух, несущий победу. Все было по плану, и Талгат не подвел. Он привел целую армию суровых и насупленных женщин, с самого раннего утра рассевшихся по всему залу. Остальные места были заняты рабочими застройщика. И пришедшим позже защитникам библиотеки ничего не оставалось, как занять остатки мест и столпиться возле входа. 
Подобранные, словно  актеры для театра, спикеры прекрасно отработали свои роли. Они так долго и красиво рассказывали о прелестях нового жилищного комплекса и опасности старых зданий, что Жан сам залюбовался их красноречием.
- Долой! – озлобленно скандировали «библиотечники», пытаясь перекричать спикеров. - Варвары! Руки прочь от библиотеки! - Но у них не было микрофона, и их голоса тонули в общем  гуле.А микрофон был лишь у строителей, и неприятелю ничего не оставалось, как возмущаться стихийными стычками в дальних углах. Но середина была пройдена, и перевес с каждым разом становился все больше и больше. И разгневанные библиотечники в отчаянии пытались прорваться к микрофону, чтобы сказать свое «нет» планам строителей. Но крепкие строители были наготове, и умело перехватывали их по пути, словно профессиональные игроки регби.
У входа началась давка, противники временами сходились в рукопашной. Но спикеры, не обращая внимания на эту сутолоку, продолжали невозмутимо читать свои доклады, словно вокруг ничего не происходило. Их задача была заболтать. Заболтать так, чтобы люди устали и готовы были принять любое решение, которое им подкинут серьезные мужи в костюмах, важно восседающие в президиуме на сцене.
Все в зале смешалось, словно в плохой игре. Правила уже были нарушены, и стороны пустились вразнос. Защитники, искаженные злобой, кричали. Строители с каменными лицами, толкали. А докладчики монотонно бубнили. 
Везде царил хаос. Но это был управляемый хаос. Тот, который должен был быть по сценарию, и Жан довольно потирал руки. Он насмешливо смотрел на протестующих, все еще продолжавших ожесточенно ругаться и спорить. И снисходительно ухмылялся, в конце концов в споре никого не победишь. Да и кто сказал, что истина познается в споре. Чушь! В споре познается ненависть, а истина познается силой. А правда будет за тем, кто оплачивает весь этот спектакль, ведь Жану немало пришлось выложить за это шоу.
Жан довольно переглядывался со своей командой.  Сражение было нелегким, но победа близка. Что может противопоставить эта кучка людей, у которых даже голоса охрипли от крика? Куда им тягаться с ним, Жаном, который знает, что такое бой, и всегда выигрывает его. Его «Книга» скоро выйдет в свет! Ее напечатают большими буквами в самом сердце города, и пусть мир читает ее вместе с ним.
С плохо скрываемым презрением и чувством «общественного» превосходства, Жан оглядывал затухающий после пожара эмоций зал. Остались лишь небольшие угольки, которые вспыхивали, не желая гаснуть. Но секта Талгата не давала им сильно разгореться, перекрикивая защитниц экзальтированным задором. А сам кумир скромно сидел в третьем ряду, растерянно оглядываясь по сторонам, словно он попал сюда случайно, а все вокруг было чуждо его намоленной годами благодати. Но святоша уже вступил в реку страстей и давно намочил ноги.  Извини, Талгат, святым не место на этой грешной земле, ухмыльнулся Жан. А ради победы можно и нагрешить, ведь все ради дела.
Ободряюще подмигнув мрачному Талгату, он победоносно перекинул взгляд на защитников, с ненавистью взирающих на сцену.  Ему уже стал надоедать весь этот маскарад, и Жан стал нетерпеливо посматривать на часы, торопя взглядом модератора. Сила слушаний выдохлась и пора прекращать затянувшееся представление. Ни за что они не отберут его «Книгу», бой окончательно выигран. 
… 
Уже были сказаны последние слова, и зал стал постепенно пустеть, выдыхая из себя дневные страсти уставших людей. И наступало долгожданное умиротворение, после которого все разойдутся по домам, чтобы за чашкой чая рассказать о событиях бурного дня. Но в этой атмосфере победной расслабленности что-то незримо изменилось, и Жан невольно дернулся, почувствовав на себя чужой взгляд. Он резко вскинул голову и завертел головой, пытаясь найти то, что его насторожило. И застыл, встретившись с взглядом, полным ненависти. Это был взгляд, возникший из далеких времен. Взгляд, проникающий в самое нутро. Взгляд глаз, которые он узнает среди сотни усталых глаз. Ведь в эти карие глаза он когда-то был влюблен, но сейчас они обжигали невысказанными упреками, от которых он когда-то бежал. Эти глаза больно ранили, проникая в беззащитную душу Жана. Но ведь он закрыл все двери, неужели одна осталась открытой?
А может быть, все всего лишь видение, и ему это показалось? Жан с надеждой протер глаза и снова посмотрел в сторону колонн. Но видение никуда не исчезло. Оно стояло, словно древняя богиня гнева, сошедшая с небес, чтобы уничтожить Жана забытыми вопросами.
Жану стало тревожно, он беспокойно заерзали отвел глаза, надеясь, что она не узнала этого уже почти лысого человека с небольшим брюшком, нервно постукивающего карандашом по столу. И как ни в чем не бывало повернулся к спикерам, пытаясь услышать их слова. Но теперь он не мог разобрать ни слова из того расплывчатого гомона, в котором утонули голоса и крики людей. Все превратилось в зыбкое марево, а воздух словно завис в тягучей плотности. Он с усилием дернул ворот рубашки, словно пытаясь оторвать себя от этого неотступного взгляда. Но вокруг все стало вязкой патокой, и ему стало трудно дышать. Жан ослабил узел галстука, хватая ртом воздух. И внезапно среди всего этого склизкого гула, прозвучал отчетливый голос:
- Здравствуй, Жан.
Он опустил голову, чтобы не слышать этого голоса в своей голове. Но все вокруг сузилось, и он словно оказался в некоем туннеле, где были лишь он и она. 
- Здравствуй, Жан, - повторил голос, зазвучавший громким эхом по всему туннелю. Всеми силами он хотел ускользнуть от нее, от этого взгляда и треклятого туннеля, но все вокруг исчезло. И все пространство вокруг заполнили ее требовательные, гневные и в тоже время такие завораживающие глаза, что Жан безвольно утонул в них, словно мир сомкнулся лишь в этом говорящем взгляде.
- Я никогда не думала, что мы встретимся вот так.
- Здравствуй, Алма, - обреченно выдохнул он. Как много бы он сейчас отдал, чтобы оказаться не здесь, не сейчас и не видеть эти пронзительные глаза.
- Ты очень изменился! – оценивающе сказал ее взгляд, разглядывая его морщины, второй подбородок и большие залысины на лбу и висках, где когда-то были буйные, непослушные вихри. И только увидев тот самый шрам на щеке, она удовлетворенно улыбнулась, словно увидела старого знакомого.
- А ты нет, - зачарованно смотрел он, не в силах отвести взгляд от этих бездонных глаз, где когда-то утонула его юность.
- Ты мне ответишь на мой вопрос? – застыл на ее губах трепетный вопрос, томивший ее сердце много лет.
-Я давно уже не могу ответить на вопросы, - виновато опустил он голову, и стал выводить карандашом причудливые фигуры на белом листке. Разве есть в мире сила, которая сможет ответить на эти вопросы? Каждый из этих вопросов порождает целый лабиринт других вопросов, куда он боялся смотреть.
- Жаль, - грустно вздохнула она. – А знаешь, я нашла тысячи причин, чтобы объяснить это. Но ни одна из них не убедила меня. Ведь так не бывает, согласись? 
Он молчал, не поднимая головы и рисуя целые лабиринты, пока не уткнулся в края бумаги. А ответа так и не было. 
- Ты ведь не мог меня просто бросить? Это же невозможно? Или возможно? Я столько раз думала над этим и ни разу не нашла внятного ответа на свои вопросы. Не молчи, Жан. Пожалуйста, не молчи, - смотрели ее глаза умоляюще.
Но Жан ведь и сам не знал ответа. Ответы опошляют тонкое изящество жизни и не приводят к счастью, это Жан давно уяснил. Он уже много лет обходится без ответов и сейчас даже не мог ничего сказать. Впрочем, в их диалоге взглядами, она искала не ответы, а прощения, которого тоже не было у него.
- Жан?
- Ты просишь ответы, которые вне моего понимания, - сердито взглянул он на нее.
- Неужели? – усмехнулась она. – Ты оставил столько вопросов, что решил прикрыться непониманием? А ты думал, что твои вопросы могли испортить людям жизнь? Что они могли дать всходы недоверия и обиды? Скажи, Жан.
Она смахнула со лба прядь волос и прикусив губы от злости, насмешливо рассматривала этого уже постороннего, но до саднящей боли близкого ей человека.  Человека, когда-то  показавшего сад, где открываются границы других, неведомых доселе сфер-чувств. И сам же сжег тот самый сад, который сам же посадил. Сжег ночью, оставив после себя пепелище и предав человека, который доверил ему самое сокровенное. Эх, Жан, твои вопросы, словно острые стрелы, ранили ее сердце.
- Скажи, а почему всегда от меня убегают? – упрямо продолжала жечь взглядом она. – Убежал Арман. А потом, убежал и ты.  Может, что-то не так во мне?
-Разве мой поступок требует оправдания? –обрел, наконец, уверенность Жан и с вызовом посмотрел в ее влажные от слез глаза. – Разве я должен объясняться?
- Нет, конечно, нет, - укоризненно покачала она головой. – Если ты это сделал, то объяснение не имеет смысла. Все, наверное, произошло так, как и должно было быть. Мне нужно это понять. Понять великим пониманием, которое почему-то сейчас мне совсем отказывает.
Она горестно опустила голову и, вытащив платок, вытерла слезы и тяжело вздохнула. А он, почувствовав свое превосходство, смотрел на нее уже жестким взглядом. Он выиграл слушания, выиграет и эту дуэль взглядов. В конце концов, прошло столько лет, когда  правда давно растеряла свою суть, а поступки не требуют объяснения. И он не чувствует груза напрасной вины. Ответы давно растворились во времени.
- А ведь я… ждала, ждала, ждала, – жалостливо всхлипнула она.
- Все это время?
- Да, Жан. Все это время. Я ждала, что вдруг под тополем появишься ты и скажешь: «Прости»!  Но ты так и не появился. Ты плюнул на все, что у нас было. Ты плюнул на нашу любовь.
- Ты думаешь, это была любовь?
- А как же, Жан? А как же?
- Мы были слишком молоды, чтобы любить. Разве мы понимали это чувство?
- Любили, Жан. Любили, - ее глаза засияли радостной мечтательностью. - Я любила только раз. Любила глупо. Тщетно. Но разве можно требовать от любви разума? Любовь лишена любого понимания.
- «Ею нужно только жить»? – вспомнил он ее слова.
-Да, - восторженно улыбнулась она .– Ею нужно только жить.
Он скомкал бумагу с фигурами и со злостью бросил ее в урну.  Сознание стало опять возвращаться к нему, и фигуры в зале обрели прежние шумные контуры. А голос Алмы тонул, постепенно растворяясь в ожившем гуле.  Жан словно протрезвел, сбросив с себя охватившее его наваждение. Он с некой досадой посмотрел на эту постороннюю женщину, с которой его уже давно ничего не связывало. Теперь это был человек, стоявший по ту сторону барьера, а значит всего лишь кусочек всей этой шумной проигравшей массы, которая ничего, кроме жалости, не вызывает.
- Что дальше? – сухо посмотрел он на нее. – Что дальше?
Она иронично усмехнулась.
- Я тебе скажу, что дальше, - в ее глазах заиграли недобрые огоньки. - Вы выиграли сражение, но не войну. Мы будем защищать «Себи» до конца. И это будет теперь делом всей моей жизни.
Снисходительно усмехнувшись, он презрительно отвернулся, выключив эту безмолвную беседу. Он мысленно отбросил ее за те колонны, за которыми стояли непримиримые противники. Для него они теперь технический сбой, который уже фактически решен. Он овладел собой и больше не смотрел в эти полные грусти и сожаления, магнетические глаза, чтобы больше не попадать под их обаяние.  Эти притягательные глаза остались в прошлом, и для него они всего лишь случайность, оказия, на миг поколебавшие его рассудок. Но теперь он вновь уверенный Жан, воплощающий в себе могущество победы и силы. А она, победа, вытесняет любые слабости.
…..
- Шеф! Шеф! - подбежал ликующий  Кайсар. – Голосование прошло с большим перевесом в нашу пользу. Сегодня решилась судьба нашего проекта. Вашу «Книгу» будут читать, шеф.
Кайсар не мог скрыть радости и чуть ли не прыгал возле него от счастья. Но Жан не чувствовал ни радости, ни удовлетворения. В душе появилась гнетущая пустота, и им опять охватила необъяснимая меланхолия, от которой захотелось вдруг в исступлении заорать. Он бросил взгляд в сторону колонны, где недавно стояла Она, но ее уже не было.
Ничего не ответив Кайсару, Жан молча встал и направился к выходу. Смартфон в руках задрожал, и на экране появился входящий звонок от Агашки. Жан со злостью сбросил звонок и выключил аппарат. Сегодня он больше никого не хочет слышать. Был трудный день, полный сражений. И он выиграл все битвы, но почему-то не чувствовал вкуса победы.
 
Глава 42. Оборона
Потухшие, разбитые, защитники молча вернулись в библиотеку, и словно провинившиеся ученики, тихо расселись за партами в читальном зале. Их было уже намного меньше, чем раньше. Большинство, разочаровавшись в сопротивлении, махнули рукой на борьбу и разошлись по домам. Изначальный боевой дух угас, и лишь самые верные вернулись в библиотеку, чтобы обсудить дальнейшие планы. Но сил не осталось даже у самых стойких защитников, и они подавленно молчали.
 Молчала и всегда энергичная Багиля Рахатовна, удрученная поражением на слушаниях. Впрочем, ей не привыкать проигрывать слушания. И ее борьба была в том, чтобы каждый проигрыш, в конце концов, привел к победе. Ведь победа не сваливается с неба, она куется в терпеливых  горнилах непрерывной борьбы. Но сегодня, силы покинули и ее. Она прекрасно знала, что слушания они не выиграют. Но в этот раз привычное поражение далось ей тяжелей обычного. 
Профессор исподтишка разглядывала вернувшуюся к ним Алму. Не все защитники были знакомы со сбежавшей заведующей библиотекой. А старым читателям библиотеки было не до нее. Им были уже безразличны она, ее побег, ведь, в конце концов, в этой борьбе Алма всего лишь слабое звено, выбравшее свой путь. Да и какая разница, если они все равно проиграли. 
Профессор не доверяла ей, в ее войне она была дезертиром.  Но  бабушки, прежде клявшие ее за предательство, растаяли, встретив раскаявшуюся Алму на слушаниях. Ее возвращение в момент самого пика противостояния стало приятной отрадой для всех, кроме Багили, которая ревниво наблюдала их необъяснимый  восторг. Уж не профессору ли знать, что человек – существо изменчивое и нестабильное.  Но она не стала спорить с влиятельными бабушками, и изредка бросала неприязненные взгляды на заведующую библиотекой.
И Алме  не понравилась Багиля Рахатовна. Она вела себя вызывающе хозяйски в родной для Алмы библиотеке, каждый метр которой был для нее сакральным. А профессор важно расхаживала по ее родным залам, напоминая своей жесткостью и высокомерием колонизатора на плантациях. И женщины, негласно установив между собой незримую преграду, старались не замечать друг друга. Но Алма всей кожей ощущала, что профессор наблюдала за ней, и невольно поеживалась от холодного колючего взгляда своей неожиданной библиотечной соперницы.
Но сейчас не время для внутренних раздоров, и профессор, решительно поднявшись со стула, вышла в центр зала. Защитники выжидающе уставились на нее.
- Ну что же, мы проиграли сражение, но не проиграли войну. Мы будем готовиться к еще одному сражению, которое окажется не менее важным, чем эта. И не время сейчас раскисать, нам нужны силы для решительной битвы.
- Ой бай, - запричитала Данагуль апай, морщась от боли. – Эти сволочи так толкнули меня, что до сих пор плечо болит
- Они не уважают наши седины, - поддержала ее жалобным голосом Валентина Кузьминична. - Один из них, такой толстомордый, наглый, говорит, иди отсюда, старуха, пока кости целы. Вот хам!
Женщины сразу оживились, одновременно зашумев, перебивая друг друга и обсуждая прошедшие события.
- Хватит вам галдеть, - сердито прервала их молчавшая до сих пор Мария Марсовна, – Соберитесь, ведь не маленькие уже.
И, недовольно зыркнув на обиженно притихших подруг, вопросительно посмотрела на Багилю Рахатовну:
- Что будем делать?
Профессор не сразу ответила. Она задумчиво смотрела поверх их голов, и думала о чем-то своем. Затем, очнувшись, оглядела защитников торжествующим взглядом.
- Как я и говорила, мы проиграли это сражение. Наши силы были неравны, - сердито погрозила она кулаком невидимым застройщикам. – Они всегда будут нас побеждать, пока не научимся быть вместе. Пока нас не станем больше. Пока библиотеку не будут защищать не десяток пенсионерок, а сотни и даже тысячи неравнодушных людей. 
Пенсионерки недовольно насупились.
- Но перед собой я вижу героев, - ободряюще улыбнулась она бабулькам, которые сразу же засияли. – Увидела тех, кто стоит тысячи людей! Это настоящие воины! Это герои нашего времени! Их дух настолько высок, что ничего не сломит. И я не имею права сдаваться, потому что у меня есть мечта. И эта мечта – наша библиотека, – пафосно воскликнула она, бросив надменный взгляд на Алму.
Профессор умело говорить. Она была мастером коммуникаций, и часто в своей риторике использовала интонацию известных людей прошлого. Именно в прошлом она находила для себя источники вдохновения и силы для борьбы, ведь настоящее еще не успело покрыться бронзой величия. И знаменитое выступление Кинга  служило для нее шедевром  по-настоящему великой речи, где сочетались и мастерство оратора, эмоция истины и душевная искренность, и самое главное правда. И пусть библиотека – это всего лишь небольшой кусочек, а аудитория - несколько старушек, но профессор ощущала себя полководцем, ведущим армию на великую битву.
 … 
На второй день начался новый этап защиты «Себи». С этого времени жизнь в библиотеке еще больше оживилась. Услышав об их поражении на слушаниях, к ним потянулись гражданские активисты, блогеры и журналисты. «Книжники», как их прозвали в СМИ, стали активно готовиться к обороне.
Алма, с трудом вернувшая доверие читателей и своих подчиненных, предпочитала не вмешиваться в дела обороны, закрывшись в своем кабинете. Целыми днями она была занята тем, что перебирала старые записи, приводя в порядок базу данных. И, время от времени спускаясь в подвал, сортировала книги, отбирая те, которые требовали реставрации. Тем не менее, защитники сразу почувствовали в ней неформального лидера, и часто к ней приходили за советом по тем или иным вопросам. Она не знала ответов, не командовала обороной, и кроме книг, в жизни почти ничего не видела. Но после возвращения, в Алме появилась особая, магнетическая сила, которая буквально искрилась, притягивая к ней людей. И люди невольно стремились к ней, пытаясь побыть рядом хоть немного, словно заряжаясь этой необычной энергией, которой она неосознанно делилась. Негласно все чувствовали, что библиотека вновь обрела хозяйку.
Но книги требовали защиты, и она не могла не отметить того, что профессор делала все умело. Багиля Рахатовна организовала питание, воду, распределила обязанности, подбадривая дух защитников. Оживленная суета защитников пугала Алму, но уйти она уже не могла. Бежать больше не было смысла, и если наступил конец библиотеки, она дождется его вместе со всеми. 
Среди всего этого столпотворения неожиданно появился Арман. Причем, не один, а вместе с ее отцом, Сакеном. Сначала, они удивленно взирали на воинственных защитников, яростно готовящихся к обороне. Но, поддавшись всеобщему боевому духу, они тоже  влились в ряды армии профессора. 
Охая и ахая, еле передвигая ноги, притащилась и Софья Руслановна. Ей было уже 85 лет, но даже она не хотела оставаться в стороне от защиты библиотеки. Силы сопротивления с каждым днем росли. 
Привычная стерильность библиотеки  была нарушена. Везде валялись книги, вещи, мусор и прочий хлам. В читальном зале организовали лежанки, расстелив везде корпешки да матрацы. В общем, защитники готовились обстоятельно.
Но неспокойно было и снаружи. Строители тоже наращивали свои силы, поставив вагончики, пригнав технику и демонстративно урча экскаватором, готовым в любой момент ударить по зданию всей своей мощью зубастого ковша. Но защитников этим было не испугать, и временами на крыльцо высыпали бабушки и щедро осыпали строителей проклятьями.
Граница фронта негласно  установилась по линии тополя, разделив враждующие силы на две половинки.
…
Так прошло уже несколько дней, а Алма все продолжала отрешенно возиться с книгами, словно ее не касалось, все происходящее вокруг. Но сердцем она была в самой гуще сопротивления. И с каждым днем в ней крепло убеждение, что здание должно быть защищено. А ее место не где-то в праздном пространстве бесконечного наслаждения мудростью, а именно здесь и сейчас. И, возможно, это «здесь и сейчас» тоже является частью того Великого Понимания, которое она недавно обрела. Ведь на реку жизни нужно не только смотреть, но и плыть в ней, чтобы вода не унесла твои мечты. И она будет плыть, даже если бурное течение будет нести ее непонятно куда, раня острыми камнями.  Теперь это была ее река.
…
В дверь постучали, и в кабинет ввалился оживленный Арман.
- К тебе гости, дорогая, - многообещающе улыбнулся он и отошел в сторону, пропуская вперед  мужчину в  тюбетейке и с жиденькой бородкой на сухом, обветренном лице.
- Талгат? – удивленно привстала с места Алма. Только недавно он был на слушаниях, где играл не последнюю роль. Теперь же он стоял здесь, виновато понурив голову.
- Только не ругай меня, пожалуйста. Я пришел просить у тебя прощения. Я пришел просить мира.
- Мира кому? – возмущенно воскликнула Алма, со злостью сжав кулаки, словно собиралась броситься на него.– Для своего наперсника Жабая? Вы как были гопотой, так ею и остались.
- Алма! – предостерегающе поднял руку Арман. – Остановись. Он пришел с миром.
- Ты права, Алма, - покраснел от смущения Талгат. – Я заслужил эти слова. Но сегодня я пришел не от него, а от своей совести, которая не дает мне покоя. Чтобы отдать долг другу, я неожиданно переступил черту и предал себя. Я изменил своему пути, по которому шел долгое время. И долг перевесил все то, чем я жил. Не казни меня, Алма, я и так наказал себя сам. Прости меня! Теперь я готов встать с вами плечом к плечу, чтобы защищать библиотеку. Я склоняю свою голову перед тобой и готов принять любое твое решение. 
Он удрученно склонил голову и грустно вздохнул. В уголках губ пролегла горькая складка, а щуплая фигура вся сгорбилась, став жалостливой и обреченной. И Алма дрогнула. Ее сердце сжалось от жалости, защемило от боли, а к горлу подступил предательский комок. Милый Талгат, как всегда, попал под влияние своего приятеля Жабая. Пусть и поздно, но все же он понял свою ошибку. 
Алма сочувственно подошла к Талгату и, обняв его, нежно погладила по голове, словно раскаявшегося ребенка. 
- Все мы иногда предатели, Талгат. Все мы порой предаем. Но важно, чтобы мы знали грани предательства и вовремя осознали. Предательство ведь порой так незаметно, что за  одним маленьким шагом можно пропустить целую пропасть.
- Ты права, Алма. Спасибо, что простила, - облегченно вздохнул он. – У тебя воистину золотое сердце.
Арман, растроганный примирением, накрыл их сверху своими длинными руками, и весело прокричал:
- Наша школа снова вместе! Ура!
 - Пошлите в зал, - взял их за руки Арман и силой потащил из комнаты. – Там Данагуль апай напекла шельпеков, айда все есть.
По залу стал распространяться вкусного запах жаренного теста, а в центре стоял стол, уставленный различными вкусностями. Валентина Кузьминична раскладывала блины, другие - пиццу, а третьи так и вообще умудрились принести горячий бешбармак, аппетитно дымящийся на столе.
- А что отмечаем? – хмуро спросила  Багиля Рахатовна, озабоченно поправив очки.
- Нашу будущую победу, - задорно ответила баба Галя, и все весело рассмеялись. В зале стало шумно, оживленно, и вместо гнетущей, напряженной обстановки у всех появилось  ощущение праздника, по которому они все соскучились.
- Алма Сакеновна, смотрите, вам передают привет со всего мира, - посветила своим планшетом стажер Маржан.– Пишут из Голландии, Австралии, Дании, России, Японии, Кыргызстана и Турции. Все поддерживают вашу борьбу и подписывают петиции против сноса.
- Нашу борьбу, - недовольно поправила ее профессор, поморщившись от энтузиазма молодого библиотекаря.
- Толку от этих петиций, - проворчал Сакен. -Никогда у нас не прислушивались к петициям. Нужно действовать. Мы должны защищать свое. И не важно, что ее купил какой-то там олигарх. Мы знаем, что все это принадлежит нам, народу.
- Да пусть пишут, Жамалыч, - заспорили с ним бабушки. – Тебе что, жалко? Пусть пишут. Лишним не будет, а глядишь, правители услышат нас. Все равно это лучше, чем сидеть, сложа руки.
- А мы не сидим, сложа руки. Мы хорошо отдыхаем, - развязно осклабился электрик Саша, временами помогающий библиотеке с проводками. Он установил генератор, и теперь, несмотря на отключенную электроэнергию, в здании мерцал пусть тусклый, но все же живой свет.
 – А ты, я смотрю, хорошо уже отдохнул, - ухмыльнулась баба Галя, насмешливо оглядывая подвыпившего электрика. А тот в ответ лишь пьяно икнул, и все громко рассмеялись. Пусть завтра предстоит схватка за библиотеку, но сегодня они будут веселиться  и смеяться.
….
А на улице, в темноте тополя одиноко курил мужчина. Он напряженно всматривался в окна, пытаясь увидеть то, что происходит внутри. До него доносились обрывки разговоров, песни, смех – внутри люди веселились. Он знал многих из тех, кто был внутри. Но не мог перешагнуть барьер, который сам же воздвиг. Пусть смеются, ведь в смехе нет победы. Судьба – вещь переменчивая, и смеяться последним сегодня уже плохой тон. Но классику жанра никто еще не отменял, и пусть они посмеются напоследок.  Как только он снесет это здание, их смех рассыплется в прах. И вместо этих тусклых глазниц, здесь будут сиять свежестью огромные окна его нового жилищного комплекса.
- Ну что, шеф? – подошел к нему бригадир. – Когда начнем работу? Время-то идет
Мужчина не ответил. Молча затянувшись, он надменно выдохнул густой дым в сторону старых окон, чтобы окна окончательно утонули в сигаретном тумане. И со злостью бросил окурок на землю.
- Дадим им время, - наконец ответил он строителю. – Все равно завтра они станут пылью, - и, придавив тлеющий окурок ботинком, злорадно добавил: – О них скоро забудут, как об этом окурке. Пусть пока веселятся.
 
Глава 43. Тополь под окном 
Она смотрела сквозь ночное окно на тополь, который  спал, раскинув свои огромные ветки по всему двору. И где-то в глубине листьев притаилась сплюшка, временами вскрикивая свое монотонное:
- Сплю! Сплю!
Недалеко от нее мирно похрапывал в кресле, вытянув свои длинные ноги Арман. А в других комнатах спало еще несколько защитников, решивших дежурить в библиотеке по ночам.
После слушаний прошло уже три дня, но строители не торопились начинать снос. Они готовили технику, собирали людей, рыли какие-то траншеи,  уничтожив несколько деревьев. Но к самому зданию и тополю не подступались, словно чего-то выжидали. Тем не менее защитники не теряли бдительность и продолжали свою боевую вахту, чтобы враг не застал их врасплох.
Алма, тоже не покидала свой боевой пост и иногда дежурила по ночам.  Она почти перестала спать и ночи проводила в бдениях. Иногда ее одолевали сомнения в правильности того, что они затеяли. Может быть, эти строители правы, и не нужно сохранять это старое здание, которое может рухнуть само по себе. Да и библиотеки уже свое отживают, уступая место виртуальному миру. А творчество перестало быть ценностью, став частью эры кликбейта , заполонивших пространство вокруг. В последнее время книжный фонд почти не пополнялся новыми книгами, и они продолжали работать с такой же старой, как это здание, классикой.  Алма давно не держала в руках книжные новинки и, возможно, книги вообще перестали писать. Тогда какой смысл во всем этом?  У нее было много вопросов, и некому было на них ответить. Если бы она могла увидеть Дала Ара и хоть на миг оказаться в Тал Жайлау, чтобы вернуть утерянные смыслы и вновь погрузиться в потерянное доброе понимание. Но как найти Дана Рух? Ведь не может же она опять уехать?
- М-м-м,.. - невнятно пробормотал что-то во сне Арман.
Она окинула его большую фигуру ласковым взглядом, на раскинувшиеся на подлокотниках кресла длинные руки. В последнее время их отношения стали еще лучше и крепче. Это не были отношения любви, а скорее восстановленной старой дружбы. И в запале всеобщей  борьбы они были скорее соратниками по сопротивлению, нежели чем-то большим. Но она много раз задавала себе вопрос: любит ли она его? Но не было однозначного ответа, ведь ее отношение к Арману это целый клубок из противоречивых чувств и эмоций. И просто так ответить на этот вопрос в ее состоянии было сложно. 
- М-м-м… зати, - прошептал опять что-то неразборчиво Арман, сладко посапывая во сне. Подтянув нескладные ноги, он повернулся на бок, по-детски свернувшись калачиком. Алма  подошла к нему и хотела разбудить, чтобы он занял ее место на раскладушке в книгохранилище, но залюбовавшись его безмятежным состоянием, не стала будить.  Она сняла с себя теплый кардиган, и бережно укрыла им спящего Армана: «Спи, Арман. Я благодарна Всевышнему, что у меня есть такой друг».
Арман в эти дни был кипучим и невероятно обаятельным. Впрочем, как и всегда.  Он завладел вниманием женской половины, поголовно влюбив всех в себя. И даже суровая Багиля Рахатовна была очарована им, включив его в число своих близких соратников. И они, словно бравые полководцы, часто вместе обсуждали тактику ведения сопротивления.
Арман подружился и с отцом Алмы. И вечерами они играли в шахматы, поклонником которых был Сакен.
Но этого было слишком мало для энергичного Армана, и он открыл публичную страницу в социальных сетях, на которые подписались тысячи пользователей. И своей харизматической внешностью и пылкими постами он уже успел покорить сердца виртуального мира, которые увидели в нем символ библиотечного сопротивления, некоего книжного Че Гевару.
Но Арману и этого было мало. Каждый день он давал интервью журналистам, рисовал транспаранты, печатал листовки и расклеивал объявления по всей округе с призывом объединиться вокруг защиты библиотеки. Он заполнял собой все, что видел и чего касался. И делал это все настолько естественно и обворожительно, что иногда казалось, даже библиотека очарована им.
- Ах, Арманчик! – восторженно вздыхали бабушки, любуясь лучезарностью этого  красивого человека. А Армана уже было не остановить. Он искал любую возможность показать всю полноту своего благородного рыцарства. 
Но он не забывал о человеке, ради кого пришел сюда. И все, чтобы он ни делал, было для нее единственной.  Ради ее улыбки, обожания и любви. И Алма, как и все вокруг, не могла устоять перед огромным обаянием этого красивого человека. Ведь к Арману не может быть нейтрального отношения, только любовь или ненависть. И, возможно, она даже его любит, но боится себе признаться, прячась за Доброе Понимание, которого давно уже не было. И соскучившаяся по мужской заботе, она растворялась в океане его безмерного очарования.
А все уже поженили их, заочно обручив и даже справив свадьбу. И особенно неистовыми в этом были бабушки.  И даже Багиля Рахатовна, смягчившись под влиянием Армана, потеплела к ней, словно внутренне симпатизируя их союзу. А Сакен лишь деликатно молчал, временами покряхтывая для виду. Но Арман успел стать близким и родным и для него.
Алма постепенно привыкла к тому, что Арман рядом, и уже не могла представить мир без него. Словно новое понимание, свалившееся ей на голову, Арман внушал ей уверенность и спокойствие, которые сейчас ей были просто необходимы. Возможно, после того, как все это закончится, они будут вместе. Ее утомила еще только начавшаяся борьба, и она обреченно ждала конца, чтобы уйти уже с чистой совестью, чтобы не выглядеть в своих глазах предателем.
Она устала от хаоса и военной обстановки, а душе хотелось любви и семейного счастья, которые она откладывала все эти долгие годы на потом. Но «потом» пришло неожиданно, в лице Армана. Больше ждать счастье она не намерена, ведь вот оно рядом. И пусть закончится это долгое, затянувшееся ожидание, за которым ее ждет новое семейное понимание. 
…
Укрыв Армана, она подошла к окну и, сложив руки на груди, задумчиво засмотрелась на свет уличного фонаря, просвечивающегося через ветки тополя. Тонкие лучи дрожали в листьях дерева, создавая мигающую иллюминацию. Казалось, что по веткам бегают светящиеся эльфы, весело распевающие ночную серенаду. А между ними сидит маленький гном, играющий на миниатюрной гитаре. 
Но вдруг нижняя ветка тополя зашевелилась, задрожала и из густой кроны  прямо перед окном предстал человек.
Алма даже не успела испугаться, ведь за эти дни сознание так устало, что она потеряла границы между сном и явью. Но размытая фигура все больше приобретала четкие контуры, превратившись в реального мужчину. Это было не видение, перед ней стоял реальный  человек.
Оглянувшись назад и убедившись, что Арман спит, она прижалась к окну. Она надеялась, что ей все же показалось. Но человек был таким же реальным, как тополь, улица и вся ее нынешняя жизнь, в которой напрочь исчезли сны. Он стоял, виновато сминая  в руках букет алых пионов, и это был тот старый знак примирения, которого Алма столько лет ждала. Но прошло так много времени, что ночной силуэт казался реальной нереальностью, плохим отголоском далекого болезненного, фантомной тенью, решившей разрушить ее жизнь. Она завороженно рассматривала знакомые черты человека, контуры которого пополнились  небольшим животом и большими залысинами на висках.  Но Алма узнала бы его даже в самой темной теми.
Она смотрела, жадно пытаясь прочитать через окно безмолвные слова, которые так и не услышала тогда, на слушаниях. Но глаза все так же молчали, лишь понуро улыбаясь. 
Алма оглянулась назад. Арман укрытый ее кардиганом, продолжал спать. Жан не уйдет. Он не уступает в упрямстве Арману и не уйдет, пока она не выйдет. И обреченно вздохнув, она бесшумно проскользнула мимо спящего Армана и вышла на крыльцо. 
Увидев ее, Жан обрадованно улыбнулся и радостно пошел навстречу.
- Это тебе, - протянул он ей букет, наполнив все пространство вокруг необычным ароматом, пахнущих спелой весной и далекой школой.
- Сейчас они пахнут по-другому. Не так, как те, что ты срывал с газонов. Сейчас все пахнет не так, как раньше, – расстроенно понюхала она цветы.
-Весь мир пахнет по-другому, - отозвался он, пристально разглядывая ее. 
- Ты прав, - усмехнулась  она и присела на лавочку под деревом. – Мир стал полон искусственных цветов.
Жан тоже сел на лавочку, но чуть поодаль, держась на почтительном расстоянии от Алмы.
- И все равно они прекрасны, - она еще раз понюхала букет. - Спасибо тебе, что помнишь мои цветочные предпочтения, ведь в то время эти пионы значили для меня так много.
- Не стоит благодарностей, - беспокойно  заерзал Жан на холодной лавочке. – Ведь они тоже для меня многое значили. 
Временами фары проезжающих автомобилей выхватывали из темноты их смущенные лица, хмуро разглядывающие старое здание.
- А ты постарел, Жан, -с любопытством разглядывала его сбоку. – Ничего не осталось от прежней шевелюры. Где твои буйные, непослушные волосы, которые я так любила гладить?
- Их давно уже нет, - угрюмо ответил Жан.
- Да и взгляд у тебя стал другим, - продолжала она, разглядывая его. – Трудно тебе, наверное, достаются деньги.
Жан ничего не ответил, только устало опустил голову, рассеянно рассматривая свои руки.
 - Тебе ведь одиноко, Жан? – неожиданно спросила она, заставив его вздрогнуть. Как может быть он одинок?  У него жена, дети. Вторая жена и ребенок. У него работа, у него куча знакомых.  Одиночество обходит его стороной, о чем она толкует?
- О чем ты говоришь?
- Я видела тебя в аэропорту. Ты встречал девушку. Ты был так рад ей, словно, кроме нее, у тебя не было в жизни другой радости. Кто она тебе?
- Это была моя дочь. Она редко приезжает, - хмуро отозвался Жан. – А я тоже видел тебя, ты сидела в зале ожидания.
- Вот тогда я и поняла, что тебе одиноко.
- Я не жалуюсь на одиночество.
- Конечно, не жалуешься. Ведь тебе некому даже излить душу. Ты сиятельный Жан, у которого нет проблем.  А в глазах твоих все написано, - иронично усмехнулась она
Жан недоуменно оглянулся на нее.
- Я ведь, Жан, профессор одиночества, – горько вздохнула  Алма. - И за версту чувствую своих студентов. Порой такие люди кажутся шумными и радостными для всех, а внутри пустота. Ведь самые грустные люди это те, кто смешит других. А самые одинокие – кто находится в толпе.
- Ты опять транслируешь книги? – недовольно  буркнул Жан.
- А помнишь, - не обращая внимания на его слова, продолжала она. –Мы решили стать одним целым, и объединили наши имена в одно целое, став АлмаЖаном. Ты еще обижался, почему не ЖанАлма? Но АлмаЖан звучит лучше, не правда ли? Мы даже нашего ребенка хотели так назвать.
Сердце Жана надрывно заныло. Все чаще и чаще оно ныло в последнее время, будто напоминая о чем-то упущенном и забытом. Словно параллельно текла другая жизнь, где тоже был он, но не осознавал.
Воспоминания Алмы заставили его окунуться в сентиментальное прошлое, которое, казалось бы, давно откинуто за пределы трезвой реальности. Но прошлое никогда не отпускает, оно порой держит в железных тисках, лишь на время, ослабляя свою хватку. 
Жан  потерянно опустил голову.   
- Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь, Жан? – с требовательной мольбой в голосе обратилась она. 
А что он мог ответить?  Каждое слово, словно молот, втаптывало его в землю.  И ему нечего было ответить.  Ведь эти «почему» терзали его изнутри, не давая ему самому ответов. Почему он тянет со сносом? Почему он третью ночь околачивается  под окнами библиотеки? Почему он, наконец, купил ее любимые цветы? И, наконец, почему ее слова так больно жгут его сердце?
- Не молчи, Жан, ты же все помнишь? – просящей дрожью прошептала она.
- Помню, Алма, - глухо произнес он. – Помню.
- Скажи, ты меня любил? – умоляюще смотрела она на него, пытаясь найти ответы в его глазах. Но они постоянно ускользали, спрятав в глубине нужные ей ответы.
- Когда-то у древнего мудреца спросили, есть ли любовь без женщины? Любовь просто так?  И знаешь, что он ответил? – промолвил Жан. 
- Что он ответил? 
- Он сказал, что любовь – это единственное, что ему недоступно. Я так долго проводил время в учениях, что забыл про саму жизнь, которая учит любви к женщине. И имею ли я право называться мудрецом, если не познал соль жизни – любовь?
- Значит, я мудрец, - горько усмехнулась Алма. – Жизнь прошла мимо, а любви я так и не познала.
- Ты познала любовь, значит ты уже мудрец, - посмотрел на нее своими затуманенными глазами Жан. – Ты прочитала тысячи книг о любви, но так и не научилась читать сердцем слова любви. А они везде, стоит только оглянуться.
- Мое сердце помнит слова, которые написал ты, - выдохнула она полной грудью, и ее рука невольно потянулась к его волосам. Ах, это же тот самый Жан. И он все еще такой же, как и был раньше, страстный, добрый и необыкновенно глубокий.
- Я хочу, наконец, ответить на твой вопрос, Алма,- заблестели знакомые огнив его глазах. – Я действительно любил тебя. И больше, наверное, никогда и никого не любил так, как тебя.
 - А сейчас? – с надеждой спросила она. – А сейчас ты любишь меня? 
Он сглотнул сухой ком в горле и сдавленно сказал: 
-Мое сердце перестало меня слушать и при виде тебя потеряло покой.
- Что говорит твое сердце? – порывисто коснулась она его груди, словно собиралась вырвать его сердце.
- Оно не говорит, - часто задышал он, будто ему не хватало воздуха.– Оно, оказывается, просто любит. А в этой любви совершенно нет слов.
- Оно всегда было моим. Разве не так? - запальчиво спросила Алма.
- Оно жило своей жизнью, а я оказался всего лишь фоном для своего сердца, - с горькой усмешкой махнул он рукой, словно укоряя свое изменчивое сердце.
- Потому что оно жило настоящей жизнью, а не придуманной, - отрывисто прошептала она. – Как же долго я тебя ждала, жестокий Жабай с мягким сердцем.
 
Глава 44. Городской метельщик
Летнее утро в городе начиналось с трели соловьев, гула поливальных машин и шуршания метел, поднимающих облако пыли над городом. Утром Алматы становился городом тысячи метел.
Вжик!! Вжик!
Мела метла, разбрасывая мусор по сторонам.
Вжик! Вжик!
Работал дворник, временами останавливаясь и собирая мусор в пакет.  И в каждом его движении была выработанная годами плавность, и даже грация, словно дворник был танцором, вышедшим на сцену. Это время принадлежало им и отовсюду слышалось это «вжик-вжик», очищающее город и подготавливающее его к новому дню. 
Скорее, быстрее, - усиливает темп метельщик, пока солнце еще за заснеженным вершинами Алатау. И скоро вместе с солнцем улицы заполнят люди, которые не должны видеть ни пыли, ни мусора, ни самого дворника, невидимо чистящего город.
Крепко держа мозолистыми руками сучковатый черенок, дворник размашисто махал метлой, злясь на себя, что не успевал. Ведь сегодня понедельник, аза выходные накапливается так много мусора, что уходит больше времени. Он недовольно морщился от смрада, исходящего от людских отходов, кляня про себя на неряшливость жителей.
По оставленному мусору он мог прочитать события, что произошли накануне. Вот, например, бутылка с алкоголем, а рядом остатки еды. Здесь и читать не надо – ясное дело, была попойка.
А вот здесь было что-то посерьезней. Капли крови, испачканные салфетки, окурки и сломанные ветки кустарника. Скорее всего, драке предшествовало долгое выяснение отношений.
Временами он пыхтел, бурчал, недовольно качая головой и обреченно подбирал мусор, закидывая в большой мешок. Похмельный, трезвый понедельник с первыми лучами солнца обдавал суровой правдой грязную, неопрятную сторону горожан, порой оставляющих свой мусор прямо на улице. Этих дворник презрительно называл «недоносками».  Сделать несколько шагов до мусорного контейнера им было настолько трудно, что под покровом ночи они выбрасывали мусор прямо во дворе, зная, что все равно дворник подберет. Это было очень подло. Будь его, дворника, власть, таких бы он первыми расстреливал.
С годами мусора стало больше. И он стал разнообразней. Теперь мусор не ограничивался невинной бумагой или бутылками. Все больше в мусоре стал преобладать пластик, памперсы и много того, чего раньше не было. И порой мусорные баки были настолько переполнены, что дворник не мог подобраться к ним близко.
И стало много книг среди мусора. Раньше книги почти не выбрасывали. Но сейчас что-то произошло с людьми. Они стали выбрасывать то, что было раньше на вес золота. И возле мусорных контейнеров порой валялись драгоценные фолианты, в свое время стоившие немало денег.
Дворник аккуратно собирал и складировал их в своей бытовке, устроив в ней маленькую библиотеку. За это время собралось несколько десятков книг. В свои послеобеденные часы досуга он устраивал книжные чтения. Узнав, что у дворника есть книги, к нему потянулись окрестные бомжи из бывшей интеллигенции. Они читали книги в каморке дворника, иногда забирали в свои лежбища, но почти всегда теряли. Но дворник на них не обижался. Чем больше теряешь книги, тем больше их прочтут. Да и можно ли на них обижаться?
С бомжами он дружил, временами подкармливая их. У него был негласный договор с местными бомжами: они имеют право первыми разобрать мусорные контейнеры, чтобы найти пропитание или какую наживу. А потом уже подходил сам дворник, чтобы привести все вокруг в порядок. Порой бомжи устраивали склоки из-за мусора, и тогда окрестности оглашались криками и матами. Жители взывали к порядку, жалуясь дворнику на дебоширов. А полиция не хотела связываться с бесполезными для них хулиганами. И тогда дворник выступал как местный шериф, разнимая драчунов, и приструнивая их.  Он не допускал беспорядка на своем участке и быстро приучил их к дисциплине. А залетным бомжам они совместно давали отпор.
…
Дворник несколько раз прошелся метлой по дорожке вдоль качелей, с любопытством бросая взгляд на библиотекаря, слегка покачивающуюся на них. Сегодня она была немного странной. Блаженно улыбаясь, библиотекарь следила за равномерными движениями метлы, не обращая внимания на дворника. Временами, библиотекарь удивленно качала головой в такт движениям метлы, словно дирижер под взмах палочки, и что-то про себя шептала. Она выглядела так словно неожиданно проснулась после долгого летаргического сна, и впервые увидела метлу. 
Дворник пошел по второму разу вдоль дорожки, но она продолжала не видеть его, завороженно следя за метлой. Потеряв терпение, дворник остановился перед ней.
- Здравствуй, Алма, - недовольно поздоровался он. – Я вижу, ты совсем не замечаешь меня.
Алма удивленно подняла свои красные от недосыпа глаза, словно не узнавая стоявшего перед ней человека. И, наконец,  признав в нем того самого Таура, вот же третий десяток работающего здесь дворником, приветливо улыбнулась:
- Простите, я задумалась о чем-то своем. 
- Бывает, - Таур деловито присел рядом на корточках, вытащил сигарету. – Говорят, вашу библиотеку собираются сносить? – кивнул он на стоящие неподалеку строительные вагончики.
Алма зябко поежилась, словно от промозглого ветра, и закуталась в теплый свитер Жана, хотя на улице стало уже припекать.
- Нас сносят, - вяло отозвалась Алма. Понедельник напомнил ей о том, что пора снова выходить на баррикаду, чтобы отстоять библиотеку. Но после нескольких дней, проведенных с Жаном, ей не хотелось ни борьбы, ни сопротивления, ничего больше.  Она насыщена, удовлетворена и миролюбива. Ей хотелось покоя. Внутри еще не затих до конца тот бешеный огонь, охвативший их ночью. И временами она мечтательно закрывала глаза, вспоминая его страстные объятия. Не успев расстаться, ей хотелось вновь вернуться к нему, к этому запретному, но безумно манящему плоду. Окружающий мир словно выключили, включив ярко освещенного Жана. И теперь все вокруг отошло на задний план: библиотека и борьба за нее, читатели, книги и даже благородный рыцарь Арман.  Возвращаясь в лоно действительности, она с трудом собирала лоскутки недавних событий и лиц.
- Будешь курить? – протянул дворник ей пачку.
- Да, - порывисто схватила  она сигаретку, словно заядлая курильщица. Заправски подкурив, она глубоко затянулась и надрывно  закашлялась от едкого дыма. Господи, да как это возможно курить? Это же жуткая гадость. Откашлявшись, она упрямо затянулась во второй раз, но, чуть не здохнувшись, потушила сигарету.
Дворник насмешливо оглядел ее.
-Хороший ты человек, Алма. Даже курить не умеешь. И грехов, наверное, мало?
Если бы все было так. Она уже настолько запуталась в своих пониманиях, что грех стал абстрактной категорией, превратив предательство в яркую радугу, наполнившую ее многолетнюю пустоту. 
- Почему вы так решили?
- Вот я с утра без настроения проснулся, - пожаловался дворник. - Все как-то не складывалось, еще и жители сегодня набросали кучу мусора. А мусора с каждым годом становится все больше и больше. Уже сил нет собирать все людские отбросы. Люди стали, словно отбросы, понимаешь?
-Угу, - рассеянно отозвалась она.
- Зарплату не повышают, а сора-то не уменьшается, - он сердито поднялся на ноги, но посмотрев на Алму, вдруг улыбнулся:
- А вот побыл рядом с тобой, и вроде отпустило. И жизнь вновь прекрасна. Что- то есть в тебе, меняющее людей. Ты особенная.
- Я не замечала за собой ничего особенного, – смущенно отозвалась Алма. – Я обычный человек.
- Не-а, ты необычный человек. Поверь мне, старику, - с интересом  оглядел Таур ее слегка помятый, потрепанный вид.- А ты, видно, совсем не спала?
- Почти не спала, - стыдливо натянула она большой пуловер на колени.– Не спалось как-то…
- Наверное, переживаешь за библиотеку, - сочувственно предположил дворник.
Алма вздохнула и взглянула на библиотеку. Старое здание выглядело сонным, словно не хотело вставать, жалуясь на скрипы в суставах. Но солнце стало подсвечивать ее с восточной стороны, пробуждая к новому дню. А вагончики напротив, словно ощерившиеся танки, уткнулись своими окошками в здание, готовые в любой момент броситься в бой. Ей жалко библиотеку, но в душе она давно распрощалась с ней.
- Говорят, здесь построят новый дом? – проследил за ее взглядом дворник.
- Ага, - равнодушно кивнула Алма.
- А вас куда? 
- В отпуск, наверное, - неуверенно потупилась Алма. – Но я скорее всего уже не буду работать библиотекарем. Я устала от этой профессии.
-Жаль, а я хотел принести вам книги. А то мне уже и хранить негде, - досадливо крякнул он, взглянув на постепенно оживающую улицу. - Эх, не успел я до конца сделать работу сегодня. Устал очень. Мусора много.
- Почему вы не найдете другую работу? – участливо спросила Алма.
- А мне эта работа нравится, - снисходительно улыбнулся дворник. – Я ведь раньше работал заведующим магазином. Такие деньги зарабатывал. 
- Почему вы ушли с той работы? 
-Она была денежной и прибыльной, - взмахнул он рукой, уронив сигарету. – Но эти деньги словно съедали меня. Я не чувствовал себя  счастливым, хотя и был богатым. В те времена деньги текли рекой. Мы делали деньги на всем. Потом открыл торговый дом, денег стало еще больше. Было много любовниц, молодых и красивых, я ведь их покупал пачками.
- Для вас мужчин, женщины словно товар, – укоризненно покачала головой Алма. – Вы все покупаете и продаете. Это так унизительно.
- Эх, - сердито глядя на дымящую сигарету, махнул рукой Таур.- Ты права, что уж говорить. Мы словно сходим с ума, когда появляются деньги. Я пустился во все тяжкие. Стал играть в казино, и пристрастился к наркотикам. Это был тяжелый период, полный дурмана.
- Разве в этом виноваты деньги? В мире столько богачей, которые создают ценности, тратятся на благотворительность. Они приносят много полезного миру именно своими деньгами.
- Да, деньги, в общем-то, не виноваты. Но деньги порой приходят тогда, когда ты к ним не готов. Им нужно время и состояние человека. Мои деньги появились тогда, когда я был все еще советским человеком. Я не знал языка денег и внутри их боялся, ведь нас научили их бояться. Но мне нужно было кормить семью, а в науке ничего не заработаешь. И я ушел с должности научного сотрудника в мир торговли. Но каждый  заработанный тенге  опускал меня на дно моих порочных страстей. Я даже не предполагал, что во мне живет столько демонов. Мои страсти меня удивляли, это как же они были незаметны. В общем, я дошел до точки, потеряв все. Как истинный коммунист, который должен быть свободен от любой материальной привязанности, - горько усмехнулся он.
- Так вы были коммунистом?
- Да! – гордо вскинул головой Таур. – И до сих пор им остаюсь. Считаю, что все должны быть равны. А человек должен жить на честные деньги, а не на спекуляции. 
-Иные коммунисты богаче крупных капиталистов, - язвительно заметила Алма. – Наверное, они другие коммунисты?
- Времена меняются, - живо отозвался Таур. – У каждого свой путь, и я не хочу никого судить. Самое главное, что я счастлив. Когда было много денег, я поневоле стал их рабом. С утра до вечера я только и думал, как их приумножить, как их спасти, куда их вложить. Я забыл, что такое настоящая дружба, ведь людям нужны были мои деньги, а не я.
Алма укоризненно покачала головой.
- И покупал не только женщин, - запальчиво сказал Таур. – Я всех стал мерить деньгами, и  удивлялся, как легко можно было купить людей. Деньги принесли мне новые знания и много разочарований.
- Хрометофобия – боязнь денег, – почему-то вспомнила Алма термин  из списка фобий,  которые любила время от времени перечитывать. - Можно упасть на моральное дно и будучи нищим.
- Может быть. Но именно сейчас я чувствую себя чистым. Мне нравится моя жизнь. И самое главное, я обрел истинное понимание жизни, - выдохнул дворник, словно избавился от тяжкого груза на душе.
И, присев на соседние качели, оттолкнулся ногой от земли, и закачался, беззаботно болтая ногами, словно ребенок.
- И кстати, на этой работе тоже водятся кое-какие деньги, - хитро ухмыльнулся дворник. – Деньги есть на любой работе. Люди порой выкидывают почти новые вещи. А порой бывает, и деньги нахожу. Так что я не бедствую. 
- Счастливый вы человек, - вздохнула Алма. – Хорошо, когда четко знаешь, чего хочешь
- А ты? – испытующе глянул  на нее дворник. - Ты разве не знаешь, чего хочешь? Вроде ты всегда была волевым человеком, знающим свою цель. Не то, что я.
- Ох, не знаю, - заерзала она на месте. – Вроде недавно все было все четко и понятно. Теперь…теперь сплошная филофобия.
- Что?
- Это боязнь любви, - иронично усмехнулась Алма. – Любовь привносит в твою  упорядоченную жизнь столько неясностей, что мечтаешь о простой жизни, где все ясно и понятно. Где привычная рутина и уютный комфорт. А сейчас? – досадливо сморщилась  она. - Такая путаница, я не знаю, что делать.
- А что говорит сердце?
- А сердце предательски поет, - усмехнулась она. – Мне уже вредно влюбляться, а я словно маленькая девочка опять попала в этот капкан.
- Новый знакомый? – с интересом спросила она.
- О, нет. Старый знакомый. Почти с самой школы.
- Так это же прекрасно! Настоящая любовь, словно хорошее вино, проявляется с годами. И со временем становится крепким и выдержанным.
- Это уже старое перебродившее вино. Иногда кислит, но пить можно, - с сарказмом в голосе отозвалась она.
 - Но главное, что пить можно, - соскочил с качелей  дворник, и, подобрав  окурки, закинул в мешок с мусором. – Жизнь как качели: то ты любишь, то тебя. Но самое главное,  не пропустить того, кто любит тебя всей душой.
Подняв метлу, он закинул ее на плечо, а другой рукой схватил мешок. И на миг остановился, снисходительно смерив Алму насмешливо прищуренным взглядом.
-- Пойду работать. Разобрался вроде с людским мусором. Дальше пойду цветы поливать и подстригать кусты. А после обеда почитаю книжку. Не работа, а сплошная синекура.
- И вправду, сплошное наслаждение, - завистливо вздохнула Алма. – А я пойду на свою работу. На свою постылую эргофобию, то есть к ненавистной работе. Хотя самой работы, наверное, уже нет.
- Переходи к дворникам, - шутливо предложил он.
- А это хорошая идея! Я подумаю над ним.
- Если перестала нравиться любимая работа, значит проблема в тебе, а не в работе, - назидательно сказал Таур и враскачку потопал по дорожке, таща на себе тяжелые мешки. Не такая уж и легкая у него работа. Но разве есть в мире легкая работа? Алме стало грустно. Пора и ей идти на работу, которой, возможно, уже нет.


















Глава 45. Разговор в кафе
- Я не просто так вас вызвала на разговор. На то есть основания, - нервно теребила салфетку Зауре, пытаясь не смотреть в глаза своей собеседницы. 
- А я прям испугалась. Это же где видано, чтобы любовница приглашала законную супругу на чашку чая. Как время-то изменилось, - не смогла скрыть ненависти к своей сопернице Бота. – Наглость, оказывается, не имеет границ.
- Прошу вас, не разговаривайте со мной так, - недовольно буркнула Зауре. – В конце концов, я мать его ребенка. Я требую уважения. – Огрызнулась она, вызывающе взглянув на собеседницу. Но,натолкнувшись на ее враждебный взгляд, осеклась, и неуверенно потупила взор.
- Уважения? – со злой иронией переспросила Бота. -Что ты знаешь об уважении? Ты  мало того, что спала с женатым мужчиной, так еще и родила от него. И выжала из нашего с ним, заметь, семейного бюджета – квартиру. И постоянно тянешь наши деньги. Ты настоящий паразит, какое к тебе должно быть уважение? Скажи спасибо, что мне на многое приходится закрывать глаза.
- Я с ним не из-за денег, - глухо произнесла Зауре. – Я ведь его любила.
- А сейчас разлюбила? – язвительно передразнила Бота.
- Не знаю, - туманно отозвалась Зауре, блуждая глазами по деревянному, богатому интерьеру модного кафе. – Ведь я давно его не видела. Он бросил мня.
-Бедняжка, - ехидно заметила Бота. – И поэтому ты пришла ко мне? – Бросила со злостью Бота. Зауре злила ее. Злила своей молодостью, красотой и даже нежной, бархатной кожей, которой еще не нужен был уход. Возможно, она милая девушка, и при других обстоятельствах они и подружились бы. Но сейчас это соперница, посягнувшая на ее гнездо. Разлучница и хищница, позарившаяся на ее гнездо. А Бота будет защищать свою семью всеми силами.
- Так зачем ты ко мне пришла, разлучница? А? Скажи, тебе мало? Ответь!
- Послушайте, мне надоел ваш тон, - раздраженно перебила Зауре. – Я вообще-то по делу.
- Хорошо, я слушаю тебя, моя «деловая», - злобно улыбнулась Бота, продолжая бесцеремонно разглядывать молодую соперницу. Хорошо же она пощипала ее мужа. Эксклюзивные  украшения, платье, сумочка – все было из дорогих фирменных бутиков. Она сама была частой гостьей этих магазинов, и могла точно определить, где куплена та или иная вещь. Но когда-то, все это покупал ей Жан. А сейчас ей самой приходится все покупать.  Жан же, теперь покупает подарки другой, горько отметила про себя Зауре и еще больше разозлилась. Ей стало обидно, что все те годы, которые она потратила на своего мужа, прошли впустую. 
- Вы, наверное, слышали, что Жан сейчас живет с этой библиотекаршей, - начала рассказывать Зауре. – Кстати, я вообще удивлена его выбором, - доверительно добавила она. Но Бота глядела  враждебно, явно не собираясь приписывать себя к ее сообщницам.
- Я думала, он у тебя, - делано удивилась Бота. – Так он и тебе, получается, изменяет. Ха ха, двойная измена. Я даже не знаю, как это называть – двойной адюльтер?
Зауре снисходительно улыбнулась.  Злость этой женщины объяснима, и уже не раздражала. Она вдруг ощутила даже некое сострадание и жалость к этой красивой, но уже немолодой женщине, которая, по сути, проиграла своего мужа. Проиграла не из-за возраста, ведь она выглядела почти ровесницей Зауре. И ей можно было дать от силы тридцать лет. Она проиграла из-за чрезмерной опеки своей семьи, которую сделала единственным смыслом своей жизни. Бота превратила свою семью в фетиш и культ, и привязала всех к себе. А мужчина птица вольная, и чем больше его привязываешь, тем быстрее он может улететь. И нет ничего удивительного в том, что эта птица прилетела к Зауре, и в этом нет ее вины.  На ее месте могла оказаться любая женщина.
Улыбнувшись своим мыслям, Зауре неторопливо стала степенно помешивать ложкой свой кофе. А Бота продолжала сверлить ее своим ненавидящим взглядом.
- В общем, уважаемая Бота, - наконец начала она. – Я давно не получала денег от Жана, и мне, фактически, не на что жить. А у меня ведь маленькие дети.
- Ты не выглядишь просящей мамочкой. Одних только украшений на тебе на целый автомобиль. И еще, я слышала, что он купил тебе дорогую квартиру. Так что тебе есть, где жить. Так в чем проблема? Ты разучилась работать? Да, иногда нужно ручками подвигать, ножками потопать. А что поделаешь, это жизнь.
- Но вы тоже особо не утруждали себя работой, - язвительно заметила Зауре.
- Я свое счастье заработала долгими годами служения своей семье и заботой о муже, - возмущенно  сверкнули глубоко посаженные глаза Боты. - И чужих мужей не отбивала. В этом наше главное отличие, «дорогуша».
- Простите, я не хотела вас задеть, - примирительно заговорила Зауре, нервно двигая ложкой в чашке. Она пришла с делом, и разногласия ей не были нужны.
- Да прекрати ты звенеть ложкой, - сердито прикрикнула на нее Бота, и Зауре послушно оставила ложку.
- Так зачем ты пришла? – спросила Бота, надменно оглядывая свою соперницу.
- Я хотела сказать, - немного замялась Зауре. – Что сын Жана имеет такие же права, как и ваши дети. И мог бы претендовать на часть его активов. Ребенок не должен ни в чем нуждаться.
- Ах, вот в чем дело! – чуть не задохнулась Бота от наглости соперницы. – Ты претендуешь на его деньги?
- И на обеспечение ребенка алиментами. Это мое законное право, - дерзко выпрямилась Зауре, всем видом показывая готовность к отстаиванию своего законногоправа. – И поверьте, я тоже готова идти до конца ради своей семьи. Но пришла с миром, ведь мы можем обойтись без юристов. Тем более это будет выгодно нам обеим, зачем нам лишние проблемы? В конце концов, мы все приходимся друг другу родственниками, нас связывает один мужчина.
Бота молча, со злым прищуром разглядывала молодую женщину, недобро усмехаясь. Молчала и Зауре. Она сделала свой ход, дальше очередь за соперницей. И от того, как она себя поведет, будет ясен счет в этой партии.
- Знаешь, почему это кафе называется «Льдинка»? - Наконец выдавила из себя Бота, сжав чашку в руках так, что побелели костяшки пальцев. – Потому что здесь давали мороженое со льдинками. Это был старый  добрый пломбир,  я обожала его в детстве.
Зауре недоуменно слушала, не понимая, к чему она клонит.
-А еще, мы с Жаном здесь ели пирожки. Они назывались учпучмаки. И запивали компотом, - не обращая на собеседницу внимания, продолжала она. И взгляд ее задумчиво бродил по тяжелым бутылкам с иностранными этикетами, заполнившим всю стену за баром. -И не было ничего вкусней тех пирожков. Тогда мы были простыми. И кафе было простым. Все в том мире было простым и понятным. Не было пафоса и дорогого антуража, который, по сути, не нужен людям.
Зауре непонимающе захлопала длинными ресничками, на всякий случай, оглянувшись на бар.
- В этом наша разница, милая Зауре, - наконец-то назвала ее по имени любезным тоном Бота. Но от этого стало еще больше тревожнее. - Разница в том, что я с ним ела те самые учпучмаки, а тебя он балует блюдами в дорогих ресторанах.
- Я не ем мяса. Я вегетарианка, - неприязненно поправила Зауре.
- Да не важно, - пренебрежительно ухмыльнулась  Бота. – Суть не в этом. Мы прошли с ним многое, чтобы прийти к тому, что имеем. А ты, словно гиена, пытаешься отщипнуть кусочек, который ты не заслужила.
Бота уже не злилась. Она смотрела осознанным, полным  внутреннего спокойствия, взглядом хищницы, не предвещавшим ничего хорошего. И Зауре испуганно растерялась, ведь идя к ней, она надеялась на понимание казавшейся доброй и отзывчивой супруги Жана. Но Бота предстала совершенно в другом виде.

- Ты слишком пересмотрела кино, девочка, - зловеще улыбнулась Бота – А в жизни не бывает так. Никто не бывает умнее жизни. Ты права в том, что ребенок не должен ни в чем нуждаться. Это справедливое замечание. А ты безработная, и не сможешь ему дать должного обеспечения. Поэтому, мы заберем у тебя ребенка, и передадим его в приют.
- Что? – ошеломленно вскрикнула Зауре. – Вы не имеете права!
-У нас свое право, - зловеще ухмыльнулась Бота. – И это право называется деньги и влияние. 
- Я не отдам вам своего ребенка, - тревожно встрепенулась Зере. – Ни за что на свете.
- А мы тебя и не спросим, - продолжала говорить спокойным тоном Бота. – А будешь сопротивляться, так и вообще окажешься в психиатрической больнице надолго. А может быть и навсегда. Поверь, это в моих силах.
- Но я хотела взять то, что принадлежит сыну по праву. И только из того, чем владеет его отец, Жан. По праву матери его сына! – испуганно залопотала Зауре, с ужасом глядя на изменившуюся женщину. – Мне больше ничего не нужно!
- Запомни, девочка. Нет никаких денег Жана. Все то, что есть у него – это мое. А вернее – нашего клана. А без клана он, Жан, никто. Я терпела тебя только потому, что Жан придерживался правил. Зарабатывал деньги для семьи. Но если он нарушает правила, значит, я тоже имею право нарушить. Мой тебе совет, забудь про Жана. Исчезни. Он  твой вчерашний день. Ты от него больше ничего не получишь, тем более, от меня. У тебя есть квартира, я могу устроить тебя на хорошую работу. И только потому, что мне тебя жалко. Ты просто глупая маленькая девочка, захотевшая съесть чужой кусок.  Но этот кусок слишком большой для тебя, и ты можешь подавиться.
Зауре растерянно молчала, боясь смотреть на осклабившуюся, словно хищница, женщину. Ей стало страшно и захотелось вырваться из этого кафе. 
-Не ищи меня, Зауре. Если нужно, я сама тебя найду, - и, насмешливо оглядев соперницу с ног до головы, добавила: - Ты еще молода, красива. Найди себе хорошего парня и выйди замуж. Иногда чужая кость становится несъедобной и даже опасной. Не сломай себе зубы. И второй раз я уже не буду такой доброй. Прощай!
И, брезгливо бросив на стол оплату за кофе, победоносно направилась к выходу. А раздавленная Зауре ошарашенно смотрела ей вслед, оцепенев от шока.
…
 Выйдя на улицу, Бота глубоко вдохнула свежий воздух, и, чуть задержав дыхание, гневно выкрикнула:
- Тварь!
Прохожие недоуменно оглянулись.
- Тварь! – повторила она уже тише, а внутри ее распирало от злости. Она злилась на неверного мужа, на легкомысленную Зауре, и на себя, столько времени верившую в иллюзию.
 Но она не хочет больше обманываться, в ней проснулось глубокое понимание, зревшее в ней давно, но никак не выходившее наружу. Она не хочет больше жить во лжи, и это стало так очевидно, что она даже облегченно вздохнула. Решение стало настолько ясным, что она даже удивилась, как она раньше тянула с ним. 
Бота еще раз топнула ножкой, но скорее для острастки, а не от злости. Появившееся решение успокоило Боту, и весь ее гнев как рукой сняло.
Бота раздумчиво подошла к автомобилю и умиротворенно села на водительское кресло. Положив руки на руль, она внимательно посмотрела на себя в зеркало. Она все еще красива и молода, и не заслужила, чтобы ее оскорблял своим равнодушием родной муж. И ради кого? Ради этой самоуверенной и алчной девочки?  Бота  все терпела ради сохранности семейного гнезда, которое уже давно было растаскано хищными птицами.  И от гнезда уже ничего не осталось, одна ветошь, да сухая трава, рассыпающаяся от ветра. Но она упрямо не замечала, веря в то, что Жан вернется.  Она терпела. Терпела его измены. Терпела Зауре. Но появление еще одной любовницы, которая к тому же была старше самой Зауре, переполнило чашу ее терпения. Неужели ему настолько неинтересна жена, что он готов изменять ей с какой-то библиотекаршей?  Это уже совершенно возмутительно. Все ее  надежды, словно мыльные пузыри, лопались на глазах. Как же это больно. Захотелось плакать от обиды, и  Бота беззвучно зарыдала. Она все делала беззвучно. Беззвучно жила. Беззвучно любила. Беззвучно  растила детей, чтобы Жан не отвлекался на звук. Но теперь время беззвучия прошло. Ее голос будет звучать так громко, что оглохнут и эта библиотекарша, и Жан, и глупышка Зауре.
Хватит плакать, пора действовать. Бота вытерла слезы и высморкалась. Еще раз посмотрелась в зеркало и, поправив макияж, улыбнулась  своему отражению. Взяв в руки телефон, она задумалась о шаге, который, возможно, изменит судьбу ее семьи. Но поколебавшись всего лишь миг, взяла себя в руки и решительно набрала заветный, но редко набираемый номер.
- Алло, - ответил хриплый  мужской  баритон на той стороне.
- Здравствуйте, дядя.
- О, Ботажан, - тепло отозвался голос Агашки, удивленный ее звонком. – Рад тебя слышать, племянница. Все нормально у тебя?
- Дядя, я хочу развода с Жаном. Я хочу, чтобы он исчез из моей жизни. Я хочу, чтобы вы отобрали у него компанию. И хочу, чтобы больше никто из нас не вспоминал о нем, - запальчиво выпалила она, не давая опомниться ни себе, ни дяде.
- Ммм-да, признаться, ты меня очень удивила, - обескураженно протянул Аагашка. – Ты уверена в своих словах? Может быть, ты все же успокоишься, подумаешь? 
- Я редко вас прошу о чем-то, - умоляюще говорила она,  с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. – Но сегодня я уверена как никогда. У меня наконец-то появилось чистое и мудрое понимание сути вещей.
И в этих словах было столько отчаяния, что Агашка не стал больше расспрашивать, и понимающе ответил:
- Хорошо, племянница. Я тебя услышал.
И не попрощавшись, Бота быстро положила трубку и обреченно уронила голову на руль, тихо прошептав:
- Прощай, Жан. Ты – уже вчера. Ты - уже история.




Глава 46. Растянутый треугольник
Затаив дыхание, он ступил на скрипучую, шероховатую ступеньку, давно не видевшую краски, и оглянулся назад, словно ища поддержки сзади. Невдалеке, попыхивая чадным самосадом возле строительных вагончиков, с интересом наблюдал за ним бригадир его компании Мурат. Он прекрасно знал, что Жан уже не совладелец и даже не директор компании. Жан – просто прохожий, который почему-то решил прийти на объект, к которому уже не имеет отношения. Но для него, Мурата, он все еще шеф, даже если ушел из компании. Ведь их связывают многие годы совместной работы с этим сумасбродным, резким и даже бешеным шефом, которого все строители одинако уважали за справедливость и щедрость. Но Мурат все же не понимал, зачем шеф лезет в эту библиотеку, и продолжал с некоторой озабоченностью следить за ним.
 А Жан тем временем сделал еще один шаг, опасливо посматривая на большую деревянную дверь с облупившейся краской. Такой же облупившейся, как и его, казалось бы, яркая, красочная жизнь, которая за короткий миг потрескалась и покосилась.
 События последних дней выбили его из привычной колеи.  В эти дни он стал никому ненужным, и в один миг стал изгоем, оказавшись буквально на улице. Бота подала на развод, запретив приходить домой. Выкинула все его вещи, и поменяла замки. В нее словно вселился бес, и как будто всего этого было мало, рассказала обо всем детям, и теперь они тоже избегали своего отца. Жан порывался поговорить с ней, но Бота наняла охрану и теперь дом охраняли огромные мордовороты, которые не давали ему пройти во двор. Жан никогда не мог предположить, что его родной дом окажется для него недоступным. Мирная и семейная Бота вдруг взбунтовалась, показав свои клыки, и не было никакой возможности связаться с ней. И как бы Жан ни пытался поговорить, ее телефон постоянно молчал.
Но также не отвечала на звонки и Зауре. Она исчезла вместе с ребенком, не оставив весточки и тоже поменяла замки на двери. Да что за чертовщина, они сговорились,  что ли, все?
Жан не понимал, что происходит. Словно кто-то неведомый решил испортить его жизнь и пройтись по всем его тылам. Вокруг него образовалась глухая стена. Но это было еще не все, бойкот решил объявить и его давний партнер и покровитель – Агашка. И Жан, стоя перед закрытой дверью библиотеки, еще раз прокручивал в голове утренний разговор в офисе:
«….Когда  Жан зашел в кабинет, Агашка уже сидел на диване, ожидая его. Внешне он выглядел  спокойным. Напряжение выдавало лишь характерное постукивание пальцами по колену. Он явно был чем-то недоволен.
Жан молча прошел за стол. Налил в стакан минералки и залпом выпил. И только потом мрачно поздоровался:
- Армысыз!
- И тебе привет, - недовольно буркнул Агашка. И насмешливо посмотрев на него, ехидно спросил: - Я смотрю, ты хорошо отдохнул?
- Не говорите, до сих пор голова болит, - потряс головой Жан, словно отгоняя похмельный туман. Хотя, в эти дни он не выпил ни капли спиртного.  Но возвращаться в трезвую реальность было так же мучительно, как после тяжелого, долгого запоя. Его раздражало все: кабинет, макет проекта, сама мысль о работе, и конечно сам Агашка, выжидающе разглядывающий его. 
- Странно, не помню, чтобы ты уходил в запой, - недоверчиво покачал головой Агашка. – Ты же почти трезвенник?
«Старый лис, тебя трудно провести», - подумал про себя Жан.
Агашка кряхтя, встал, и медленно подошел к окну.
- А между тем мы терпим убытки. Стройка так и не началась. Не понимаю, почему ты тянешь со сносом?
Жан напряженно молчал и смотрел на его сухую, слегка сгорбленную спину. И почему же тебе, старик, не сидится спокойно на своей пенсии? Зачем ты суешь повсюду свой нос?
- Я контролирую проект, разве вы перестали доверять мне?
- Ты уверен, что контролируешь? Ты решил провалить проект? Это что – саботаж? – стал заводиться Агашка. - Ты прямо скажи,  хочешь ты заниматься этим проектом или нет? - сердито повернулся он к нему. 
Жан, взяв в руки карандаш, стал  молча выводить на бумаге лабиринты из абстрактных кругов, словно хотел затеряться среди них подальше от Агашки. А тот, не унимаясь, все больше распалялся, злясь на демонстративное молчание Жана. Он никогда не видел Агашку в таком состоянии.
– Я простил тебе любовницу. Я простил тебе и сына от нее, хотя ты обидел мою племянницу. Но сделал это ради того, чтобы не разрушался ваш брак. Но ты, начав плеваться, перешел на «харчки», - в ярости стукнул он по столу, заставив Жана вздрогнуть. – Ты связался с библиотекаршей.  Это что новая форма извращения, ведь она даже не молодая любовница? 
- Вы следите за мной? – криво усмехнулся Жан, исподлобья разглядывая вздувшиеся от напряжения вены на худой шее Агашки. Его ровно уложенные седые волосы встопорщились и торчали в разные стороны. Старик сегодня был сам не свой.
- А ты думал, что я позволю своим деньгам крутиться без контроля?- назидательно поднял  указательный палец старик и продолжил свою обличительную речь: – Вот я не понимаю, что тебя связывает с ней? Старая любовь? Не верю. Или это специальная диверсия, чтобы самому завладеть участком?
В этот момент в комнату вихрем влетел Кайсар, но увидев Жана, замер возле двери.
Жан насмешливо посмотрел на него:
- А вот и сам стукач появился.
- Он не стукач, а мой человек, - отозвался Агашка, приглаживая взъерошенные волосы. -Как и все, кто работает в этой компании. Здесь все принадлежит мне. И даже ты, не так ли? – вопросительно посмотрел он на него.
- Я принадлежу только Богу, - сухо буркнул Жан, и, встав из-за стола, направился  к двери. 
- Знаешь, в чем твоя проблема? – донесся за спиной  визгливый голос Агашки. – Ты слишком увлекаешься. А это вредно для бизнеса.
Жан презрительно оглядел  пунцового от смущения Кайсара, быстро отскочившего в сторону, взялся за ручку двери.
- Ты выбрал свой путь, Жан, - продолжал кричать  старик. – Я давал тебе шанс, но ты его упустил. Отныне я не хочу видеть тебя в компании.
Насмешливо усмехнувшись, Жан потянул ручку и шагнул в приемную, громко хлопнув за собой дверью уже своего бывшего кабинета. Испуганная секретарша подпрыгнула от грохота.
- Кайсар, - раздался за дверью запальчивый голос Агашки. – Больше его не впускай. А библиотеку снеси вместе со всем сбродом, находящимся внутри. Никого не жалей! Никого!
Старик еще долго орал разъяренным тенорком, но Жан уже  шел по коридору и улыбался. Улыбался тому, что все осталось позади и наконец он поставил жирную точку на компании, на Агашке и на всем том, что стало постылым следом его прежней жизни. Как же поздно пришло это неожиданное, и долгожданное понимание, которое он однажды оставил холодной ночью декабря 1996 года в одной из алматинских квартир…»
…..
Жан вздохнул, не решаясь открыть дверь библиотеки, в правом углу которой было когда-то нацарапано его рукой «АлмаЖан-1996». И спиной ощущал любопытный взгляд строителей, застывших в ожидании возле вагончиков. Как бы Жан сейчас хотел бы оказаться на их месте и безмятежно наблюдать за человеком, потерявшим в один день и компанию, и семью, и любовницу. И спокойно следить за бывшим шефом, а ныне изгоем, которому предстоит войти в заветную дверь, за которой его ждет любимый человек. И, возможно, куча врагов, для которых он тоже изгой.
Жан никогда не был так взволнован и еще раз оглянулся назад. Мурат приветливо улыбнулся, словно бы поддерживая его. Жан усмехнулся в ответ и, обреченно вздохнув, нерешительно толкнул старую дощатую дверь.
 Вступив в темный, сырой коридор, он на миг замер, пока глаза  не привыкли к полутьме. В нос ударил запах сырости и ветхости. С этого запаха обычно начинался снос нежилого здания. Но сегодня, этот запах был пропитан не только сыростью, но и книгами и людьми, которые все еще находились в этом здании. А он привык сносить пустую сырость.
Жан осторожно сделал шаг, и тут из полумрака, прямо на него вышел силуэт. Жан испуганно остановился.
- Салам, Жан, - сказала знакомым голосом фигура. 
- Не ожидал тебя увидеть здесь, - ухмыльнулся Жан, узнав своего товарища Талгата. –Сегодня прям сплошной день предательств.
- Я тебе не давал присягу, чтобы предавать, - сухо отозвался Талгат. – Я вернул долг, и теперь мы квиты.
- Ты и не был должен мне, - поднял он руку, чтобы пожать руку своего друга, но замер от неожиданности. Перед ним выросла другая, более крупная фигура. Здоровяк враждебно смотрел на него.
- Зачем ты пришел? – гаркнул он.
Жан робко сжался, и быстро спрятал повисшую в воздухе руку в карман.
- Арман? – растерянно пролепетал он. - Привет, старый друг. Давно не виделись.
На всякий случай, Жан попытался придать своему лицу максимально доброжелательное выражение, и обескураженно улыбнулся, словно был рад неожиданной встрече с одноклассником.
Но Арман был неприступен.  Он продолжал смотреть грозным, полным неприязни, взглядом.
- Еще раз спрашиваю, ты зачем сюда пришел? – угрожающе пробасил Арман.
- Я пришел к Алме, - примирительно забубнил  Жан, словно оправдываясь. - Я ее заберу, и  мы просто уйдем. 
Странно, почему он должен оправдываться перед ним? Жан не узнавал себя, при виде Армана он неожиданно стушевался и скис, словно уперся в большую преграду, которая ему не по силам. Разве это не тот Арман, душа которого уходила в прятки при упоминании его имени?  Разве этот не тот трус, что позорно бежал, бросив возлюбленную? Но тот ли это был Арман? Это был не тонкий юноша, а очаровательный в своей беззащитности, а зрелый мужчина с косой саженью в плечах. И в этих плечах чувствовалась испытанная сила и боевая мощь. И он имел право быть против, даже если помыслы Жана были чистые и пришел он с самыми искренними намерениями. Но теперь он уже не был уверен в себе, перед ним возникла неожиданная преграда.
- А с чего ты взял,  что ты ее заберешь? И кто тебе ее отдаст?– насмешливо усмехнулся Арман. – Ты думал, что здесь все также покупается и продается, как и в твоем мире? Нет, Жан, здесь другие понимания. Так что уходи с миром, и не морочь нам голову.
- Не тебе это решать, - злобно прошипел  Жан, вскипая от надменного тона своего однокашника - Уйди немедленно с дороги.
- Нет, Жан. Ты не сделаешь больше и шага, - подошел вплотную Арман, нависая на целую голову над Жаном. И, сложив на груди руки, выставил локти, словно ощетинившиеся копья, вперед. – Уходи по-хорошему. Иначе я за себя не ручаюсь.
Жан даже опешил от такой наглости и удивленно посмотрел на своего соперника.
- С каких пор ты стал таким отважным? – язвительно осклабился Жан. – Не ты ли убегал по речке, бросив ту, которую сейчас защищаешь?
Неожиданный удар был настолько сильным, что оглушил Жана, и он грохнулся на деревянный пол, схватившись за разбитый нос: - Ох! Оглушительно громыхнули деревянные доски пола и все здание содрогнулось. На шум из зала высыпали люди. В дверях кабинета появилась и Алма, и испуганно закричала:
- Что вы делаете? – бросилась она к раненому Жану. Прекрати, Арман!
- Ой! Ах! – запричитали бабушки.
- Арман, успокойся! – предостерегающе встал перед Арманом Талгат, но тот и не стал продолжать, а недоуменно смотрел на Алму, заботливо вытирающую кровь с лица Жана.  И это было не только сострадание, но что-то большее. И тут его осенила догадка. Ему стало понятно, почему  она по вечерам исчезала из библиотеки.  Почему она стала скрытной и избегала его, пряча глаза, словно совершила что-то запретное. Почему она уходила от вопроса о браке. И почему они перестали целоваться. И столько этих «почему» стали вдруг понятными и ясными  из-за лежащего на полу Жана.
-Ты зачем ему помогаешь? Он же враг! - обескураженно бормотал он, словно мантру, не веря очевидному предательству, происходящему на его глазах.
Но Алма не слышала его, вся погруженная в уходе за раненым Жаном, который все еще лежал на полу. От удара, его сознание все еще было расплывчатым. Алма подложила сумочку под его голову, вытирала кровь на лице своим платком, и порхала вокруг Жана, словно заботливая медицинская сестра, что невольно вызывало недоумение у окружающих. Она даже не взглянула в сторону Армана, словно он  вдруг стал пустым местом, ненужной и случайной досадой. Подняла  за руку Жана, приобняла его за спину и бережно повела к себе в кабинет, равнодушно пройдя мимо растерянного Армана.
У Армана задрожали губы от обиды. Да как же так? Как это возможно? Неужели этот негодяй  заберет Алму во второй раз? Он растерянно оглядел стоящих вокруг людей, словно ища поддержки от них. Но они, тоже потрясенные неожиданным поведением Алмы, ошеломленно молчали. Ведь для них Жан был тем самым врагом, против которого велась вся эта борьба. Что же успело поменяться за эти дни?
Лишь профессор многозначительно усмехалась, словно изначально знала такой расклад. Она никогда не доверяла Алме, и твердо придерживалась постулата: «Предавший раз, предаст не раз».
Почувствовав себя преданным и обманутым, Арман разочарованно махнул рукой, и гневно выскочил из библиотеки, изо всех хлопнув дверь. В окнах задребезжали старые стекла.
….
- Обиделся, - сочувственно сказал Жан, глядя на дрожавшие окна в кабинете. - Сегодня  день хлопающих дверей.
- Обиделся, - подтвердила Алма, пытаясь остановить кровь из его носа, которая не переставала течь. – Сильно же он ударил тебя. 
- Это любовь, усмехнулся он.
Алма шутливо ткнула ватой ему в нос, и улыбнулась:
- А ты за меня ударил бы кого-нибудь?
- Ты прекрасно знаешь, что не просто ударил бы, но и уничтожил бы за тебя, - вздохнул он. – И Армана я прекрасно понимаю.







Глава 47. Вода бесстрастия
Давно он не смотрел на воду, наслаждаясь ее мягким журчанием, переливающимися тонкими струями фонтана. Оказывается, можно просто так смотреть, а не суетиться, не забивать все время пустыми встречами и звонками. Вся жизнь проходит в беготне, а вода как шла своим неторопливым ходом по этому желобу, так и идет. Вода не меняется, меняются люди. И уже не тот Бейсен, когда-то с трепетом восторгавшийся совершенством этого фонтана. Впрочем, тогда он восторгался всем: солнцем, горами, людьми и самой жизнью. Он был так жаден до людей, что их ему постоянно не хватало.
Но время изменило его отношение к миру. Чем больше любишь этот мир, тем больнее он может ужалить. Ведь сердце любящее открыто и слабо. И Бейсен разучился любить людей, сделав мир своей бесстрастной игрушкой, где любовь всего лишь забава, но не чувство. И отдалил людей, воспринимая их всего лишь как инструмент. Ведь люди недостойны любви, он давно это для себя понял.
Бейсен блаженно улыбнулся. Как прекрасно просто побыть в тишине и безмолвии, сидя в тени полуденной аллеи и созерцая журчащую воду. Люди разучились смотреть на воду, а ведь она может рассказать о многом. О том, что время тоже постоянно в своих переменах. И в эти перемены вносят смысл только люди и их жизнь, а само время бесстрастно и вечно. Но перемены тоже отражаются в воде, искажая время и пространство, и удручая быстротечностью бытия. 
Бейсен всегда убегал от раздумий, пытаясь раствориться в суете ежедневных забот и активности. Но эта вода не любит суеты, охлаждая жаркий хаос мыслей равнодушными потоками горной воды под галереей семи зеленых арок. Поэтому, наверное, и назвал народ эти воды «Неделька». Хотя он помнил еще  времена, когда эти фонтаны только были в проекте, а арок согласно чертежу должно было быть двенадцать, по числу месяцев в году.   Но мест хватило только на семь, и фонтаны сами родили размер и цифру. А цифры имеют характер, и часто ведут свой ход.
Он помнил все масштабные проекты того, романтичного времени нового строительства. Многие известные здания буквально создавались на его глазах, а в возведении других он даже принимал участие. Тогда они, студенты Политехнического института , хотели изменить не только город, но и мир. Молодым задором и юношеским максимализмом буквально пропитан был весь институт. Здесь творилась своя технологическая революция, царил дух новой эры и энергетики творчества. И под песни популярной группы «Дос-мукасан», состоящей из тех же самых студентов Политеха, писалась новая алматинская история. Одноэтажный город заканчивал свой век, и везде, словно грибы после дождя, неожиданно стали вырастать монументальные, непривычно огромные здания. Именно тогда появился парадный, торжественный Дворец Республики, а рядом - упирающаяся шпилем почти в небо самое высокое здание всего региона - гостиница «Казахстан». Здание вызывало страх, удивление и восхищение своим необычным, космическим обликом современного строения. А чуть позже вырос и Дворец школьников. Примерно тогда же была построена Национальная библиотека Казахстана, поразившая их, молодых архитекторов, особым, необычным на то время видом фасада, огромными читальными залами и достаточно инновационными армоцементными стенами облегчённой конструкции. А для того, чтобы читателей не беспокоил внешний звук, был применен прием «акустическая тишина», где были учтены все последние решения в этой области.
Да что вспоминать, это время было настолько романтичным, что они, юные строители, чувствовали себя вершителями мира. Ведь в космос впервые полетел человек с космодрома Байконур в Кызылординской области. Человек воистину стал властелином природы. Люди хотели жить и творить ради мира, а не ради денег или власти. Где-то на планете получали независимость новые страны, слагали песни хиппи, происходила сексуальная революция. А они, советские юноши, строили новый мир, где все люди будут равны, а слово «человек» будет звучать громко. 
….
- Здравствуй, Бейсен, - прервал его мысли женский голос. – Можно присесть?
Рядом стояла пожилая женщина в платке, из-под которго выбивалась прядь седых, волос. Она опиралась на трость и, несмотря на летнюю погоду, была одета в серый плащ.
Мужчина молча кивнул ей головой.
Женщина грузно уселась, долго удобно пристраивалась на скамейке.
- О чем думаешь, Бейсен?
- О воде, Толкын, - немного подумав, отозвался мужчина. – О том, что не вода утекает, а жизнь. Мы же, словно плотина, пытаемся задержать ее, перегораживая своей бесполезной суетой. Но это бесполезно, ведь вода бьет фонтаном, напоминая нам о празднике жизни.
- А ведь ты любишь суету, Бейсен, - усмехнулась она, рассматривая сухонького мужчину в коричневой шляпе, с вздувшейся веной на худой шее. – И твоя вода течет быстрее, чем наша. Твоя вода – это стремительная река, а наша стала застывшим болотом.
- Что же ты так рано старишь себя? – недовольно буркнул он. – Неужели это говорит та самая красавица Толкын, сводившая нас с ума?
- Так мне уже, Бейсен, восьмой десяток. И я уже давно не красавица.
- В мире сегодня никто не хочет стареть. Наш возраст уже давно не считается пожилым. Кое-кто так и вообще детей заводит. Так что ты зря это, Толкын. Не кокетничай, - обернулся он к ней, из-под насупленных бровей рассматривая эту умиротворенную, спокойную и, видимо, счастливую женщину. 
Толкын смущенно поправила платок и кротко улыбнулась.
- Зачем ты пришла? – требовательно спросил Бейсен.
- Ты знаешь, зачем, - наконец отозвалась она и удрученно вздохнула.
- Откуда мне знать? – вдруг разозлился он. – Я не понимал тебя и пятьдесят лет назад. Как я могу понять тебя сейчас?
- Что во мне было непонятного, Бейсен?
- Ха ха, - злобно рассмеялся мужчина глухим, надтреснутым голосом. – Наверное, ты мне объяснишь тогда, как, например, понять предательство? Как можно истоптать сердце человека, любящего тебя? Как нанести человеку такую рану, после которой он долго не сможет оправиться? Как, в конце концов, плюнуть на священную клятву?
- Не наговаривай, Бейсен, - возразила она. - Я тебя не предавала. Разве я тебе обещала что-то?
- Да, Толкын. Обещала! - запальчиво воскликнул старик. – Пусть не словами, так сердцем. Разве не здесь я тебе читал стихи о любви? Разве не здесь воспевал твою красоту? 
- Нет! Нет! - возмущенно запротестовала она. – Я ничего не обещала тебя.
- «На помощь истине, строка! Крути минувшие века. Назад бегущей кинолентой! Не лги, хотя бы и слегка!»  – вдруг стал громко декламировать стихи старик. - Я отдал тебе лучшие порывы своей юности. Той девушке, которую любил. А ты? Ты разве приняла мои порывы? Ты разве поняла меня?
- Ах, Бейсен, Бейсен. Я давно уже «шашы ағарған қыз»,  девушка с поседевшими волосами. Не пристало в моем возрасте говорить о любви. Тем более, наш союз должен был быть по договору, а не по любви. И даже не по нашему с тобой договору, а по сделке наших отцов.
- Это была не сделка! Как ты можешь так говорить? - возмущенно воскликнул Бейсен. – Это была клятва, скрепленная кровью на войне.
- Но эта клятва молодости. Клятва, которую они дали друг другу, когда нас еще не было. Почему мы должны быть верны клятве, которая не принадлежит нам? 
- Если бы мой отец не спас своего друга на войне, ты не появилась бы на этот свет.
- Не укоряй меня, прошу тебя,- всплеснула руками Толкын. - О, Аллах! Сколько же в тебе злости.
- Я не укоряю тебя, - гневно сверкнули глаза старика из-под кустистых, лохматых бровей. -Я напоминаю, что наш брак был освящен задолго до нашего рождения. Мы ничего не решали. И должны были просто послушаться своих родителей, которые поклялись скрепить свою дружбу через брак детей.
- Но это было так давно, - продолжала упорствовать Толкын. – Они были на войне, и им было по двадцать лет. Разве в этом возрасте можно принимать мудрые решения?
- Хорошее слово не подвластно времени и не зависит от возраста, - разочарованно махнул рукой Бейсен. – Да что говорить, если для тебя клятва родителей пустой звук. Ты словно твой муж Сакен, у которого слова питают ветер, а не почву. Эхх...
- Не говори так, прошу тебя.
Старик обиженно замолчал. Вода неторопливо журчала, слушая накопленные разговоры этих двух немолодых людей
- Если бы в том 75-м году не появился этот щеголь, у меня, наверное, жизнь пошла бы по-другому. Я тогда был беспечен и глуп и не увидел опасности, которая пришла в лице Сакена. Да что я, весь Союз был беспечен, Всевышний указывал на грядущую опасность распада. Но люди легкомысленны в своей мнимой беззаботности. И платят слишком высокую цену за свою беспечность, отрицая очевидную опасность. И я заплатил свою плату, как и весь Союз, который в итоге распался. Но моя душа распалась раньше, чем страна. Она распалась тогда, когда ты меня бросила.
-А может, это хорошо, Бейсен? - оживилась Толкын. – Может быть, я отравила бы твою жизнь? А смотри, какой ты стал. Ты богатейший человек, владеешь столькими компаниями, миллионер. Ты уважаемый человек и до сих пор на коне. А что мы? Мы обычные пенсионеры, живем простыми радостями, и кроме детей и внуков, больше никому не нужны. Да и им, временами, надоедаем. А за тобой целый народ.
- Ты так ничего не поняла, - огорченно вздохнул мужчина. И оперевшись подбородком о свою трость, задумался.
Они замолчали, слушая пение птиц, смех молодых пар и журчанье воды. Слишком многое уже сказано, чтобы просто бросать слова, которые не хотели слушать уши. Разговор утекал из-под рук, как эта вода. И именно в воде Бейсен пытался найти причину, связавшую его внутреннюю обиду с Толкын.
- Ты помнишь, Толкын, как мы разглядывали эти листья на воде, и гадали по ним будущее? 
- Помню, Бейсен. Я все помню, - участливо кивнула головой Толкын, стараясь утешить расстроенного старика.
- Я тогда стал как оторванный листок, несущийся по воде непонятно куда, зависимый от слепой стихии. Меня словно оторвали от большого дерева любви и понесли по ледяной реке. И мне было невыносимо больно смотреть на ваше с Сакеном счастье. Я был растерян, я был одинок. Тот поток воды застудил мои чувства. И оставил во мне лишь глухую ненависть.
- Но, Бейсен. Ведь у тебя же есть дети, внуки, - сочувственно сжала его руку Толкын.– Ты любишь, и любим! А значит – счастлив!
- Все так. Есть и дети, и внуки, - горько усмехнулся он. – Но брак был по надобности, ради карьеры: коммунист должен был быть женатым, а партком строго следил за этим. А потом брак неожиданно превратился в семью. Казалось бы, я  счастлив. Во всяком случае, я так себя убеждаю. Но в сердце осталась та самая заноза, которая временами саднит, напоминая об обиде, которую ты мне нанесла. Мои волосы давно белые, я уже седовласый аксакал, а не мальчик. Но рана до сих пор кровоточит, словно все это произошло вчера.
Мужчина задумчиво проводил глазами молодую пару, которая взявшись за руки, весело шла вдоль аллеи.
- Любовь не каждому дается. И, увы, не всегда. Судьба мне дала красивую, благоухающую любовь, которая лишь оцарапала меня шипами. Ты говоришь про миллионы. Да что есть все богатство в мире, когда в душе стылая пустота, и в ней нет любви. Да я все отдал бы за то, чтобы быть с тобой. 
- И поэтому ты отобрал бизнес у твоего близкого друга, Сакена? – язвительно спросила Толкын. – И это твоя любовь?
- Да, Толкын! Любовь часто ходит рядом с ненавистью! – гневно сверкнул глазами старик. – Он отобрал у меня тебя. А я отобрал его деньги. Пусть это неравноценная замена, ведь для меня  ты бесценна! Но это была хоть какая-то плата за ту боль, которую вы нанесли мне. Нанесли своим предательством и счастьем.
-Так тебе всего этого было мало? И ты еще решил разрушить жизнь моей дочки? – возмущенно воскликнула она. – Отобрать и уничтожить ее библиотеку? И построить там очередное бетонное чудовище, как это? - показала она на небоскреб невдалеке, монолитной башней возвышающийся на фоне трехэтажных домов. Даже высокая, казалось, гостиница, выглядела пигмеем на фоне бетонного колосса.
Старик презрительно хмыкнул и промолчал.
- Зачем ты полез к ней, к моей дочке, скажи? – не унималась разъяренная Толкын.
- Это просто бизнес, -недовольно отвернулся Бейсен, не желая продолжать беседу.-Всего лишь бизнес.
- Не лги мне, Бейсен, -попыталась повернуть она его к себе, дернув за рукав пиджака. Но старик, потеряв интерес к разговору, грубо вырвал руку и поспешно встал со своего места.
 - Бедная девочка, ведь у нее и без того несчастная жизнь. Она не вышла замуж, не обрела материнское счастье в детях, не познала любви. И эта библиотека является ее единственной отрадой, - простонала она жалобно и всхлипнула.
Но старик не обращал на нее внимания и равнодушно молчал.
- Алма с детства была не от мира сего. Она с малых лет видит духов, аруахов, и порой такие вещи рассказывает, что нам становится страшно. Мы ее водили по разным знахаркам и аулие, но она не перестала видеть странные сны. И эту бедную девочку ты хочешь дальше загубить? Она без этой библиотеки совсем сойдет с ума, как ты не понимаешь? Когда же твое сердце так очерствело, Бейсен?
 Старик гневно топнул ногой, словно собирался сказать что-то грозное и обидное. Но, не найдя слов, лишь сердито махнул рукой на нее:- Эхх!
И, не оборачиваясь, быстро зашагал вниз по парку, исчезая среди деревьев. А Толкын еще долго  сидела, размазывая слезы по лицу, и грустно глядела на текущую воду. Воду, которая помнила все. Воду, где отражался юноша с горячими глазами, пылко читающий стихи мило улыбающейся девушке. Как же был счастлив этот юноша, как много было в нем любви, и как время превратило все это в ненависть, о которой рассказывала бесстрастная вода. 












Глава 48. Великое непонимание
На библиотеку решили напасть ранним утром. Это идеальное время, когда многие еще спят и бдительность защитников ослаблена. Как правило, утром было мало людей на объекте, и убрать их из помещения не было большой проблемой. Самое главное, напасть неожиданно, и выбрв время с 5.30 до 6.00, и успех обеспечен. Это было ноу-хау Жана, и так он учил своих строителей. И они решили не терять время и начали штурм. Тихое утро было нарушено оживленными голосами и шумом бульдозера, нетерпеливо зарычавшего вблизи. В воздухе запахло соляркой, отравившей утреннюю свежесть зелени. Здание беспокойно задрожало в тревожном ожидании. А проснувшиеся ласточки жалобно запищали, беспокойно кружась возле своего гнезда. И Жан, оставшийся с Алмой в библиотеке, обеспокоенно вскочил на ноги.
- Началось! – прошептал он. -Скоро будут рушиться стены.
- А как же мы? – захлопала сонными глазками Алма, прислушиваясь к шуму. – Здесь же люди? Они что, оставят нас под завалами?
- Они сначала выкинут нас на улицу. Очистят помещение, и затем бульдозер разнесет в пух и прах все здание. Поверь, это произойдет быстро, и когда город проснется, здания уже не будет. И не будет больше борьбы, ведь нет смысла защищать то, чего больше нет. Я сам этому учил, но никогда не думал, что окажусь по другую сторону, - озабоченно поглядывал в окно Жан.
- А потом? – непонимающе таращилась на него Алма.
- А потом, на этом месте вырастет огромный дом, – ухмыльнулся он. – Он будет большой и красивый. И люди забудут, что здесь когда-то была библиотека. Память у людей очень короткая, они и не такое забывали.
- И никто не спасет книги?
- Никто!
В этом момент раздался зычный, командный голос. И Жан сморщился, словно от зубной боли, услышав его. Это был голос предателя и верного пса Агашки – Кайсара.
- Это частная собственность, - кричал Кайсар в громкоговоритель. - Прошу вас освободить помещение. Здесь опасно находиться, так как здание будет подвержено сносу.
Они подошли к окну. Возле библиотеки сновало много людей: рабочие, готовящие инструменты, мужчины в строгих костюмах, напряженно вглядывающиеся в библиотеку, и утренние зеваки, привлеченные шумом. Постоянно подъезжали новые автомобили. А чуть поодаль от них стояла полицейская машина.
- А полиция? – с надеждой в голосе спросила Алма. – Разве она нам не поможет? Ведь это же незаконно?
- А кто сказал, что это незаконно? Это здание принадлежит им, а не вам. А вы  незаконные захватчики. Так что они пришли взять свое. А полиция? Она в лучшем случае не будет вмешиваться. А может даже поможет.
 - Но это же безумие, - возмущенно смотрела на них Алма, а в сердце росла паника. Она долго ждала этото момента, но была совершенно не готова к нему. В здании почти никого не было. После того, как ушел Арман, их стан покинули ряд других защитников. Никто не понял поступка Алмы, и сейчас в помещении находилось всего лишь несколько человек. А там, за окном, стояли несколько десятков противников. Как им противостоять, боже мой? - Алма в отчаянии закрыла лицо руками.
- Что же нам делать? – лихорадочно соображала Алма. – Как быть?
- Послушай, Алма, - Жан порывисто повернулся к ней, взял ее за подбородок и посмотрел в упор. - Нам не нужна эта схватка, это не наша борьба. Давай уйдем. Уйдем тихо, не привлекая внимания. Библиотека обречена, и ее в любом случае снесут, поверь мне. За этим всем стоит очень важный человек, который способен на многое. И он ни перед чем не остановится.
- Ты что, боишься? – презрительно фыркнула она. 
- Да при чем тут страх, - с досадой воскликнул Жан. – Страх это всего лишь эмоция. А я сейчас говорю тебе разумом. У меня есть деньги. Мы можем уехать в любую страну и купить там дом. И жить в свое удовольствие. Ну зачем нам все это? Скажи? Зачем поливать уже давно засохшее дерево, оно все равно не даст листьев?
- Ты ошибаешься, Жан, - внезапно разозлилась Алма, гневно вырвавшись из его рук. – Мы никуда не уйдем.
У нее вдруг возникло ясное и четкое понимание того, что она должна делать. Она должна быть здесь и сейчас. И дать отпор любой силе, пытающейся уничтожить ее «Себи». Она будет биться до последнего, защищая бастион, за которым есть лишь пустота предательства. Страх и паника неожиданно исчезли, и в ней пробудился дух воина-защитника. 
- Милая, подумай. Разве наша любовь не выше всей этой возни? Разве наше счастье – не наша основная цель? Зачем нам все это? Уйдем отсюда, прошу тебя, - горячо убеждал Жан.
- Нет, Жан, - с яростной твердостью ответила она. – Теперь уже поздно. Назад дороги нет. А если ты хочешь уйти, то я пойму. Ведь каждый выбирает свою дорогу.
Эх, Алма, Алма. Этот город никогда не мог защитить свои ценности. Благодаря слабости его жителей процветал он и весь его бизнес. Захватывая лучшие куски земли, снося дома, они с Агашкой сколотили большое состояние. Они сносили дома с еще большим количеством людей, и что могли сделать эта кучка женщин? Они сносили даже тогда, когда некоторые жильцы, не желая съезжать, кончали жизнь самоубийством. Но ничто не могло их остановить. И этих защитников они тоже сметут, даже не заметив. Ведь и не такое бывало. 
- Я ради тебя бросил все, - разочарованно покачал он головой. – А ты не можешь уйти от бессмысленной борьбы? Что для тебя ценней?
- Я люблю тебя, Жан, - взяла его лицо в свои ладони Алма. – Люблю больше всего на свете. Но прости, я не могу уйти отсюда. Я так много бежала от всего, что мое сердце больше не выдержит еще одного побега. Если я уйду, то все т, во что я верила, потеряет смысл. Все, чем я жила, перестанет иметь ценность. Я должна быть здесь, Жан. И это не только мое желание, это долг Хранителя книг, часть моего великого и доброго понимания. Это вне меня и выше меня. Понимаешь? 
Жан удивленно смотрел на нее, и ничего не понимал. 
- Ты хорошо подумала? Разве наше счастье стоит этого?
- Стоит, Жан, - страстно воскликнула Алма. - Более того, оно стоит больше самого счастья.
Жан расстроенно вздохнул, задумчиво разглядывая суетящиеся фигуры за окном. Его бывшие коллеги усиленно готовились к сносу. Вот бегает спесивый и самодовольный Кайсар, важно раздавая указания своей команде. А вон прибыла бригада с пятого объекта, и теперь поправляла на головах строительные каски, оглядывая здание. А за ними всеми нервно дергался своим мощным двигателем ощетинившийся бульдозер, торопящийся разнести ветхое сооружение в пух и прах.
В этот момент в кабинет влетела запыхавшаяся Багиля Рахатовна, прибежавшая из дома.
- Уфф! – воскликнула она с ходу. – Еле успела. Собирай всех, Алма! Кричи! Звони! Пусть все срочно бегут сюда! Будем спасать библиотеку!
И враждебно взглянув на Жана, процедила сквозь зубы: 
- Из-за тебя нас покинул Арман. Лучше бы ты вообще не приходил. Враг должен находиться на своей территории, а не вынюхивать здесь, словно лазутчик. Ты все это специально спланировал, чтобы нас ослабить, а теперь довольно потираешь руки!
- Он ни при чем! – вступилась за него Алма. – Его самого выгнали оттуда. Так что он теперь с нами. 
- Не верю я ему, - злобно буркнула профессор. – Они бывшими не бывают, все они там из одной шайки.
…
А на улице все были в полной боевой готовности. Появился Коля, постоянно переговаривающийся с кем-то по телефону. Он подошел к Кайсару, озабоченно разглядывая старое здание.
- Ребята готовы?
- Готовы, шеф! – бодро отрапортовал Кайсар, услужливо вытянувшись перед новым начальником в струнку. – Ждут только вашего приказа.
- Сколько нас человек? 
-В общей сложности, тридцать человек.
- Этого достаточно? – обеспокоенно посмотрел на строителей Коля.– А их сколько?
-Да там почти никого нет, - презрительно скривился Кайсар. - Все разбежались. От силы человек пять. И то все женщины, да старухи.
- Ну, хорошо, - удовлетворенно хмыкнул Коля, временами прикладывая ухо к телефону. – И что они прицепились к этому зданию, обычная рухлядь. Словно с ума сошли. 
- Угу! – угодливо кивнул Кайсар, став сбоку от шефа, чтобы не заслонять ему обзор. – Кстати, там внутри находится Жан Кенесович.
- Жан? – удивленно переспросил Коля. – Наш Жан? Что он там делает?
- Он же, это самое, живет с этой библиотекаршей. Типа любовь, - скабрезно ухмыляясь, доверительно зашептал Кайсар. - Видимо, он защищает свою самку.
Коля сморщился от слов шефа по безопасности и невольно отстранился от него, приблизившись к зданию. Хмуро вглядываясь в окна библиотеки, словно пытаясь там увидеть Жана, он напряженно думал. Что же он там делает, и как же это некстати. Может остановить снос, пока Жан не выйдет? Ведь он не может рисковать жизнью своего старого друга, возможно, даже бывшего.
А Кайсар терпеливо ждал приказа.
Но новый шеф не торопился. Он вытащил очки, помял их в руках и стал нервно грызть дужку, как это  делал в минуты сомнений. Наконец, очнувшись от своих раздумий, он пошёл в сторону тополя и, встав возле дерева, набрал номер. Пошли долгие гудки. Но никто не отвечал. Он досадливо сбросил звонок. Выругавшись про себя, Коля набрал номер во второй раз. А потом и в третий. И так он набирал заветный номер, пока на том конце, наконец, не ответил мужской голос:
- Привет, Коля!
- Я снаружи.
- Я знаю.
- Но ты можешь выйти. Ведь тебя могут зацепить. Зачем рисковать?
- Спасибо, что ты заботишься, мой старый друг, - усмехнулся голос.– Но я хочу остаться здесь с человеком, ради которого я, собственно, и здесь.
- Так вы можете выйти вместе. Ты же знаешь правила игры, здание все равно будет снесено, оно ведь наше.
– Я все же рад, что ты занял мое место, - отозвался голос, словно не слыша доводов Коли. - Ты достойный руководитель и настоящий друг.
- Жан, все же подумай. У тебя есть все, чтобы быть счастливым. Уйдите сейчас, чтобы вас нечаянно не зацепило.
-Не останавливай штурм, - насмешливо пробасил хриплый, немного усталый голос и у Коли невольно сжалось сердце. В телефоне зазвучали гудки отбоя.
Разве так должна была завершиться их многолетняя дружба? Эх, Жан.
Коля тяжело вздохнул и подошел к ожидающему его Кайсару. Было что-то шакалье в его угодливости, хищности, зверином оскале и коварстве. Кайсар так гадко ухмылялся, что появилось нестерпимое желание ударить его, но Коля с усилием сдержал себя, и хмуро приказал:
- Начнешь через пол - часа. Вдруг наш старый друг одумается. И пожалуйста, не зацепи его, - обреченно махнул он рукой в сторону здания. – А я поеду. Здесь я уже больше не нужен.
 И, напоследок оглянувшись на библиотеку, тяжело пошел к стоящему невдалеке автомобилю. А Кайсар, провожая его недобрым взглядом, тихо пробурчал ему в спину: - Начну, когда захочу. И надо будет, хорошо зацеплю твоего закадычного дружка. Ты мне не указ.
….
А между тем рабочие уже подступали к библиотеке, непринужденно перешучиваясь, расслабленно, как всегда, предвкушая легкую победу. 
 -Никого не жалеть, - кричал им вдогонку беспощадный Кайсар. – Выкиньте этих людей и освободите помещение.
Раз, два! Раз, два! Выстроившись в строй, шагал авангард. А сзади ревел заждавшийся бульдозер, сжигая зря солярку. Наконец-то его ковш вонзится  в эту проклятую рухлядь. Затянулось, заждалось, но финал один, скоро здесь будет просто строительная пыль. Все обыденно, и привычная работа скоро будет закончена.
 Но вдруг на крыльцо вышел Жан, вальяжно засунув руки в карман. А за ним высыпали женщины. 
Рабочие замешкались, и непроизвольно запнулись, увидев перед собой шефа.
- Салем, парни! – дружелюбно улыбнулся Жан. – Сегодня все идет не по плану, и ваше начальство немного напутало. Это здание не должно быть снесено, и вам не стоит тратить силы на глупые приказы.
Строители растерянно оглянулись на Кайсара. Но тот нетерпеливым жестом приказал идти дальше:
-Не слушайте его! Вперед!
Но рабочие никак не решались идти дальше. Перед ними стоял тот самый Жан, легенда строительного мира, их учитель, шеф и человек, который им был словно отец. Даже родной отец порой не сделает столько, сколько сделал Жан. Он был всегда рядом, заботясь о каждом из них, щедро одаривая деньгами. Спасал, когда им было плохо. Женил, когда они находили невесту. И даже не гнушался черной работой, порой таская с ними кирпичи. Жан для них был слишком значимой фигурой, чтобы слушаться тявкающего сзади Кайсара. И, возможно, они здесь только из-за Жана, а не из-за угодливого пса Кайсара, которого они ненавидели всеми фибрами своей души. Это ведь он, Кайсар, словно ищейка, выслеживал их, пытаясь поймать на воровстве. Это он постоянно стучал на них начальству. И его они однажды избили, сделав «темную».
 Этот приказ действительно какой-то неправильный. Ведь идти против Жана это все равно что идти против родного отца. И высокий, широкоплечий рабочий, недовольно оглянувшись на визжащего Кайсара, бросил палку на землю.
- Я не буду этого делать, - сердито буркнул он и вышел из строя. – Я строитель, а не разрушитель.
- Самат! – зарычал в ярости Кайсар. – Срочно вернись на место. Иначе я тебя уволю.
- Ну и увольняй! – с вызовом крикнул в ответ парень. – Но я против Жаке  не пойду.
И, презрительно сплюнув сквозь зубы в сторону Кайсара, пошел прочь от библиотеки. Ведь именно Жан заменил отца на его свадьбе, и помог с работой, а потом и с квартирой. Да и вообще, кто он без Жана? Неужели у него не осталось чести, чтобы идти против того, кто сделал ему столько добра? Пусть катится Кайсар куда подальше, но Самат не будет выполнять приказы этой гиены.
За Саматом последовали и другие рабочие. То, что Жан ушел из этой компании, для них оказалось неприятной неожиданностью. Ведь часть из них проработали с ним бок о бок более двадцати лет. Они – его команда, а не Кайсара. Кайсар и ругался, и матерился, и угрожал. Но все было бесполезно, строителей было не вернуть, В итоге перед библиотекой остались всего пять рабочих. Ровно столько, сколько было и противников. Четыре женщины и он, Жан. Пятеро против пятерых. И оставшиеся рабочие, нерешительно переминались на месте, готовые тоже уйти.
Но Кайсар тертый калач, и он все предусмотрел. Он крикнул в сторону, и из припаркованного недалеко микроавтобуса выскочила группа крепких ребят в спортивных костюмах. Защитники встревоженно переглянулись. Жан этих людей не знал. Скорее всего, это не строители, а наемники, чья задача и состоит как раз в том, чтобы очистить помещение от защитников.
- Уберите их отсюда! – указал Кайсар требовательным жестом на стоящих в замешательстве защитников на крыльце, и молодчики ринулись вперед. Они бесцеремонно хватали людей и стаскивали их с лестницы. Женщины визжали, царапались, кричали, пытаясь привлечь внимание полиции. Но те, равнодушно кучковались возле своего автомобиля, не обращая на них внимания.
 Жан отбивался огнетушителем, вырванным с пожарного щита, не подпуская нападающих к двери. А Алма, сразу же сброшенная с крыльца, вновь и вновь бросалась на наемников сзади.
К этому времени подоспел Сакен с небольшой кучкой соседей - пенсионеров. А за ними бежал дворник Таур, размахивая своей метлой. Началась свалка. Бабушки висели на руках нападающих, а мужчины пытались оттеснить наемников, не давая им пройти внутрь. В бой вступил и сам Кайсар, пытаясь исподтишка ударить Жана. Но в Жане проснулся Жабай, и он умело отражал все атаки.
- Этому я тебя учила? – визжала Данагуль апай, узнав в Кайсаре своего бывшего ученика и коллегу. – Где твоя честь офицера? – вцепилась она в его волосы. А тот все убегал от нее, пытаясь подступиться к Жану.
Но силы были неравны, строй защитников был сломлен, и передние ряды наемников прорвались внутрь. Кайсар радостно вздохнул и довольно заулыбался, заламывая руки сраженному Жану. Все было так, как и планировалось, и уже к обеду здание будет лежать в руинах.
Но вдруг со стороны улицы донеслись громкие крики, и они увидели, как к ним движется масса людей. Их было много. Намного больше, чем строителей, защитников, да и всех, кто был рядом с этой библиотекой. Десятки, а может, сотня людей, шли дружным, бодрым шагом, словно на параде. Женщины и мужчины, старики и молодежь, большие и маленькие, они шли, оглашая улицу боевыми кличами. И все замерли, со страхом уставившись на эту огромную грозную лавину людей, заполнивших все пространство вокруг. А впереди них шли воинственные Арман и Талгат.
- Урааа! – обрадованно закричали защитники, увидев их.
- Наконец-то! – обрадовалась профессор и даже прослезилась.
Арман, с яростным задором врезался в гущу схватки и длинными руками заграбастал за шиворот Кайсара, и сразу же отвесив ему звонкую оплеуху. Испуганные наемники робко сжались, пытаясь спрятаться от посыпавшихся с разных сторон тумаков и зуботычин. Но удары были везде, они сыпались сверху, снизу, сбоку, и не было возможности от них спрятаться. И заскулив от боли, они запросили пощады, пытаясь укрыться в библиотеке. Но там их встречали мстительные защитницы, и нещадно колотили книгами.
- Полиция! Помогите! – в отчаянии закричали они. Но те продолжали стоять возле патрульной машины, равнодушно взирая на всю эту сутолоку. И не в силах спрятаться, прорываясь поодиночке, исцарапанные, избитые, со ссадинами и синяками, нападающие выпрыгивали в окна и убегали. Побежали с ужасом, не оглядываясь назад, радуясь, что отделались легко. Ведь толпа беспощадна, и в своем гневе может растоптать любого. За ними, хромая и скуля, поспешил и сам Кайсар. 
- Читайте книги, варвары! – весело улюлюкали им в спины защитники. 
А ошеломленный бульдозерист, увидев неожиданную развязку, выпрыгнул из кабины, и незаметно исчез среди кустарников.
….
Уже было поздно, но защитники не расходились, весело обсуждая прошедший день. Возбуждение не стихало, и они никак не могли наговориться, отмечая победу. Все шутили, смеялись, радовались, делились впечатлениями и фрагментами прошедшего боя, подшучивая друг над другом. Данагуль апай хлебосольно угощала всех своими шельпеками, быстро испеченными на скорую руку по случаю победы. В стаканах был разлит чай, а электрик с дворником украдкой выпивали что-то крепкое, судя по их раскрасневшимся лицам. Всех объединяла библиотечная радость победы. 
 Было уже далеко за полночь, но они никак не хотели расходиться. Словно члены одной семьи, давно не видевшие друг друга, они никак не могли расстаться. Но с каждым часом в зале оставалось все меньше народу. Люди не прощались, и уходили незаметно, чтобы не портить лишними формальностями этот праздник библиотечного торжества. И вместе с ними, праздновала и сама библиотека. Она оправилась от хвори и была полна сил, чтобы дать отпор любым врагам.
И только Сакен угрюмо сидел в углу, вполуха слушая разговорившуюся Валентину Кузьминичну. Временами он бросал неприязненный и даже враждебный взгляд на Жана, которого нежно держала за руку его Алма. С того новогоднего вечера 1996 года его мнение о Жане не изменилось, и он продолжал оставаться для него неприятным чужаком, недостойным его дочки. А тем временем его любимец и друг Арман, которого он уже видел в зятьях, опершись о книжную полку, задумчиво стоял в стороне. А ведь истинный победитель здесь Арман, и только ему должно принадлежать сердце его дочки. Но своенравная Алма опять поступает вопреки его воле. 
 Арман, словно услышав мысли друга, очнулся от своих дум и приветливо улыбнулся Сакену. Затем, что-то вспомнив, медленно подошел к сидевшему на стуле Жану, от чего последний внутренне сжался. Он еще не остыл после недавней свалки, потирая ушибы и ссадины. Да и бок предательски ныл, словно кто-то прошелся по нему кувалдой. Но это были раны трофеев, успокаивающие боль, ведь за ними была победа. А вот боль от Армана он помнил до сих пор, она была тревожная и беспокойная. Эта была боль обиды и отчаяния, которая до сих пор саднила. И сейчас, когда все уже дружно праздновали победу, он не хотел снова драться. Он не хотел больше ссориться с Арманом. Жан вообще ничего не хотел от него.
Но Арман неожиданно улыбнулся, и у Жана отлегло от сердца. Драки не будет. На сегодня хватит драк.
- Ты бился, как настоящий Жабай, которого мы все боялись. И ты не дрогнул против превосходящего в количестве противника. Ты всегда был выше страха, Жан, - с одобрением сказал Арман. –Прости, что я тебя ударил. Это было глупо с моей стороны. Мне очень жаль, что так произошло. – И неожиданно протянул ему руку. Жан с облегчением вздохнул, и, вскочив с места, горячо схватил его руку.
- И ты прости меня. Ведь я не знал многого. И влез туда, куда не нужно было. Но я не имел злого умысла, и не хотел причинить кому-либо боль.
- Пустяки, - непринужденно отмахнулся Арман. – В жизни порой не знаешь, за что просить прощения. И не знаешь, у кого. Все происходит так, как ты и не планировал. И в этом, наверное, прелесть этой жизни. – усмехнулся он.
К ним подошел настороженный Талгат, но увидев, что бывшие противники настроены друг к другу благодушно, радостно воскликнул:
- О! Я вижу, наша школа тут собралась! – похлопал он по спине своих друзей. - Давайте выпьем за это. 
И поймав на себе удивленные взгляды однокашников, шутливо добавил: - Конечно, чай! А вы что подумали?
…
А Алма тихо радовалась, наблюдая за примирением двух близких ей людей, каждый из которых это целая Вселенная. И Арман, и Жан были для нее дороги, она была горда, что они любят ее. Еще недавно ее жизнь была бесстрастной и равнодушной, а сейчас она не успевала следить за чередой сменяющих друг друга событий. Ведь та череда, которая крутит колесо, по неведомому кругу, заставляет порой удивляться и восхищаться событиями, которые происходят между границами этих миров. Но осознать это явление только на стыках и чередах контрастов, никак не получалось, и картина Алмы оставалась все такой же неполной и расплывчатой. И она не пыталась уже объяснить себе суть происходящего, а лишь наслаждалась легкостью непонимания, следуя за рябью мелких волн, которые производил каждый оборот колеса. Непонимание было таким же великим и знаменательным, как и понимание, ведь они лишь тона одного цвета.






Глава 49. Затянувшаяся игра
Агашка стремительно прошел мимо удивленного водителя, не успевшего выскочить из автомобиля, чтобы открыть дверь. Он буквально промчался, словно торопился куда-то, и водителю лишь оставалось растерянно проследить за ним взглядом.
 Агашка сосредоточенно шагал, сердито упершись взглядом куда-то вперед, поверх голов прохожих, в далекую неизвестность, где пытался найти окончательное понимание. Он был зол. Он был зол на неразумную Толкын, так и непонявшую его сердца. Он был зол на Сакена, разбившего их отношения. И на себя, за то, что не мог объяснить себе, зачем затеял всю эту игру. Неужели только ради того, чтобы отомстить дочери своего заклятого врага Сакена? Да и враг ли он ему? Ведь они, вместе с Толкын, должны были остаться там, в 75-м году, уйти в забвение, чтобы не напоминать ему ни о чем. 
Агашка шел сильными, пружинистыми шагами, совсем не опираясь на трость. Она ему была нужна скорее для антуража, ведь он все еще сильный и крепкий мужчина. А водитель медленно ехал за ним, стараясь не выпускать его из виду.
Временами Агашка останавливался, и замирал, будто раздумывая над чем-то. И, недовольно усмехнувшись своим мыслям, шел дальше.
 Любая игра хороша тактом и ритмом. В игре важна не только внешняя, но и внутренняя гармония. Ведь игра - сначала робкая птаха, не умеющая летать, а потом уже сильная птица, взмывающая в небо. И лишь настоящий полет ввысь венчает законченную мысль, формирующую настоящую игру. А настоящая игра – это медитативный полет, где каждый ход наполнен изяществом взмаха крыла. И этот трепет азарта может испытывать только избранный игрок, умеющий подняться на самую высь, ведь на кону судьбы людей.
 И Агашка играл везде, где мог. Играл в счастливого семьянина, умело тасуя карты, чтобы ход всегда был на его стороне. Играл в заботливого отца и мудрого дедушку. Граней игры было так много, что он их порой менял, словно колоду карт, устанавливая новые правила игры. А они, эти правила, формировали новые масти. Любовницы, бизнес, политика – все было игрой, чтобы уйти от этой всепоглощающей скуки и тоски, которая держала его в своих цепких руках после расставания с Толкын. И игра была единственным утешением, чтобы притупить и заглушить эту постоянно саднящую боль. 
Но скука сильный боец, и как только он возвращался в лоно простых, человеческих мыслей, она появлялась вновь, схватывая его сердце стальным зажимом. Он пытался всеми силами отгонять блуждающую рядом мудрость, которая напоминала о возрасте, слабостях, и бренности человеческой жизни. Мудрость не дает понимания, она дает лишь печаль. Мудрость – это не зрелость, а беспомощная, слабая старость. И ему не нужны знания, которые несут мудрость, ведь они делают его рутинной обыденностью. А он, Бейсен – сверхчеловек, ubermensch , за которыми будущее, и простые людские линии для него слишком банальны и скучны. Игра – это еще одна возможность возвыситься над людьми и единственная реальность среди мира ложных разумов. Азартный человек всегда найдет свою партию в любых гранях жизни. Но самая лучшая грань игры жизни – это месть, которая по-настоящему заставляла его дрожать от возбуждения. Именно здесь он ощущал себя вершителем судеб, разбрасываясь судьбами людей, словно картами. Именно здесь он по-настоящему жил, превращаясь то в туз, то в джокера, ощущая настоящий вкус жизни.
И пусть люди в своих муравьиных обыденностях считают, что месть – это глупость и безрассудство. Пусть думают, что месть недостойна, и присуща человеку незрелому и молодому, ему плевать! Плевать на мнение жалких людишек, которые никогда не были для него указом. Он будет глуп и безрассуден, ведь в этом Бейсен видит продолжение своей молодости, которая заставляет его воспарять над временем и пространством. 
Это старая игра, которая растянулась на многие года, словно длинный роман, завлекала его плавностью сюжета и мелодичностью текста. Ему нравилось читать этот роман, который он сам же и писал, меняя героев, сюжетные линии и перекраивая канву. Хотя канва была одна – нанести большую боль Сакену и его семье через изощренные ходы сюжета. Это был роман-игра мести, где сюжетная линия вдохновляла, побуждая писать все новые и новые главы. Заставляя пульсировать его азартное сердце. А азарт – враг пресыщения и лекарство от скуки.
Месть  самая азартная игра в мире, но порой можно проиграть, забыв правила. Месть хороша своим пылом и жаром, но не стылой золой, где уже трудно найти первопричину огня. Нельзя растягивать месть на пространство и время.
И хотя он, Бейсен, был удачливым игроком жизни и в его колоде всегда присутствовал козырь, но сейчас он чувствовал, что желанный прикуп перестал греть. Что-то пошло не так в этой игре. То ли игра настолько овладела им, сделав его блуждающим джокером. То ли он играет в игру, где не знает правил, а его победа всего лишь иллюзия. Он запутался в этой игре, и где-то сломалась звено, которое нарушило всю цепочку удовольствий. И игра затянулась, превратившись в надоевший фарс, сделавший его грустным джокером, которому все опостылело. 
 И сейчас, идя после встречи с Толкын, он еще больше ощущал пустую сатиру своей игры, а на душе тяжелым грузом повисли досужие вопросы, от которых он всегда бежал. С каждым шагом ему становилось грустней, а перед глазами замаячили его извечные враги: тоска, скука и бессмысленность. Им все больше стали овладевать вопросы, которые он всеми силами заглушал. Но сейчас они, словно вода из переполненного арыка, лезли наружу, заполняя все вокруг. Ведь как он сможет объяснить себе, зачем ноги сами несут его к библиотеке? Неужели только потому, чтобы проверить рабочих? Но с каких пор его, владельца кучи зданий, интересует какая-то старая библиотека, которая не является его самым крупным проектом? 
 Так в чем дело, Бейсен, ведь твоему читательскому билету более пятьдесят лет? Зачем ты не можешь уйти и забыть это место. Только ли потому, что не можешь забыть этот самый тополь, под сенью которого прятались с Толкын от майского ливня? Ах, Толкын. Как мало ты дала, и как много значила в его, Бейсеновской жизни. Как же эта малая капля любви превратилась в океан отчаяния.
… 
Агашка, увидев библиотеку, чуть замедлил шаг. Сердце почему-то взволнованно заколотилось, и он, схватившись за спинку лавочки, остановился, чтобы успокоить учащенное дыхание. Он грузно опустился на скамейку, не спуская глаз с взволновавшего его сердце здания. Для него это здание было тоже родным, и ему было жаль, что ее снесут. Ведь он до сих является читателем этой библиотеки, хотя чтение его было уже другим. Притворяясь, что выбирает книги, он украдкой наблюдал за той, которая словно возродилась из далекой молодости. За той, которая была точной копией Толкын, воплощая в себе те самые, до боли восхитительные черты, которые он безумно любил и в каждом ее жесте, движении, улыбке  и даже изящном наклоне головы, жадно узнавал тот любимый образ из прошлого. И его сердце билось так же чисто и прозрачно, как тогда, в 1975-м, когда в нем не было ни мести, ни ненависти, а была лишь любовь.
Как бы он ни останавливал себя в этом постыдном занятии, но его еще сильнее тянуло в это старое здание, чтобы краем глаза увидеть ее. Чтобы вновь окунуться в это чистое состояние юности, по которому скучала его душа. И все пошло не по плану, ведь он пришел в библиотеку, чтобы сделать очередной ход в своей давней игре. Но игра повела себя странно, и он стал рабом знакомого образа чужого человека, сводившего его с ума. А этот образ должен быть уничтожен вместе со зданием, который стал наваждением для него. А потом будет срезан и этот тополь.
 Бейсен полез во внутренний карман пиджака, чтобы вытащить успокоительные таблетки, не переставая разглядывать библиотеку ненавидяще. Возле здания суетились люди. Среди них должен быть тот самый человек, которого он когда-то считал почти что родным сыном. Он был козырным тузом в его колоде, но, к сожалению, начал свою игру, предав банкомета.
 Бейсен удрученно вздохнул. Пора заканчивать этот маскарад, библиотека должна быть снесена. Она будет уничтожена вместе со всеми воспоминаниями, одержимостями и обидами. Пора сделать последний ход в этой уже надоевшей игре. И закончить ее победой, которая восстановит гармонию финала и принесет долгожданное удовлетворение.
- Если победа не приносит радости, зачем она нужна? – внезапно раздался над ухом чей-то голос.
Агашка вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Рядом сидел мужчина в зеленой шапке и кормил птичек, расположившихся на его ладони.
- Кто вы? – враждебно спросил Агашка, разглядывая незнакомца. Скорее всего он из тех горлопанов, защищающих библиотеку. Но зачем он подошел сюда?
 - Всегда один и тот же вопрос, - насмешливо отозвался мужчина. – Знаете, почему исчезают люди? Потому что задают неправильные вопросы, на которых получают неправильные ответы. Это ведь нарушает гармонию мира и игры.
Агашка напряженно молчал, пытаясь определить масть этого человека. Кто он, туз, король или простая фоска ?
- В мире существует множество игр, - усмехнулся незнакомец. – А мерить мир только своими картами, это сужать его до размеров колоды, где за мнимой победой кроется слишком много проигрышей.
- Вы читаете мои мысли? – обескураженно вглядывался он в незнакомца. – Или я просто говорю вслух?
- Вы громко мыслите, - отозвался загадочный мужчина. - И их громко слышно. 
- Что вы хотите от меня? - отсел на всякий случай от него Агашка, и тревожно огляделся по сторонам. Куда же делся его водитель?
- Я не причиню вам зла, - заметив его тревогу, обезоруживающе улыбнулся собеседник. – Не бойтесь.
Агашка крепко сжал в руках трость, и хотел было подняться, чтобы уйти. Но незнакомец внезапно схватил его руку и, склонившись к его уху, зашептал:
- Дыши! Дыши так, чтобы через тебя прошел весь мир!
Возмущенный Бейсен вдруг обмяк, его ноги стали деревянными, а взгляд, потеряв внешний ориентир, последовал за жестом незнакомца. Перед ним возникло большое и раскидистое дерево. Оно было таким же, как и тополь, но в сотни, тысячи раз больше и шире. И своим величием словно покрывало весь видимый мир.
-Читай! – требовательно промолвил голос. – Читай: Мировое дерево, внемли великий звук для честности и добродетели.
- Мировое дерево, внемли великий звук для честности и добродетели, - послушно прошептал Бейсен, не в силах отвести взгляд. Куда то исчезла лавочка, аллея, мужчина, город, да и, возможно, весь реальный мир. Был только звук, который лился из раскрывшейся под деревом лощины, усеянной пестрыми цветами. Это был до боли знакомый, родной звук, который рождал старец, играющий на кобызе. Мелодия мягко, словно журчащая вода в роднике, заполняла все пространство вокруг, вызывая перед глазами таинственные картины предрожденья, детства и юности. Вот  мама, ласково качает его в колыбельке-бесике, нежно напевая тихую мелодию. Вот он видит вернувшегося с войны отца, одетого в военную гимнастерку. Большой сильный отец бросает его так высоко, что макушка почти касается потолка. Он кричит от ужаса, но радость от встречи с отцом пересиливает страх. А вот старая школа, куда он идет с порванным портфелем и синяком под глазом. Он отомстит потом всем, кто его обижал. Но тогда ему было больно, и он вынужден был терпеть эти побои, затаив в сердце злобу. И только юная, длинноволосая Толкын вселила в его сердце веру и любовь. И перед ним возникла картина: молодая пара, стоящая под тополем, спасаясь от майского ливня. Он был безумно счастлив, о чем-то оживленно говорил, читал стихи, пел – и весь мир пел вместе с ним, ведь когда ты любишь, весь мир с тобой. Но она была чем-то удручена и озабочена.  И грустно прошептала:
- Прости! 
- За что? – продолжал безудержно ликовать от переполнявшего его чувства молодой человек.
- Я полюбила другого, – виновато опустила она голову и шагнула в ливень, растворяясь в безумных каплях дождя, унося с собой целый мир, наполненный яркими красками. И юноша остался один, под сенью тополя, не понимая, как можно полюбить другого, когда он отдал ей свое сердце. Он непонимающе глядел в дождь, опустошенный и раздавленный внезапной пустотой, обрушившейся на него. И, внезапно очнувшись, он упал в изнеможении на землю, умоляюще рыдая ей вслед: 
-Толкын! Вернись! Я люблю тебя!
А Толкын, превратившись в струи дождя, растаяла на улицах его памяти. И вдруг наступила пустота. Не было ни тополя, ни дождя, ни даже его самого, а лишь пустота отчаяния, медленно превращающегося в убеждение возмездия. И с каждым вздохом месть все глубже и глубже проникала в его нутро, вытесняя весь мир, ставший для него иллюзией.
- Толкын, - продолжал он шептать все больше озлобленно. А глаза, полные мести, яростно сверкали в темноте. Но темнота окутывала его, заполняя мелодией всепрощающего кобыза:
– Ты заслужил простить прошлое, и оно несет лишь томление радости, созерцательную мудрость, а не горесть обид. Обиды выйдут через слезы, и ты вновь ощутишь радость бытия, для которой ты создан.
Стало так тоскливо на душе, захотелось плакать. Захотелось рассказать кобызу, что обиды для него дороги, так как заставляют жить. Но мелодия, словно не слыша его, медленно рассеивалась в темноте, рассеивая горечь обиды и невыплаканные слезы.
…..
- Шеф, с вами все в порядке? - тормошил его водитель.
Агашка с трудом открыл глаза и удивленно оглянулся вокруг. Он сидел на лавочке, а под его ногами лежала трость.
-А где мужчина?
- Какой мужчина? – недоуменно спросил водитель, увидев влажные от слез глаза Агашки. – Никого я здесь не видел.
- Мужчина в такой зеленой шапке, сидел рядом со мной. У него еще на ладони птички были, ласточки, - лихорадочно махал руками Бейсен.
 Водитель опасливо глядел на возбужденного старика.
- Здесь никого не было, шеф. Вы тут сидели один, а потом неожиданно потеряли сознание.
Агашка непонимающе уставился на него. Как же так? Все выглядело настолько натуралистично. Неужели это все было галлюцинацией?
- Поедемте, шеф, домой. Вы просто переутомились, - помог ему подняться с места водитель.– Сегодня жаркий день, у вас просто поднялось давление.

…..
Подавленный, тихий, необычно отрешенный Агашка сидел на заднем сиденье салона автомобиля, удивляясь плавности линий веток, сочности цвета листьев и игре солнца, словно волшебник, раскрывающий волшебство деревьев. Удивительно, как он раньше не замечал всей этой красоты, казалось бы, обыденного величия, забываясь в азарте деловитости.
 - Жасулан, - окликнул он водителя. – Набери мне, пожалуйста, Колю.
Водитель набрал номер и включил связь через спикерфон.
- Алло! Слушаю, шеф!
Агашка прокашлялся, чтобы вернуть голосу привычную деловитость, и прохрипел в телефон:
- Как у тебя дела, Коля?
- Все отлично, шеф. Готовимся ко второму штурму, как и планировали, - взволнованно ответил Коля. -Мы уже переманили часть активистов, посулили им хорошие перспективы. Так что защитников стало меньше. Теперь мы правильно выберем время и сделаем все как положено. Больше осечек не будет, шеф.
- Не нужно второго штурма, Коля,- задумчиво посмотрел в окно Агашка. Как же он не замечал, что этот город словно создан для любви. В нем все дышало любовью: улицы, дома, деревья и горы. И невидимый луч любви, отражаясь в окнах радостным бликом, отдавался в душе особенной благодатью понимания. Как сложен и в то же время прост этот мир.
- Не понял, шеф, - донесся удивленный голос собеседника в микрофоне. - Вы уверены?
- Уверен как никогда больше, - довольно улыбнулся Агашка.– Отмени все. Эта игра закончена.
И положил трубку. Эта игра закончена. Лучшая игра находится не там, среди страстей, а здесь, между прохожих и улиц, городов и дорог, гор и неба. Лучшая игра, которую создала природа, это любовь. И в ней не бывает проигрыша или выигрыша. В ней есть только великое и доброе понимание.
- Жасулан! Остановись возле цветочного ларька! – попросил Бейсен водителя. - Хочу подарить немного любви твоей женге . Давно не баловал ее. 
С восторгом разглядывая утопающий в вечернем закате город, он прошептал:- Давно я не баловал этот прекрасный, дивный мир.
 
Глава 50. Камча дороги
Полупустой троллейбус девятого маршрута медленно ехал по сонному воскресному утру, гудя своим мощным, электрическим мотором. Ловко перепрыгивая своими большими рогами с одних проводов на другие, он временами подрагивал  прямоугольным салоном с  немногочисленными пассажирами. Редкие прохожие одиноко брели по тихим утренним улицам города.
Алма сидела на своем любимом восьмом сиденье справа. Новые книги, которые она накупила, давили на колени приятной тяжестью. Наконец-то появилась возможность закупить много книг, которые она, возможно, и не прочтет. Но это позволяло ей удовлетворить книжную жажду, которая долгое время терзала ее. Да и покупка книг для нее была очень хорошей терапией, позволяющей успокоить нервы и преодолеть стресс. Кажется, это называлось японским словом «цундоку»: набрать книг и не читать их. В библиотеке некоторые читатели часто занимались этим самым «цундоку». Набрав стопку книг, они целыми днями мечтательно пялились в окно, не в силах прочесть и страницы. Таких читателей Сауле Ахметовна называла «желокыр» - читающий ветер.
Но Алма была уверена, что она прочитает эти книги. Хотя события последних дней были настолько бурными, что не было времени ни присесть, ни поесть, не то что прочитать хоть строчку. Победа пришла вместе с усталостью и растерянностью. Никто не заглядывал дальше победы, и дальнейшее казалось неизвестным «потом». И теперь, когда наступило это «потом» вместе с уходом строителей, вагончиков и ненавистного бульдозера, ставшего символом сопротивления, защитники даже приуныли. Долгожданная победа, будоражившая кровь, оказалась оглушительно прозаичной и обывательской. Начиналась обыденная жизнь, в которой не было романтичного духа борьбы. 
Только профессор ликовала от души. Впервые гражданское сообщество победило, и это был прецедент, которым она гордилась. Наконец-то ее борьба была не напрасной и принесла результат. Это было чудо!
Но чудо на этом не заканчивалось. Застройщик неожиданно отказался от дальнейшей стройки и, более того, передал здание в дар Алме. И теперь она была не просто заведующей библиотекой, но и президентом общественного фонда «Центр сохранения книг». А бабушкинская пятерочка превратилась в общественный совет при фонде, и его президентом торжественно была выбрана Багиля Рахатовна. 
Все менялось на глазах. Неожиданно появившиеся меценаты сделали капитальный ремонт, покрасили, наконец, крыльцо, окна и крышу. Полностью отштукатурили внутренние стены, а наружным вернули изначально светло-зеленый фон, который со временем потускнел и стал грязно-серым. В библиотеке появился новый инвентарь: стулья, столы, полки. И даже открылся новый компьютерный зал с Интернетом. Библиотека словно проснулась, засияв новыми красками. Ее сгорбленная спина наконец выпрямилась, и «Себи» стала напоминать статную девушку, а не сгорбленную старушку. Хотя бабушки ворчали, что де прежний разваливающийся вид был более уютный, а новая мебель и ремонт сделали библиотеку чужой. Но со временем и они привыкли к тому, что библиотека зажила новой жизнью.
А жизнь Алмы наполнилась деловыми переговорами, общением с прессой и переустройством библиотеки, которая на глазах преображалась, становясь ярче, красочней и как будто бы даже выше. 
Но Арман исчез. Он исчез в тот день, когда праздновали победу. Его не было день, два. Не появился он и на третий день, не отвечая ни на звонки, ни на сообщения. И в итоге, Арман исчез, больше не появившись в библиотеке.
Но зато Жан не давал Алме грустить, окружив ее вниманием и любовью. Он излучал добродушие, любовь и обаяние. Но получалось у него не так умело и естественно, как у Армана. И порой своей неестественной улыбкой Жан скорей напоминал оскалившегося зверя, пытающегося втереться в доверие к защитникам, нежели изменившегося человека. И, несмотря на то что Жан сошелся в рукопашной с противниками, защитники так до конца его и не приняли. Не принимала профессор, винившая его в уходе Армана. Не принимали бабушки, скучавшие по Арману. Не принимал Сакен, давно невзлюбивший Жана. И не принимала сама библиотека, в застывший уют которой не вписывался энергичный и жестковатый делец Жан, руковдивший ремонтом. И почему-то не принимала и сама Алма. Хотя она всегда любила «вопреки и назло», и Жан разбудил в ней давно забытые страсти, вырвав ее из летаргического библиотечного сна. И вроде бы теперь Алма была полна новым любовным пониманием, которое пробудило в ней совершенно новые ощущения. Новая картина любви дала целую симфонию зрелых красок, о существовании которых она раньше и не подозревала. 
Но с каждым днем картина, которую нарисовал Жан, тускнела. Словно время забирало каждый раз по одному цвету, и картина становилась пресной, бесцветной и неживой. И с каждым днем она замечала в нем неожиданные черты, которые постепенно разрушали иллюзию ее влюбленности. Романтичный ореол рассеивался, и Жан стал настолько выпуклым, что стал ее раздражать. Неужели она его никогда не любила? Неужели все это время она ждала его слова, но не его самого? Неужели все это была игра? И чем больше хотел понравиться Жан, тем меньше ей хотелось общаться с ним. И все  что раньше привлекало в нем, стало ее раздражать. 
Она потухла, охладев к отношениям. Разочаровавшись не только в самой любви, но и в своем отношении к этому чувству, потеряв ту тонкую нить, которая связывала ее с великим разумом понимания. Она полностью отдалась работе, как раньше, чтобы забыть о глупых любовных томлениях.
Ей вдруг сильно стало не хватать Армана.
А Жан продолжал крутиться рядом, томимый равнодушием и холодностью изменившейся Алмы. И в один из вечеров, когда в библиотеке никого не осталось, а Алма продолжала работать, проверяя финансовые потоки фонда, к ней зашел чем-то опечаленный Жан.
-Здравствуй, Алма!
- Привет, - сухо буркнула в ответ Алма, не отрываясь от бумаг.
-Как всегда, занята делами, и нет времени до меня? - насмешливо усмехнулся он. – Зачем же ты меня отвлекла от всего, чем я жил?
Она молчала, уткнувшись в бумагу.
-Я тебе давно хотел ответить на твой вопрос. Ты знаешь, почему я ушел в тот новогодний вечер? - неожиданно сказал Жан, томимый равнодушием Алмы. – Я тогда понял, что ты меня не любила.
- О чем ты говоришь? – удивленно подняла голову Алма, рассматривая его поверх очков. – О том, что ты меня не любила, - иронично улыбнулся Жан.
-Почему ты так решил? – сердито бросила она, недовольная его тоном и самим разговором. – Разве я  ждала бы тебя все эти годы, если бы не любила?
- Нет, ты не меня ждала, – удрученно вздохнул Жан.- Ты ждала слов раскаяния и извинений. Компенсации сбежавшей страсти, но не меня самого. Я для тебя так и остался странным и диким Жабаем.
- Но ведь ты моя первая любовь, Жан. Ты помнишь годы нашей любви, разве они не были прекрасны?
- Твоей первой любовью всегда был Арман. А я всего лишь был утешением после его побега. Я оказался заменой, копией и даже пародией на оригинал, по которому ты скучала.
Жан горько улыбнулся, взглянув на обескураженно молчащую Алму.
- Да ты и сама в душе это знаешь. И тогда, 31 декабря 1996 года, я ушел не от надменности твоего отца, не принявшего меня. Ведь настоящей любви не страшны преграды. Я ушел от твоего равнодушия, так как в тебе все еще жил Арман.
Жан продолжал улыбаться, его тонкие губы выражали различные эмоции, от сарказма, упрямства до печали и затаенной тоски. Упрямый и сильный Жан обмяк и стал, будто сломленный бродяга, выпрашивающий любовь. Он выглядел словно попрошайка любви, просящий небольшую милость и оказию, и сердце Алмы жалостливо заныло. Любовь настолько жестока, что любящие порой не понимают этого. Ведь он прав, и за гранями своих пониманий Алма не поняла самого главного, что она не любит и никогда не любила Жана. Она, по сути, так и не поняла, что такое любовь. Ведь книжная любовь полна благородного самопожертвования и душевного подвига. А ее любовь оказалась всего лишь эгоизмом маленькой девочки, запутавшейся между книжными истинами.
- Ах, Арман, - растерянно пробормотала она. – Я словно запуталась в лабиринте и не могу найти выход. Я удивлена своей незрелости и глупости.
- Не вини себя, - ободряюще сказал Жан. – Не казни. Человеческая душа полна тайн, так как не мы ее истинные хозяева.
- Что ты теперь будешь делать? – сочувственно посмотрела на него Алма. – Ведь из-за меня ты лишился почти всего: семьи, работы, друзей. Я ввела тебя в пучину, а сама эгоистично выплыла. А ты, по сути, остался ни с чем.
Жан покачал головой, улыбаясь чему-то своему.
- Из-за меня тебя предали все, Жан, – виновато сказала Алма. – И теперь, получается, и я тебя предала. Прости, меня, Жан. Прости!
- В своей жизни я много предавал, - понуро опустил он голову, грустно вздохнув. - Я предавал, превратив это в преимущество. Я шел по головам, думая, что это и есть бизнес, а верность – всего лишь слабость. А оказалось, что я предавал свою жизнь.
Жан тяжело поднялся с места и посмотрел на нее не выспавшимися, потухшими глазами с красными прожилками, в которых утонули былые надежды и вера в любовь. И в них была только дикая, одинокая тоска, полная сожаления.
- Оказалось, Алма, за все есть расчет. И одно предательство может ранить больше тысячи, когда это предательство любви. 
- А может быть, мы все же попробуем, Жан? - с надеждой поднялась с места Алма.– Может быть, мы просто устали и нам нужно уехать куда-нибудь вместе, чтобы переосмыслить? Знаешь, я знаю одно место на юге. Там растет дерево смыслов, за которым раскинулось поле понимания. И мы найдем там свое понимание. Может, нам еще рано сдаваться? Может, нам нужно бороться за любовь? – горячо убеждала она, пытаясь его удержать.
Но Жан устало оперся на дверной косяк, словно боялся упасть, и разочарованно усмехнулся.
- Борются за любовь! Но когда ее нет, борьба не имеет значения. И не найдем мы любовь, если ее и не было. Брось! – махнул он рукой. – Да и может быть, все к лучшему. Я вернусь к своей семье. На коленях вымолю прощения у матери своих детей. А ты, - бросил он на нее сожалеющий взгляд, - возвращайся к Арману.
- Так нет Армана, - горько вздохнула она. – Пропал он. Исчез. 
- Если вы любите, то найдете друг друга. Любовь – самый лучший компас в мире, - вздохнул Жан. - Прощай!
…
Алма подбежала к окну, наблюдая за его сгорбленной, неожиданно постаревшей фигурой Жана, идущей шаркающими шагами. Шагами, напоминающими о бессмысленности шаркающей любви, ранивших их обоих. И о дорогой плате за иллюзии. Эх, Алма. Поверив в великое понимание, ты потерялась в маленьких непониманиях, возведя вокруг себя стену непонимания. 
- Прощай, Жан! – прошептала она ему вслед. - Прости глупую и запутавшуюся в мнимых туннелях женщину, поверившую в любовь.
….
- Следующая остановка - Казгуград!- объявил механический голос в салоне.
В окне проплывали величественный шпиль университета и стоящий рядом с ним памятник Аль-Фараби. В троллейбус забежали веселые, шумные студенты, и пустой салон сразу ожил, наполнившийсь смехом девушек и ломающимся басом юношей.
Алма сжала в руках книги и радостно улыбнулась, подумав о предстоящей встрече с Назирой. Вот уже вторую неделю она не могла увидеть ее, пытаясь связаться с ней через телефон воспитателя. Но обиженная девочка так и не подошла к трубке, показывая свой своенравный характер. Она обижалась, что ее долго не было. Что она давно не читала ей книги. И что «мама Алма» никак не заберет ее из приюта.
Алма улыбнулась, думая о маленькой, но уже своенравной Назире. Помимо книг, она захватила игрушку для нее, которая растопит сердце горделивой малышки.
Процесс удочерения приостановился. За это время она так и не смогла выполнить ни одно из требований социальной опеки. Более того, уехала куда-то на юг, в странный Тал Жайлау, что явно не понравилось бы той строгой чиновнице из опеки. Поэтому она лучше промолчит о волшебном путешествии в таинственное урочище на берегу реки Сырдарья.
А между тем, троллейбус постепенно заполнялся, и все сиденья уже были заняты. Взявшись за поручни, возле нее встала пожилая женщина с сумкой. Молодежь, рассевшаяся на сиденьях, уткнулась в телефоны, делая вид, что не замечает старушку. И Алма, подняв книги, встала со своего места.
 - Садитесь, - предложила она обрадовавшейся женщине. – Я все равно выхожу.
И пошла ближе к двери, тяжело переваливаясь из-за груза книг. На следующей остановке Алма осторожно вышла из салона и, пройдя ряд переулков, зашла во двор детского дома. Каждый раз, приходя сюда, в ней еще больше усиливалось желание забрать Назиру из этого бетонного, казенного мира, где даже детские карусели выглядели грустно. Где веселая по природе горка сиротливо серела во дворе. И все это серое, унылое пространство словно придавливало любую надежду о том, что родители, бросившие своих детей, одумаются и заберут их отсюда. 
Но иногда случалось чудо. Чудо для одного, но печаль для других. Ведь теряя одного из своих соратников, который наконец-то нашел семью, дети долго грустили. Их становилось меньше, но грусти становилось больше. В эти дни дети были подавлены, усиленно мечтали о таком же дне, когда они с гордостью покинут ворота этого ненавистного приюта. И этот день был расписан в их детских фантазиях в самых тончайших мелочах: от одежды, обуви, игрушки, вплоть до горделивой осанки и слегка высокомерной улыбки на торжествующем лице. И самое главное, ни разу не оглянуться назад, на этот бездушный прямоугольник бетонного здания, съевший их счастливое детство. 
Порой Алма даже строила планы сбежать с Назирой, чтобы не мучиться со всеми этими бумагами и бюрократическими процедурами, которые стали тяжелой преградой на пути к ее счастью. И пусть эти чиновники ищут ее потом по всему свету. В конце концов, законы писались не для счастья. А само счастье не имеет законов.
….
Навстречу Алме шла воспитательница Иман. Это была крупная девушка, только недавно окончившая институт и еще не слившаяся с единым фоном этого бетонного учреждения. Ее широкое, полное молодого румянца лицо еще не потускнело от серости безжизненных порядков. Пройдёт время, и, возможно она тоже станет одной из этих вечно недовольных нянек, но сейчас она улыбалась жизни, миру и ей, Алме, увидев ее с книгами.
- Давайте я вам помогу, - подхватила она ее ношу. – Ого! Как много вы принесли в этот раз.
- Спасибо, - облегченно передала ей книги Алма. – А Назира не спит? Как она себя чувствует? – Обеспокоенно спросила она.
- Она чувствует себя прекрасно!- радостно отозвалась воспитательница. – Она гуляет по саду вместе с одним мужчиной, который планирует ее удочерить. Так что для нее сегодня счастливый день. А мужчина, кстати, очень интересный.
- Какой еще мужчина? – встревоженно воскликнула Алма. – Какое еще удочерение? У нее уже есть мама, это я. Разве ты не знала? – Возмущенно спросила она.
- Ну вы же неофициально, - испуганно пробормотала Иман. – Вам же нельзя. - Залепетала она, не зная, что сказать.
Но Алма уже не слышала ее и, стремительно выскочив наружу, побежала в сторону сада. Сердце готово было выпрыгнуть от волнения. Ноги стали тяжелыми, и время словно остановилось, замерев в окружающем: Тук-тук! Тук-тук!
Она бежала, проклиная себя за то, что не убежала с малышкой и потеряла время, спасая библиотеку. Но нужно было спасать свое маленькое счастье.
- Назира! – закричала она, увидев вдалеке маленькую фигурку в желтом платьице. – Назира! – в отчаянии бежала она к ней и, споткнувшись о камень, растянулась на земле.
…
Сверху на нее смотрел белый потолок, с которого сиротливо свисала лампочка. Кое-где побелка осыпалась, и виднелись большие черные проплешины. Она лежала на ковре в детском зале, где обычно читала книгу. Но никогда не смотрела на потолок, который сейчас поразил ее своей неухоженностью.
- Она очнулась! - вскрикнула Назира, прижавшись к ней.
 - Наконец-то, - обрадовалась Иман, смачивая мокрой тряпкой большую шишку на ее лбу. Алма сморщилась от боли, притронувшись ко лбу.
- Что случилось? – спросила она слабым голосом.
-Вы потеряли сознание на улице, и вас пришлось перенести сюда.
- Видимо, я сильно устала в эти дни, - почему-то с облегчением выдохнула она. – Значит, мне все это показалось? Значит, тот мужчина это всего лишь сон?
- Нет, это не сон, - раздался над ее ухом мужской голос. - Это явь, Алма.
Алма боясь повернуть голову, зажмурила глаза, словно желая проверить сон ли это? Это был голос, который она давно ждала. Голос, в который была влюблена с самого начала начал. Голос, ставший частью ее сути. Голос, который так часто ей снился. И, возможно, это всего лишь сон, так как этого не может просто быть.
- Этого не может быть! – воскликнула она, ошеломленно рассматривая склонившегося над ней Армана. – Никто не знает о моей дочке. Никто не знает об этом доме.
- Теперь об этом знаю и я! – улыбнулся он, приподняв ее голову. – И не спрашивай, как я это узнал. Разве это важно? 
- Но где ты был все это время?
- Я рисовал. Я рисовал, чтобы понять себя, свои чувства. Свою суть. Пока наконец картина мне не открыла давно забытое, но вновь ожившее понимание моего пути. И этот путь настолько ясный и чистый, что я словно проснулся. Я проснулся от того, что камча дороги позвала меня в путь. Пусть этот путь будет долгим, но он будет счастливым, так как рядом со мной будете ты и наша дочка Назира…
 
Глава 51. Вечное Кочевье 
Все было на месте – и река, и излучина, и холм, на котором играл кобызшы. А за холмом – привычные развалины древнего города. И даже дерево все так же росло рядом с неторопливой Сырдарьей. Но это было уже не то огромное дерево – башня, закрывающее небо. А обычное, хоть и большое дерево – кустик по сравнению с тем исполином.
За эти дни Алма вместе с проводниками прочесала все русло реки вплоть до самой плотины Кок-Арал , ночуя в рыбацких аулах и на стоянках пастухов. И везде, они пытались найти хоть какой-то след Тал Жайлау. 
В одном из рыбацких поселков на берегу Аральского моря они встретили журналиста из города, который занимался поиском каких-то пропавших людей на острове. Его звали Арсен , и он собирался посетить необитаемый остров, где был древний город. Возможно, Тал Жайлау находится там? Но на острове ничего не было, кроме развалин древнего города.
А на одном из кочевий старый пастух долго рассказывал о древних людях, которые появлялись после запуска первой ракеты с космодрома. У них были книги. Много книг, которые несли тысячи верблюдов. И не было начала и конца этому книжному каравану. Старик, тогда еще молодой пастух, три дня наблюдал за этим караваном, конец которого исчезал где-то за горизонтом. А на четвертый день караван исчез у реки, словно растворился в ней. С тех пор никто не видел этих людей. Говорят, они до сих пор кочуют, устраивая жайлау возле деревьев. Возможно, речь идет об этих людях? Проводники, сопровождавшие Алму, лишь недоверчиво усмехнулись: старики часто рассказывают небылицы. А Алма пыталась расспросить у старика подробности, но тот уже ничего не сказал, обиженно замкнувшись в себе. Больше, никто в округе не слышал ни о Дала Аре, ни о Тал Жайлау.
….
Раскидистая крона качалась от резкого, порывистого ветра, который нес с собой далекие пески. Сухие от зноя ветки, переплетаясь с навязчивыми ивами, склонялись к воде, пытаясь напиться хоть немного влаги. Потрескавшаяся кора местами отваливалась, обнажая белые проплешины ствола. Но нигде не было деревца, или хотя бы дупла, которое вело бы внутрь. Дерево было слишком мало, чтоб вмещать в себя тысячи коридоров из книг.
Алма присела на колени перед деревом, закрыв глаза, пытаясь услышать заветную мелодию с цветочной поляны. Но перед глазами лишь всплывали картины изнуряющих и бесполезных поисков Тал Жайлау по землям Сырдарьи. И как бы она ни пыталась, как ни старалась вызвать то самое состояние, ничего не получалось. Расстроенно вздохнув, она открыла глаза и спросила недоуменно наблюдавших за ней своих спутников:
- А что это за дерево? 
- Местные называют ее Желтуранга, деревом, призывающим ветер. Даже в безветрие, его ветви качает только принадлежащий только ему ветер,– ответил худощавый проводник Канат, оценивающе присматриваясь к большому дереву. - Мой дедушка говорил, что этому дереву несколько тысяч лет и в каждой его ветке хранится история человечества, которую могут читать лишь просветленные писари. 
- Просветленные писари?– с интересом встрепенулась Алма. 
- Люди, которые могут записывать кольца судьбы у дерева. Говорят, они знали будущее и могли вызывать дождь. 
- А сейчас? – возбужденно вскочила Алма. – А сейчас они где? Как можно их найти?
-Их больше не осталось, - развел руками Канат. – Последний из них ушел почти сто лет назад. Мой дедушка застал его, будучи сам ребенком.
- Жаль, – огорчилась Алма. – Возможно, они знали ключ к пропавшему кочевью.
Она посмотрела в сторону развалин города, словно оттуда мог возникнуть Дала Ар. Но оттуда дул лишь ветер, который нес запах жухлой травы и песок пустыни.
-А это точно развалины города Дженда? 
- Да, – ответил Мурат, второй проводник. – Это действительно древний город. Я участвовал здесь в экспедиции, помогал с раскопками. Находили много интересного. Но черные копатели побывали до нас и разворовали ценные артефакты.
- А правда, что в этом городе была древняя библиотека?– с надеждой спросила Алма.
-Возможно, и была, - пожал плечами Мурат. – Во всяком случае, мы ничего не находили. Хотя книги, наверное, не хранятся так долго.
- Иногда они хранятся вечно, – беззвучно прошептала она и взглянула на темнеющее небо.– Ну что же, уже вечереет. Пора возвращаться. Дальше искать бессмысленно. 
…..
Ночью трасса еще больше оживала, так как в дорогу выезжали водители, избегающие дневного зноя. Ночная дорога не давала зрительного простора, ограничиваясь лишь освещенным участком фар и светом встречных машин. А вокруг была непроглядная мгла ночной степи. И  однообразная монотонность дороги стала клонить ко сну. Канат давно уже храпел, расположившись на переднем сиденье, рядом с водителем. А Мурат, временами зевая, быстро вел автомобиль к мерцающим вдалеке огням. Они возвращались в Кызылорду.
- Мурат, - Алму осенила внезапно мысль. - Послушайте, Мурат. Ведь где-то здесь по дороге должен быть мемориальный комплекс «Коркыт ата»? Не правда ли?
- Да, – лениво зевнул водитель. – Он будет по правую сторону дороги.
- А мы можем заехать туда? – оживилась она. 
- Как это поможет нашим поискам? Разве там есть их след? – недовольно буркнул Мурат, который уже предвкушал удобную постель дома, и любая задержка была ему невыгодна.
- Там есть человек, который видел, как я сажусь в автомобиль проводников из Кочевья.
- Но что это даст? – упрямился водитель. - Предположим, что он видел. Вы думаете, он наведет нас на след исчезнувшего кочевья?
- Возможно, нет, – нетерпеливо ответила Алма. – Но я хоть удостоверюсь в своей адекватности. Понимаете, для меня это очень важно.
- Вы сомневаетесь, что были здесь?– ошарашенно оглянулся Мурат. 
-Нет, конечно, нет! – горячо запротестовала она, смутившись от вопроса. Столько дней бесплодных поисков, только потому, что это были, возможно, галлюцинации? И она поспешно стала убеждать водителя:– Конечно, я была там. Иначе, откуда я знала бы про развалины города, реку и, самое главное, про рощу и ту самую Желтурангу? Я же отчетливо помню эти места.
- Возможно, вы видели все это в Интернете. И вам просто запомнились картинки. А дальше – вы все нафантазировали.
- Вы меня считаете сумасшедшей? – сердито оборвала водителя Алма.
Проснувшийся второй проводник молча слушал их перепалку
- Простите, я не хотел обидеть, – виновато посмотрел водитель на обиженную пассажирку в зеркало заднего вида. – Это я не со зла, а скорее от усталости.
Алма недовольно молчала, забившись в темный угол салона.
- Ну, хорошо, – примирительно сказал Мурат, не дождавшись ответа. – Ничего страшного, если заедем туда. Это всего-то пару километров.
….
Они подъехали к опустевшему, уже закрытому комплексу, утопающему в глухой тиши. Вокруг не было ни души.
- Я схожу, спрошу вашего человека, – вышел Мурат из автомобиля. – Как, говорите, его зовут? Сторож должен знать.
- Галым! – с надеждой воскликнула Алма. - Мужчина с усами. Ученый. Он работает здесь смотрителем.
- Хорошо, - сказал водитель, оставив притихших в ожидании пассажиров в салоне. В открытое окно доносился стрекот степных цикад, временами выпрыгивающих под свет включенных фар, шелестя своими крыльями.
Алма нетерпеливо дернула за ручку, желая тоже последовать за пропавшим в ночи водителем. Но рядом залаяли неожиданно появившиеся собаки, и она решила не рисковать, лишь беспокойно заерзала на месте в ожидании Мурата. А его все не было и не было.
Наконец через некоторое время его плотная коренастая фигура появилась в свете фар и сев в машину, водитель сказал:
- Музей закрыт. Никого нет. Я стучался, но сторож видимо спит. Что будем делать?
Алма совсем пала духом. Удрученно вздохнув, она в отчаянии уронила голову на спинку сиденья и затихла. Она так и не узнает ничего. Пора уезжать.
Мурат, наблюдая за ней, задумался о чем-то своем. И через некоторое время участливо предложил:
- Давайте переночуем здесь. Я уже устал, дальше ехать не могу. А в таком состоянии ехать по ночной дороге опасно. Дождемся завтрашнего дня и найдем вашего Галыма. Заночуем прямо в машине. Тут до утра осталось совсем мало.
- Спасибо, Мурат! – благодарно прошептала Алма, воспрянув духом. А Канат, так и не проронив ни слова, завалился на другой бок и сразу же захрапел.
….
Заночевать решили прямо в машине. Проводники, привыкшие к тяготам дорожной жизни, найдя удобную позу, давно уже видели десятый сон. А Алме не спалось. Все заднее сиденье просторного салона было свободно, и она могла просторно расположиться, вытянув ноги. Во всем теле чувствовалась усталость, мышцы ныли. Особенно тянуло спину. Профессиональная болезнь остеохондроз, заработанный за долгое время работы библиотекарем, обострился в дороге.
Устав ждать сон, Алма включила смартфон. Гаджет живо завибрировал, выдавая скопившуюся череду многочисленных сообщений из библиотеки, деловую переписку со спонсорами и романтичные послания от Армана. Обреченно вздохнув, она решила начать чтение сначала с деловых сообщений, оставив личное на десерт. Но тут телефон резко дернулся и задрожал шумно, что спящие пассажиры заворочались во сне. Испуганно закрыв гаджет рукой, чтобы не разбудить проводников, она удивленно открыла новое сообщение, вызвавшее такую волну.
- Алма! – писал кто-то незнакомый.– Выйди из машины.
- Кто это? – взволнованно оглянулась она по сторонам.
 - Направляйся в сторону луны. Я буду ждать у дерева. Это Дала Ар.
Сердце бешено заколотилось. Он все-таки существует. Значит, все это не просто фантазия. Это реальный Дала Ар?
Она тихо открыла дверь и бесшумно выскользнула в ночь. Боязливо озираясь по сторонам, она мягко ступала на все еще теплую, но уже остывающую землю, и направилась в сторону красноватой луны, зияющей кругом на дымчатом небосклоне. Опять залаяли собаки, почуяв ее шаги, но она подняла с земли толстый сук, которым в случае чего готова была отбиться от них. 
Через некоторое время на фоне луны показались очертания большого дерева, подпирающего верхушкой небо. Вот она, настоящая башня, дерево-великан, хранитель всех книг. Растроганно оглядывая дерево, она внезапно ощутила, как связана, оказывается, невидимыми нитями с этим великим книгохранилищем.
- Алма! – тихо окликнул ее человек в зеленой шапочке, стоящий под деревом и пошел к ней навстречу.
- Дала Ар! – радостно воскликнула Алма. – Как же долго я тебя искала. Ведь мне многое нужно рассказать тебе, столько произошло за это время.
- Я все знаю, – многозначительно улыбнулся он, положив руки на ее плечи. - Я все знаю, мой друг. Ведь ты – часть Тал Жайлау, и мы в ответе друг за друга.
- Ты даже знаешь, что мою библиотеку чуть не снесли?
- Я горжусь тобой, ведь ты защитила свое книгохранилище, спасла книги. Ты сделала то, что не всем под силу. Теперь твои книги среди нас, и ни одна из них не пропадет. Наши братья и сестры гордятся тобой, – и показал рукой на раскинувшуюся позади дерева долину, усеянную небольшими башнями – деревцами. Рядом с каждой башенкой стояли жители Тал Жайлау, одетые в белые одеяния. Украшенные цветами и амулетами, они приветственно махали Алме и радостно улыбались ей.
- Почему я не нашла вас на том месте? – ошеломленно смотрела на них Алма. – Куда исчезло Кочевье Вечного Дерева?
- Наш мир видят избранные. Те, кто отдал книге больше, чем взял. Те, кто преодолел отчаяние и нашел силы в словах. Те, кто жил так, чтобы благородные писари  записывали добрые деяния в Хранимой скрижали .
- Но я грешила. Я мучилась. Я шла по кривой дороге, обижая и обижаясь, теряя и находя. Я сомневалась и не верила. Разве я достойна быть частью вас?
- Путь к призванию сложный! Но только тот обретет понимание, кто вернется на свой путь, оставив сомнения в стороне. Ты прошла свое испытание, но дальше все зависит от тебя. Дыши словами верности. В этом истинное бессмертие! Тал Жайлау нужно чувствовать, а не только видеть. Ведь книжное кочевье в сердце каждого, и только читающий узрит его. Доброго Понимания, Алма!
…
- Доброго Понимания! – прошептала Алма. – Доброго понимания!
- Алма, – будил ее кто-то. – Проснитесь, уже утро.
Она резко вскочила, больно ударившись о потолок салона: - Ай!
- Осторожно! – предупредительно воскликнул Мурат. - Вы чего-то испугались? Вам снились кошмары?
- Нет! - восторженно оглядывалась она по сторонам. – Это был не кошмар! Это был… - Не нашлась она, что ответить от избытка чувств и неожиданно радостно рассмеялась, обескуражив сонных проводников.
Ворота музея были распахнуты, и первые посетители уже потянулись внутрь.
- Хотите, чтобы я пошел один? Или пойдем вместе? – спросил Мурат, обеспокоенно разглядывая изменившуюся пассажирку. Что-то было странное и необычное в этой женщине, в ее тихости и горячности, порывистости и медлительности. Словно в ней было несколько человек, временами сменяющие друг друга.
- Нет, Мурат. Мы едем домой. Я нашла Тал Жайлау, – уверенно сказала Алма. – И теперь я его никогда не потеряю, – тихо промолвила она голосом умиротворенного человека, обретшего, наконец, всю полноту Доброго Понимания.
…
Автомобиль несся по кызылординской трассе, подгоняемый порывистым ветром проснувшейся степи. А воздух пах ароматом свежего жусана с еле уловимым запахом древней ЖелТуранги Сыра. Где-то далеко впереди лежал город у снежных вершин, где стоял книжный дом у реки, ждущий свою хозяйку.


 
Эпилог
…Долгие годы носили странника по всему миру, пока он не нашел путь к затерянному городу Гин , где хранилась сокровищница великих мыслей. Путь был долгим к этому заветному городу, ведь дорога лежала не только через многие города, но и через изучение пути к городу в древних книгах. Но ответ был получен, Гин готов его принять. И теперь, с радостью созерцая перед собой рассыпавшийся в изумрудах отблесков город, путник умиротворенно улыбался, качаясь на вздымающихся волнах. Загудело небо, сверкая всполохами молний, но странник продолжал улыбаться. Улыбаться радостью и неким пониманием совершенства моря. Ведь море любит путь, который проделывают странники в поисках понимания. 
Большая волна подхватила плот и бросила прямо под стены города, где путник оказался в подземном водном тоннеле, все стены которого были испещрены древними письменами. Мелкая рябь распространялась по воде от плывущего плота, и мрак окутывал путника, чем дальше он уходил в глубь пещеры. Но странник прошел столько испытаний, полных крушения его надежд, что сомнения стали для него просто эхом. Эхом былых дум, с легким хрипом, выдыхаемым из его легких и проносящимся по гулкой пещере, чтобы раствориться в великом море. Не было больше сомнений и поисков, не было скитаний. Понимание было таким же плотным, как и вода этой реки, указывая путь заблудившему страннику в обитель слов.
Плот, словно им управлял кто-то неведомый, уверенно уткнулся в лестницу, неожиданно вынырнувшую из полумрака. Путник стал взбираться по скользким, мокрым ступенькам шаткой деревянной лестницы, которая начиналась откуда-то из глубин реки и тянулась в темную высь. 
Река уже осталась далеко внизу, превратившись в узкую змейку, поблескивающую водной чешуей в темноте, а наверху зияла неизвестная пустота. Но путник упорно лез вперед, ведь это был единственный путь, венец его долгой дороги. Лестница уже давно кончилась, превратившись в выбоины в скалах. Но путник был цепок и настойчив, он давно понял, что позади уже ничего нет, куда можно возвращаться. И, возможно, он станет частью этой пещеры, но не свернет уже с пути. 
Наконец в нос ударил запах старого пергамента и истлевшей краски. Это был запах слов и обители, где собраны слова времени. Сверху забрезжил свет, и вскоре путник оказался на огромной площадке, стены которой были покрыты бесконечными книжными полками. А возле них стоял человек, ожидая гостя.
- Здравствуй, путник, – произнес он. – Я давно жду тебя.
- Здравствуй, Великий Хранитель слов, – почтенно склонил голову путник. – Я задержался, ибо пытался найти дорогу, которая была погружена в темень. Но луч веры помог мне найти пусть в обитель слов.
-Пути к нам имеют много смыслов и множество разветвлений. Но ты нашел самый верный путь.
- Я принес Большой Воде слова, которые написал один из дальних сыновей этого моря, -бережно передал путник Хранителю книжку в потрепанной красной меховой обложке. -Он никогда не видел отчее синее море. Он не слышал эти волны и ту силу, которую оно дает. Но я принес часть его души сюда, чтобы выполнить его аманат –наказ. И пусть мысли сына этой земли дадут ростки новым словам.
Сказав это, он облегчённо вздохнул, словно выполнил очень важную миссию.
- Эта книга теперь будет в библиотеке города Гин, - осторожно взял в руки книгу Хранитель.
- Но ведь города ненадежны, их могут уничтожить, - удрученно вздохнул путник.
- Я знаю, что ты потерял книги в Лахоре и Газне, но этот город надежен, мой друг. Потому что он вне времени и пространства. Он существует в обители мысли, которая не теряется в сферах.
- Но мои книги сгорели, Хранитель!
- О нет, мой друг, – снисходительно улыбнулся. – Книги исчезают в мире вещей, но не в мире снов. Взгляни, Хранитель книг Газны, вот здесь твои книги.
И перед ними развернулась огромная библиотека, полная книг, которые он спасал в Газне. Но, спасая в Газне, он потерял их в Лахоре. Но сейчас они лежали на полке, словно не было никакого огня, не было пламени, и не было падения Лахора.
- Это чудо, Хранитель! – в изумлении воскликнул путник.– Я думал, что больше никогда их не увижу.
- Это всего лишь дом книг, мой друг! Здесь книги находят свое убежище, и только посвященные могут найти путь сюда, – подошел Хранитель к мосту над рекой и их взору предстала паутина из множества речных тоннелей, по которым плыли тысячи плотов с такими же одинокими путниками. – Жизнь книжного дервиша – путь, по которому он несет слова в обитель. Это путь вечных кочевий, где слова – это люди, проносящиеся через миры, чтобы найти пристанище для заветных смыслов. И каждый из них обретает доброе понимание, чтобы служить книгам, которые они спасают всю свою жизнь.
- Но что же дальше, Хранитель? Мой путь книжного паломничества заканчивается здесь?
- Твой путь только начинается, мой друг Дала Ар. Наш путь лежит дальше, чтобы во всех мирах спасать книги, которые ждут нашей помощи. Наш путь – путь вечных кочевий, мой друг. И ты сегодня стал частью нашего мудрого духа – Дана Рух. Твое место среди нас, о Рыцарь Книг. И твое книжное кочевье ждет тебя.